Валерия Вербинина - Ангелов в Голливуде не бывает Страница 49

– Не беспокойтесь, – сказала миссис Миллер. – Все наладится. Положитесь на меня!

39

Если вы думаете, что дальше начинается праздничная часть истории про Золушку, которая наконец-то добралась до молочных рек и кисельных берегов, вынуждена вас разочаровать. Для Шенберга мой успех послужил лишь основанием, чтобы требовать больше денег с других студий, если они хотели со мной работать. Сначала мена отправили на «Парадизио пикчерс» в какое-то маловразумительное подобие вестерна, затем на «Скайлайн» в качестве довеска к Стюарту Хэмилтону, которого одолжили играть главную роль. У Хэмилтона была репутация неисправимого ходока. Как-то, когда он пришел на вручение «Оскаров», один его знакомый не удержался от вопроса:

– Скажи, Стю, только честно: со сколькими актрисами, которые тут находятся, ты спал?

Надо сказать, что церемония тогда проходила гораздо скромнее, чем сейчас, лауреаты мало кого интересовали, и отчет о премии занимал от силы страницу в толстом киножурнале; но тем не менее зал вовсе не напоминал пустыню. Стюарт внимательно оглядел присутствующих женщин, ухмыльнулся и ответил:

– Знаешь, я не спал только с твоей мамой и твоей женой. Правда, насчет жены не уверен.

История умалчивает, сохранилась ли дружба между актерами после ответа Стюарта.

При первой нашей встрече (если не считать того момента у ворот студии, когда он проехал мимо меня) Хэмилтон широко улыбался и вообще запустил профессиональное обаяние на всю катушку. Передо мной стоял кареглазый брюнет с мужественным лицом, ямочкой на подбородке и прекрасно поставленным рокочущим голосом. По всему выходило, что он должен был произвести на меня впечатление, но я поймала себя на том, что он меня раздражает. Может быть, я не могла простить ему ослепительного контраста между его благополучием и моей нищетой тогда, когда он впервые появился на моем пути, а может быть, ему недоставало простоты, искренности, какой-то человечной нотки. Стояло лето, и в павильоне царила жара, сопровождаемая чудовищной духотой (никаких кондиционеров, само собой, не было и в помине). Я достала веер и принялась им обмахиваться. Хэмилтон вкрадчиво спросил, может ли он называть меня просто Лора. Ему явно не терпелось сократить дистанцию между нами, и тут я почувствовала, что мне все надоело.

– Мистер Спир, – громко сказала я, поворачиваясь к режиссеру, – может быть, начнем репетицию, пока мы все тут не зажарились?

Билли Спир был маленький, кругленький, плешивый и добродушный. Он носил очки, из-под которых поблескивали синие глаза неожиданной красоты. Снимал он почти исключительно комедии и был известен своим искусством гасить любые конфликты на съемочной площадке. Его обожали техники, статисты и даже самые капризные кинодивы, и женился он всегда на красавицах.

– Представьте себе, мисс Лайт, мы ждали только вашего сигнала, – объявил он, улыбаясь во весь рот.

(Потом мне сказали, что голос у меня в тот день был капризный, тонкий и на редкость противный.)

Сюжет наводил тоску. От бизнесмена, которого играл Хэмилтон, ушла старая секретарша, и он нанял новую – меня. Моя героиня мечтала стать актрисой и разучивала на работе страстные монологи. Придя к мужу на работу, жена Хэмилтона (актриса Кэролайн Ли) случайно услышала через дверь один такой монолог и решила, что у меня с ее мужем роман. Дальше начинались всякие недоразумения, забавные и не очень. Кончалось тем, что расставшиеся было жена и муж воссоединялись, а я выходила замуж за своего верного поклонника, который терпеть не мог актерство (его играл мой старый знакомый Стив Андерсон). В те годы десятки подобных комедий снимались в студийных декорациях, среди которых двигались говорящие условности, а не живые герои. Поскольку то, что мне не нравилось, обычно имело успех, я не сомневалась, что он ждет и наш фильм.

Всякий раз, когда Билли Спир объявлял перерыв, я уходила в свою гримерку, где стоял телефон, и звонила Джонни. Отец одобрил его намерение делать кино об авиаторах и позволил ему взять любых трех сценаристов со студии, чтобы они написали сценарий. Сценаристы работали в поте лица. Они предлагали идеи – десятки идей. Ничего не ладилось: либо нечто подобное уже было, либо идея на поверку оказывалась слишком мелка и не стоила внимания.

– Я не умею руководить людьми, – пожаловался Джонни, и в его голосе прорезалось отчаяние.

– Знаешь что, я тебе дам один совет, может быть, он поможет, – сказала я. – Подумай, кого бы ты хотел снять в своем фильме, и напиши историю под него.

– Ты говоришь, как отец, – вздохнул Джонни. Я поежилась, думая, как хорошо, что он меня не видит. – Беда в том, что я… В общем, я знаком с авиаторами, и я знаю Хьюза[29]. Это люди, бесконечно далекие от актерства. Они не кривляются, понимаешь? Они настоящие. И у меня… как подумаю, что выйдет какой-нибудь Стюарт Хэмилтон и начнет изображать из себя летчика, мне просто тошно становится. А ведь он еще неплохой актер.

Я постаралась, как могла, успокоить Джонни, но для себя решила, что фильм об авиации снят не будет и что Шенберг, возможно, это предвидел, когда не перечил сыну. Когда я вернулась на съемочную площадку, выяснилось, что Кэролайн Ли стало дурно от духоты, и она не могла продолжить съемку. Кэролайн была тоненькая, грациозная брюнетка с печатью разочарования на всем ее облике. Первый муж ее бросил, второй ушел к ее маникюрше и отсудил значительную часть заработанных Кэролайн денег. Посовещавшись с продюсером, Билли Спир отпустил актрису, а сам занялся сценами Стюарта со мной и моими сценами со Стивом, которые можно было снять сегодня. В перерыве Стюарт спросил меня своим вкрадчивым, бархатным голосом:

– Вы интересуетесь Олимпийскими играми?

Летом 1932-го они проходили в Лос-Анджелесе, но моя жизнь катилась по маршруту «дом – студия – дом», и все остальное меня мало волновало. Миссис Миллер осуществила именно то, чего я от нее ждала: навела в моей жизни железный порядок. Она отвечала на телефонные звонки, просматривала почту, занималась домом и следила, чтобы я рано ложилась. Она готовила мне примочки для глаз, когда они опухали от яркого света, и маски для волос, чтобы они не смотрелись совсем уж безжизненно. Она сократила мне время на газеты, журналы и радио, вкратце пересказывая рецензии на мои фильмы и главные новости. Что было немаловажно, она также отсекала любые поползновения паразитов и прихлебателей, каких в Голливуде множество, влезть ко мне в доверие. Иногда я спрашивала ее мнение, какое из моих фото лучше получилось, какое платье надеть на вечер и как естественнее произнести ту или иную фразу. Когда приходили журналисты, я представляла миссис Миллер в качестве своей секретарши, и, по-моему, ей это нравилось. О своем отношении к Джонни она не распространялась, но мне казалось, что она его не жаловала. К Голливуду вообще она не испытывала никакого почтения. Как-то раз она сказала:

– Сначала были золото и земля, а акции и фильмы появились потом, – и я решила, что она придерживается старомодных взглядов и уважает только определенную прослойку богачей. Однако комментарии, которые она отпускала по поводу некоторых финансистов, упоминаемых в газетах, наводили на мысль, что и они в ее глазах мало что значат.

Я сказала Стюарту, что не слежу за играми, на что последовал ответ, что он собирался пригласить меня посмотреть на соревнования, но раз так сложилось, то мы можем пойти в любое другое место.

– Мистер Хэмилтон, – объявила я, – никакого «мы» нет и не будет. Не тешьте себя напрасными иллюзиями.

Стюарт сделал вид, что я его не так поняла. На другой день Кэролайн, которой рассказали о нашем разговоре и которая хорошо знала Хэмилтона, заметила мне:

– Стю парень настырный, привяжется – не отвяжется. Лучше с ним переспать, тогда он сам исчезнет.

– Сожалею, но у меня другие планы, – ответила я. – И Хэмилтон в них не входит.

– Ну, как знаешь, – пожала плечами Кэролайн и, обратившись к костюмерше, попросила подправить декоративный бант на костюме.

Шла вторая неделя съемок. Стюарт по-прежнему осаждал меня, вздыхал и ронял многозначительные намеки, но теперь и он, и его тактика казались мне просто смехотворными, и я стала довольно зло его высмеивать. В отместку он стал срывать съемки общих сцен, жалуясь режиссеру, что со мной невозможно играть. Атмосфера накалилась. Билли Спир метался между нами, убеждая и успокаивая. Продюсер нервничал, потому что съемки стали отставать от графика. Масла в огонь подлило фото, которое фотограф «Скалайн» сделал для прессы. Вроде бы ничего особенного: черная дорога, белая машина, а перед машиной стоит блондинка в белом, на высоких каблуках, держит леденец на палочке и улыбается. Кадр получил название «Белая симфония», и его напечатали чуть ли не все издания, которые писали о кино. Фото вышло жизнерадостное, оптимистичное и в то же время искреннее – один из лучших моих портретов. Теперь, когда я выезжала со студии и притормаживала перед тем, как свернуть на шоссе, мою машину окружало едва ли не больше поклонников, чем машину Стюарта, и многие протягивали мне для подписи именно эту фотографию.