Ирина Глебова - Качели судьбы Страница 48

Вадик сумел сделать так, что дежурным по номеру именно накануне выхода этой газеты был он сам. Когда полосы уже набирались, ему наверх, в кабинет, из типографии позвонил знакомый линотипист.

– Ну ты даёшь, Вадим! – сказал он.

– Что, здорово? – обрадовался Вадик.

– Здорово-то здорово, – согласился тот. – Но тебе это аукнется.

– А, ерунда! – отмахнулся Вадим. – Разве там есть какой-то криминал? Это же поэзия, каждый понимает, как хочет!

– Ну гляди, – сказал ему приятель. – Моё дело маленькое, мне приказано, я набираю.

Вадик положил трубку и почуял, как тяжело и больно потянуло низ живота – словно камень положили. «А-а-а, чёрт! – подумал. – Не надо было затевать!» Эйфория последних дней вмиг улетучилась, он ощутил необратимость содеянного. И оттого, что это было так, постарался отбросить пугливые мысли, воспрянуть. Удалось. Но ненадолго. Через день после выхода газеты главного редактора увезли прямо из обкома партии в больницу с сердечным приступом. Но перед тем как поехать туда, на ковёр к высокому партийному начальству, он успел вышвырнуть с работы Вадима, обозвав его мерзавцем и провокатором – интеллигентный человек всё-таки был редактор, слов покрепче употреблять не умел.

Зато на квартире у Аркаши Жирова Вадика встретили, как героя.

– Это дело, Вадька! Вот это дело! – обнимали его и хлопали по плечам. – Не болтовня, а дело! Весь город гудит!

И если поначалу Вадик вымученно улыбался, то после, согретый выпивкой и всеобщим восхищением, хохотал, рассказывая о перепуганном редакторе. Конечно, «город гудит» – это слишком сильно сказано. Многие ли читают литературную страничку в молодёжной газете? Но ему хотелось верить. Где он будет работать? Ребята подбадривали: «Не пропадёшь! Придумаем что-нибудь!» И он не забивал себе голову.

Домой вернулся поздно, заснул, как в яму провалился. А проснулся от какого-то звука или предчувствия сразу, сел испуганно на кровати, и сейчас же заломило виски, желудок потянуло вверх, к горлу. Отец в соседней комнате говорил с кем-то по телефону: доносились однообразные «да», «хорошо», «я понял». Потом он заглянул в комнату к сыну. Сказал мрачно:

– Быстро приведи себя в порядок. Сейчас к тебе приедут.

Так Вадим никогда до конца и не был уверен: знал ли отец, что именно в тот день его сын стал агентом КГБ? Возможно думал, что серьёзный человек из органов пожурил, поучил глупого мальчишку… Но почему тогда отец перестал резко возражать против его, Вадика, общения с «мерзкой компанией»? Раньше у них постоянно вспыхивали ссоры по этому поводу. Теперь же отец угрюмо молчал.

А в душе у Вадика поселился страх. Это было странное чувство – разных оттенков и разного настроения. Сначала – скрытый, безотчётный, который он пытался подавить бравадой:

– В чём моя вина? Никаких законов я не нарушал, а свобода мысли у нас гарантируется Конституцией! Я ещё и в суд подам на редактора!

Но когда подтянутый, серьёзный человек в строгом костюме тихо, но очень внятно разъяснил, что есть такая статья – 187-я прим: распространение клеветнической литературы, порочащий советский государственный и общественный строй, и что его, Вадика, действия прямо так и ложатся под эту статью и тянут на все полные три года колонии особого режима и пять лет ссылки, – тогда страх стал паническим. Но ещё больше проняло парня, когда кагэбист присел рядом на диван и вроде бы сочувственно, но жёстко и красочно рассказал ему о тюремной жизни и её особых прелестях для молодого, изнеженного, интеллигентного мальчика. Этап в столыпинских вагонах, пересыльные тюрьмы, забитые уголовниками камеры, толпы дюжих извращенцев, облизывающихся при виде юного новичка, зона в северном, тяжёлом для здоровья климате, физическая работа, унижения, карцеры…

Умел этот спокойный человек говорить так доходчиво, что страх стал уже непереносимым, по-звериному визжащим: он плескался в глазах Вадика, рвался наружу с дыханием. Выхода, казалось, не было. И тогда кагэбист мирно и уступчиво открыл перед ним выход. Очень простой, можно даже сказать – классический. Господи, это было спасением! Перед Вадиком сначала забрезжил лучик, а потом свет хлынул полным потоком. Конечно же, он загладит свою вину! Он не станет жалеть тех, кто втянул его в мерзкую историю. Они ведь его не жалели, чуть не погубив ему жизнь! Подставили, как пешку! Сами-то наверняка имеют связи со всякими там «международными амнистиями», «Комитетами защиты прав…» И получают оттуда, небось, доллары! Он всё узнает, всё выведает…

Когда все покаянные и договорные бумаги Вадиком были подписаны, он робко спросил своего собеседника:

– Я вернусь работать в редакцию?

– Нет, конечно. Никто не должен знать о вашем раскаянии. Для всех – вы твёрдо стоите на диссидентских позициях. Так что работа нужна попроще. Сторожем, кочегаром, грузчиком… Это то, что нужно для имиджа опального и гонимого поэта.

– Лучше кочегаром, – попросил Вадик, вспомнив, как год назад заходил с компанией в кочегарку к знакомому парню: тёплый, сухой подвал, тихое журчание воды в трубах, гудение газовых агрегатов, приборы разные там – манометры, датчики. «Раза два за смену пройду, приборы проверю, и – хоть спи, хоть книги читай, хоть девчонку дави», – хвастался молодой кочегар, показывая им свою уютную комнатку: стол, диван…

Кагэбист сразу согласился:

– Хорошо, подыщем вам хорошую кочегарню в центре, чтоб вашим «друзьям» удобно было вас навещать, вести беседы. Зарплата будет невелика, но мы компенсируем её вам, хорошо компенсируем.

В животе у Вадика стало горячо, как после первой стопки водки. Грела мысль и о самих деньгах, и о том, что его ценят. А собеседник добавил ещё больше:

– И вот что: надо, Вадим, чтоб у вас вышла книга. И, со временем, вы стали бы членом Союза писателей. Ведь мы рассчитываем на долгое сотрудничество…

Честное слово, Вадик не смог сдержать выступивших слёз. Как он мечтал о своей книге стихов! И каково ему, чей талант признан с детства, было получать раз за разом отказные рецензии из издательства! Теперь он всем им покажет!

Но даже в минуты торжества страх, загнанный вглубь души, теплился, не угасал. Так было, например, когда Вадик случайно, стоя на остановке троллейбуса, услышал сообщение о себе. Рядом стоял мужчина, крутил колёсико маленького приёмника. Наверное, у него был хороший аппарат, потому что вдруг, сквозь визг глушилки, прорвался диктор какого-то зарубежного «голоса»: «… уволен с работы талантливый поэт и журналист Вадим Лесняк. Итак, в Советском Союзе продолжаются репрессии против людей свободомыслящих, правозащитников…»

Книжки у него вышли, сначала одна, вскоре – вторая. И правление городской писательской организации рекомендовало его принять в Союз писателей. Да только окончательное решение оставалось за столицей, а там Лесняка дважды заваливали с резолюцией: стихи претенциозно-слабые, автор неперспективный. Вадим представлял, в чём дело: члены приёмной комиссии съезжались на свои заседания из разных городов, потому воздействовать на них даже кагэбистам было не просто. Вадик злился на своих шефов из всесильной конторы: такое простое дело не могут довести до конца! А, может, не хотят? Может, им нужен он именно такой: непризнанный, гонимый?.. Он и впрямь многого добился в этой роли. Не член Союза? Да кто на это обращает внимание? Он поэт, автор двух книг! Ходит, как и другие, в писательский клуб на собрания, ездит на разные выступления с творческими бригадами, уже коротко дружен со многими маститыми, и они, особенно подвыпив, поверяют ему, младшему другу, сокровенные мысли.

Познакомился он и с опальным поэтом Бабичевым, своим тёзкой. Около этого пожилого, сдержанного на эмоции, с добрыми глазами и улыбкой человека, роилась дерзкая молодёжь. Вадик вошёл в этот круг, и вскоре Бабичев, вероятно узнав его историю, проникся к нему тёплыми чувствами. Хотя от обсуждения стихов Вадика всегда мягко уклонялся. «Ясное дело – не нравятся!» – понимал Лесняк, пряча растущую ненависть за восхищённым блеском глаз. Да, у него явно имелся артистический талант, мама на это ещё в детстве напирала.

Бабичев был из явных и активных диссидентов. И дружил – переписывался, встречался, – со своими единомышленниками в столице, Ленинграде, Прибалтике… Скоро Вадик тоже стал общаться с этими людьми. Шефы были им очень довольны. Он же чувствовал себя, как рыба в воде, и в диссидентских компаниях, и на кагэбистских явочных квартирах. И тех, и других скрытно презирал, ощущая себя суперменом, суперагентом. Но страх, даже загнанный в тёмный уголок его раздвоенной души, постоянно лизал его горячим, напоминающим о себе фитильком.

Долгое время страх был абстрактным. Кого бояться? Кагэбистов? С ними Вадик повязан одной верёвочкой, одним делом. Болтающих под пьяную руку непризнанных гениев или усталых классиков? Их общий образ такой расплывчатый… Да, страху не хватало реального лица, чёткой направленности. Но однажды, выходя из арки большого, хорошо знакомого ему дома, Вадик увидел девушку: тоненькая фигурка, тёмные глаза, лёгкий жест руки, отбросившей со лба прядь волос… Лариса Тополёва рассеянно поздоровалась, прошла мимо, вглубь двора, да, к тому самому подъезду! И страх Вадима Лесняка обрёл своё реальное воплощение.