Леонид Влодавец - Грешные души Страница 48

- Так точно, поправляю помаленьку. Сынок грамотный, чуть опыту маловато. Штатного не нашел еще?

- Да найдешь тут, уже на пятый уровень вышли. Все мнутся, всем своих жалко. И все по инстанциям вверх отсылают... Что, тебе объяснять надо?

- Понятно... А космос не провороните?

- Ты, товарищ дорогой, за свой участок не волнуйся. Прикрыли соседями, чуть-чуть понапряженнее, но держат. Ты знай держись здесь, на Светлом озере, а остальное у тебя на уме быть не должно...

- Это понятно, - согласился Шамбалдыга, - мы народ подневольный. Как прикажут, так и пашем. Только ежели что, так почему-то именно с нас джоули вычитают.

- Ворчун ты старый, - незлобиво заметил Култыга. - Никто с тебя джоули списывать не будет. Все. Конец связи.

Шамбалдыга крякнул и удовлетворенно сказал:

- Этот, понимаешь, Зуубар - мужик еще тот. Другой бы на моем месте плюнул на все, а Култыгу подводить жаль. Хрен с ним, подежурю с тобой, пока нормальной замены не будет. А нам надо сейчас Котова дообрабатывать. Давай-ка мы его тоже продублируем да запустим к Сутолокиной.

- А сущность? - испугался Тютюка. - Вдруг как с Дубыгой получится?

- Да на хрен там сущность нужна? - хмыкнул Шамбалдыга. - Пойдет как биоробот, полезет к Сутолокиной, а Валька Бубуева их и прищучит!

- Мы ее сейчас выводить будем?

- Нет, днем. Сейчас она шибко заряжена...

- Кто, Валька?

- Да нет, Сутолокина. Пусть наведенный плюс немного поубавится. Самое время будет...

* * *

... Август Октябревич Запузырин почувствовал во сне острую, хотя и малую нужду. За окном бушевала гроза, в стекла барабанил крупный дождь, тускло желтевший сквозь ветви деревьев садовый светильник отбрасывал на стены комнаты мятущиеся тени ветвей. "Неужели погода испортится? - с легкой надеждой подумал Запузырин, влезая в шлепанцы. - Неплохо бы. Не так обидно целыми днями в городе сидеть". Запахнув халат, Август Октябревич направился туда, где его ждало успокоение. Путь пролегал мимо комнаты Тани, но Запузырин был настолько сильно озабочен, что даже не прислушался к легким шумам, долетавшим из-за двери. Зато на обратном пути он услышал эти шумы, а также приглушенные голоса...

- Мистер Котов... - ворковал Танин голос. - Ты красивая, злая и неутомимая горилла.

- Нет, он - шимпанзе, - возразил точно такой же голос, что произвело на Запузырина несколько странное впечатление: его удивило, что Таня разговаривает, возражая сама себе. Наконец до него дошло и, надо сказать, сильно возмутило, что Котов, перейдя всякие границы приличия, занялся любовью с единственным порядочным человеком в этом доме - его, Запузырина, племянницей. Если бы не было той совсем недавней ночи, когда Котов учинил страшную расправу с людьми Мурата и самим Муратом, то Запузырин не колебался бы ни секунды. Он вызвал бы своих экс-дзержинцев, и те, в лучшем случае, отделали бы наглеца до полусмерти, влили бы ему в глотку пол-литра водки - не пожалели бы для такого случая! - после чего отвезли на шоссе и бросили в кювет. В худшем - а мог быть и такой - незваный гость растворился бы так, как это планировал Запузырин.

Но Август Октябревич уже знал, с кем имеет дело. Он хорошо запомнил, что сказал Котов: "Вы продали душу дьяволу, так и знайте..." Это было именно то объяснение, которое не решался выдвинуть неверующий Запузырин, вспоминая ужасную ночь, размазанного по стене Мурата и сплющенную машину. Дьявол!

Август Октябревич прошаркал шлепанцами в свою комнату и закрыл дверь звукоизолирующей шторой. Он не хотел слышать ничего. Забравшись в постель, заснуть, однако, не мог.

Запузырина терзал сверлящий, вибрирующий в душе и теле страх. Неистовый и непонятный. Это был не какой-нибудь мелкий страшок, а Страх с большой буквы. Запузырин знал: один берет - ему можно дать, и все будет путем; другой не берет, но у него есть за кормой что-нибудь пахучее и грязное; третий совсем чистенький, но он смертен и боится попасть в автокатастрофу, выпасть из окна собственного дома, отравиться грибками; четвертый мог быть совсем бесстрашным, но очень любит жену, детей или тещу. Он знал, как обезопасить себя от этих земных, живых, едящих, пьющих и так далее людей. Атеизм до сего времени, несмотря на регулярные посещения церкви и шестизначные пожертвования, отстегивавшиеся на "храмы Божьи", у Запузырина еще не улетучился. В существование Бога он не верил и очень не хотел убедиться в обратном. Правда, Август Октябревич подстраховывался. Вся его благотворительность до некоторой степени служила не только делу сокрытия доходов от налоговой инспекции, но была и страховым полисом на случай, если атеистическое чутье все-таки обманывает.

Конечно, даже после гибели Мурата и К° Запузырин уверял себя, что Котов - это просто феномен, экстрасенс, суперкаратист, йог, а все, что Август Октябревич видел своими глазами, есть вполне материалистически объяснимые вещи. Но чем упорнее Запузырин об этом думал, чем настойчивее внедрял в свое сознание эту рациональную идею, тем сильнее становился Страх в его подсознании.

... Продал душу! Это означало, что все эти благотворительные дела, все сотни тысяч теперь ничего не значат, ничем не помогут. Конечно, пятьдесят два - еще не старость, порох в пороховницах у Запузырина еще был. Лет двадцать пять - тридцать на этом свете у него оставалось, а может, и больше. Но если раньше Августу Октябревичу смерть представлялась страшной прежде всего потому, что могла сопровождаться болью, муками, медленным угасанием и в конце концов полной утратой всех доступных и привычных радостей жизни, то теперь страшила иным. Тем, что она вовсе не смерть, не конец всему, не тьма и тишина, а нечто иное, неведомое и страшное. Сковородки, кипящие котлы, еще что-то, геенна, кажется... Последняя представлялась Запузырину то каким-то чудовищем вроде собаки с огнедышащей головой (видимо, от созвучия слову "гиена"), то чудовищным лавовым озером, кипящим и клокочущим, как яблочное повидло в тазу. И там, в этом озере, Запузырин видел себя погруженным по шею рядом с иными грешниками, орущими благим и самым обычным матом, от вечной боли и досады, что не могут даже сгореть дотла и прекратить свои муки. И полная, абсолютная беззащитность! Ничего нельзя противопоставить: ни молодцов с автоматами, ни кучи денег, ни цистерны коньяка, ни легионы шлюх, ничего! Можно убежать в другую страну, перебраться за океан, можно даже попробовать улететь в космос, но от неизбежного часа не уйдешь и там. О, как бы хотел Запузырин обрести новую веру в историческую правоту марксизма-ленинизма! Как было бы хорошо и просто, если бы там, впереди, за Гранью, не оказалось ничего! Ни рая, ни ада, ни чистилища. А еще лучше, если бы оказалось правдой переселение душ. Например, в будущей жизни можно было перевоплотиться в какую-нибудь птичку, зверька, желательно долгоживущего, несъедобного и не очень вредного. Или в какого-нибудь другого человека - в какую-нибудь бабу, красивую и глупую жену миллионера, вроде, допустим, Марианны из фильма "Богатые тоже плачут"...

Но образ кипящей лавы, огненной собаки, сковородки и котла был неистребим. Запузырина завертело, затрясло. На уютной египетской кровати, где было столько перетискано секретарш, шлюх, товарищей по партии и прочих безотказных баб, его проняла ледяная дрожь. Словно гроза и ливень ворвались сюда через стекло.

Запузырин знал еще одно средство победить или хотя бы приглушить страх: взять в руки оружие. Он слез с кровати, достал из ящика стола парабеллум, оттянув затвор, дослал патрон. В кого только посылать пулю? Одного движения пальца достаточно, чтобы убить человека. Сделать холодным и неподвижным тело, погасить все мысли, мечты, надежды, которые связаны с жизнью и этим светом. Впрочем, этим же движением пальца можно избавиться от всех болезней и обид, душевных скорбей и забот земных. Но если там, за Гранью, все-таки что-то есть?! И Запузырин вдруг вспомнил, отчетливо вспомнил, как Котов сказал, отдавая пакет с программами: "... Если вас не убьют раньше, чем вы ими воспользуетесь..." Боже, да ведь он и впрямь еще не успел! Значит, еще не поздно! Еще не поздно...

Последнее, что ощутил Запузырин, был холод. Леденящий холод ствола, приставленного к виску, и холод обжег палец, надавивший на спусковой крючок. Потом все словно взорвалось и вспыхнуло, а затем исчезло...

Тьма чуть разрядилась, в нос ударила отвратительная вонь, слух уловил вопли и зубовный скрежет. Запузырин шел по странному бесконечному коридору, где не было освещения, только маленькое, не больше копейки, световое пятнышко. Запузырин был гол и бос, у него жутко болела голова, сердце, суставы, вообще все, что могло болеть. Ноги по щиколотку вязли в гадкой, смрадной жиже, какие-то отвратительные насекомые и скользкие, омерзительные гады ползали вокруг, и он вздрагивал от их мерзких прикосновений. Сзади, там, куда он не смел обернуться, кто-то шушукался, хихикал, плевался ему вслед. Сверху капало что-то холодное и едкое, щипало, обжигало и леденило одновременно. И Запузырин не мог остановиться, не мог повернуться и пойти в другую сторону. Тело не повиновалось ему. Кто-то заставлял его идти и идти, вперед и вперед, прямо, никуда не сворачивая. Он шел туда, где маячило светлое пятнышко - яркое, золотистое, манящее... Иногда Запузырину казалось, что оно увеличивается в размерах, и он пытался идти быстрее, пуститься бегом, вприпрыжку, но и тут ему не подчинялись ноги, неуклонно выдерживавшие раз и навсегда заданный кем-то темп шагов. А недостижимое пятнышко, где грезился выход из этой клоаки, все так же манило, притягивало, звало к себе, давало несбыточную надежду. И так - вечно!