Эвелин Энтони - Орлы летают высоко Страница 48

Герой 1812 года, легендарный сластолюбец, кто так верно следовал по стопам своей бабки, практически настраивался теперь на скучную домашнюю жизнь со своей собственной супругой! Это было почти неприлично, заявили острословы, но продолжалось это до тех пор, пока не выяснилось, что их отношения были платоническими.

Придворный врач сэр Джеймс Вили объявил, что сердце императрицы слишком ослабло.

В первые месяцы 1825 года Елизавета серьезно заболела. Она часто теряла сознание и жаловалась на ужасную боль в груди; боль в том самом месте, подумала она однажды ночью, где в юности она чувствовала боль при мысли об Александре.

Муж ее подолгу бодрствовал у ее кровати, поглаживая ее холодную руку; один его вид придавал ей силы.

- Вы мне очень нужны, - не переставая, убеждал он ее, и она продолжала бороться со смертью скорее ради него, чем ради себя.

К лету она выехала на выздоровление в Царское Село, и, когда Александр вернулся из одной из своих инспекционных поездок по стране, у него произошло совещание с врачом сэром Джеймсом Вили.

- Ей гораздо лучше, ваше величество, - высказался сэр Джеймс. - Должен признаться, что я не ожидал, что она сможет поправиться. Но у нее очень сильная воля, и, как я полагаю, на самом деле ей помогла выжить привязанность к вам.

- Что бы вы могли порекомендовать для полного ее выздоровления, сэр Джеймс? - спросил император.

Вили заколебался. Он слыл очень проницательным человеком и служил императорской семье уже в течение многих лет и он нисколько не сомневался, кто и о ком на самом деле заботится.

- Бедняжка, - часто шептал он, глядя, как императрицу сотрясали один за другим сердечные приступы; и сейчас он вновь повторил про себя эти слова, пока раздумывал, как ему ответить Александру. "Бедняжка, - думал Вили, если он будет знать правду, то, возможно, внимательнее отнесется к ней". Охватившая его жалость заставляла его говорить обрывисто и резко.

- Полного выздоровления не будет, - вынес свой приговор Вили, простите меня за то, что я говорю прямо, ваше величество, но императрица не сможет прожить долго. Если мы все будем о ней заботиться, то жизнь ее продлится еще немного, но это все, на что мы можем рассчитывать. Самым первым требованием будет смена климата зимой. Ей нужно поехать куда-нибудь, где теплый и мягкий климат. Если же она проведет еще одну зиму в Санкт-Петербурге, то я не возьму на себя, смелость отвечать за ее здоровье.

Александр отошел подальше от врача и стоял теперь, глядя в окно.

- Я так и подумал, что вы предложите перемену климата, сэр Джеймс. Конечно же, я вывезу императрицу этой зимой из столицы. К сентябрю мы будем уже на пути в Таганрог.

- Таганрог?! - Слово сорвалось с губ Вили, как ругательство. Но, Господи, Боже мой, ваше величество, Таганрог же находится на Азовском море зимой там отвратительный климат! Да ведь достаточно будет тамошнего ветра, чтобы убить...

- Таганрог подойдет нам больше всего, - резко перебил его Александр, после чего Вили перестал протестовать.

- Мы выезжаем в Таганрог в сентябре, - продолжал царь. - Я уже сообщил об этом императрице, и она с нетерпением ждет этого момента. Вы можете идти, сэр Джеймс.

Еще до рассвета тринадцатого сентября запряженный тремя лошадьми экипаж остановился у шлагбаума перед въездом в Санкт-Петербург. Верх экипажа был опущен, и высокий человек, одетый в простой военный мундир и шинель, поднялся и осмотрелся.

Ночь была тиха. Темные воды Невы набегали на каменные парапеты, и несколько огоньков, мерцавших в домах вдоль берега, отражались в темной воде. Вдоль городских стен вышагивали часовые. Острый шпиль Петропавловской крепости вырисовывался на фоне неба, там, где бледный рассвет указывал, что ночь проходит.

Петербург, величественное здание Адмиралтейства, роскошный Невский проспект с прекрасными особняками, деревья и парки, возвышающиеся церкви и ослепительный фасад Зимнего дворца, вздымающийся подобно скале на берегу великой реки. Петербург, памятник безумному царю-эпилептику, который построил его на месте топей и болот, на костях тысяч крепостных. Александр Павлович, царь и потомок Петра Великого, постоял еще несколько минут, оглядывая город - место стольких его триумфов, - город, сохранявший свою красоту, нетронутый войной, которая разрушила Москву. Санкт-Петербург, несокрушимый и незанятый врагом, памятник его победе и поражению французов.

Он молился за свою северную столицу, просил Бога защитить ее и ее народ, потому что Богу было известно, что сам он ее больше уже никогда не увидит. В монастыре святого Александра Невского он только что присутствовал на собственном реквиеме и слышал, как монахи пели торжественные песнопения, восхваляя его славное правление. Простой экипаж ждал его снаружи, а он один стоял на коленях в огромной церкви, и все двери были заперты. Он принимал участие в службе за упокой собственной души и с жаром предлагал свою прошлую жизнь, со всеми ее несовершенствами, Всемогущему Господу.

Время правления Александра I подходило к концу. Об этом знал совершенно точно только он один, хотя монастырское братство также подозревало это, выполняя все его приказания.

Рассвет уже поднимался над Санкт-Петербургом, когда экипаж повернул на дорогу, ведущую к югу, на Таганрог.

Во время своего пребывания в Таганроге Александр решил совершить поездку по Крыму. Вскоре после прибытия на место он обсудил свой план с Елизаветой и объяснил, что ей будет слишком трудно сопровождать его. Стараясь скрыть свое разочарование, императрица согласилась, потому что, несмотря на то, что ей была ненавистна сама мысль о разлуке с ним, она понимала, что для нее подобная поездка невозможна. Даже короткая прогулка по саду рядом с домом совершенно изматывала ее.

- Постарайтесь вернуться побыстрее, Александр. Вы даже представить не можете себе, как я буду скучать без вас.

Александр склонился над Елизаветой Алексеевной и поцеловал ее.

- Я постараюсь вернуться пораньше, моя дорогая. Как вы себя чувствуете?

- Гораздо лучше, - улыбнулась она ему.

Он сел рядом с ней, и она просунула свою руку в его. Это действительно было правдой; она чувствовала себя почти хорошо, пока он был рядом с ней, и она старалась продлить этот платонический медовый месяц, который казался ей счастливее, чем какие бы то ни было другие известные ей отношения. Она так часто хотела сказать ему, что любит его, действительно любит, но какой-то инстинкт подсказывал ей не делать этого. Он был для нее незнакомцем, ее муж; и если Что-то вызвало бы его беспокойство в результате их бесед, то она не смогла бы этого перенести.

- Чем вы сегодня занимались?

- Ходил по городу, - ответил он. - Знаете, Елизавета, это прекрасное чувство, просто бродить по улицам, как самый обычный человек. Никто меня не узнал, - добавил он странным тоном, - никто. Я мог бы жить здесь или еще где-нибудь вдали от Москвы или Санкт-Петербурга, и никто никогда не узнал бы, кто я такой.

- Это было бы невозможно, - отозвалась императрица. - Те, кто занимает положение, подобное нашему, часто завидуют своим подданным в их частной жизни, но мы не можем поменяться местами. Я не могла бы забыть о своем происхождении и жить в каком-то несчастном маленьком городишке, чтобы рядом не было никого из моего круга, с кем можно было бы поговорить, да и вы не смогли бы.

Он смотрел поверх ее головы.

- Думаю, что нет, - согласился он. - Как вы сказали, моя дорогая, это было бы невозможно. Это просто мечта, и все. Мечта монарха...

- Если бы это произошло, то походило бы больше на кошмар, - возразила Елизавета. - Скажите, вы очень хотите ехать в Крым?

- Да, очень, - оживился он. - Действительно, очень хочу. Думаю, что больше у меня уже не будет случая совершить такую поездку.

Царь выехал из Таганрога первого ноября и объехал почти весь Крым, осмотрел свой флот в Севастополе, посетил много деревень и городов, проверяя больницы, церкви, арсеналы. Казалось, что меланхолия последних лет оставила его. Держался он прямо, к нему вернулось его былое очарование, он напоминал прежнего известного всем роскошного "властелина вальсов и войн", как назвал его Байрон. Эта строка цитировалась по всей России, а остальная часть стихотворения, где были горькие нападки на Александра как на поработителя свободы, упреки в деспотизме Священного Союза, вообще не печаталась.

У него для каждого находилось доброе слово; даже самых напыщенных официальных лиц он принимал милостиво. Ничто не ускользало от его внимания, ни одна церемония не казалась ему слишком затянутой, ни одно путешествие слишком долгим. Он, казалось, принял решение выполнить свой долг до конца. Глядя на свой флот со слезами гордости на глазах, он попрощался с ним отдельно, как он это сделал со своим любимым Санкт-Петербургом. Вскоре ему предстояло со всем этим расстаться и оставить после себя традиционную посмертную славу.