Антон Леонтьев - Ночь всех святых Страница 49

Посмотрев на меня внимательно, Серафима – она категорически заявила, чтобы я перестала ей «выкать» и называть по имени-отчеству, – произнесла, пуская перламутровый дым через ноздри:

– Ты ведь их сатанинскую библию ищешь, не так ли? Хоть ты и не сказала напрямую, но я поняла, княжна. Не дура же я набитая! Потому что знаю: сначала Гришка хотел какую-то погань с этой чертовой библией учинить. По слухам, Николашку свергнуть и возвести на престол царицу-немку. А теперь и красные упыри туда же. Их надо остановить!

Женщина подмигнула мне и поинтересовалась:

– Когда у них намечен шабаш?

– Насколько я могу судить, они будут ждать весеннего солнцеворота, – ответила я. – Дата мистическая, уже в древности шаманы и маги использовали ее для ритуалов черной магии.

Серафима пошевелила губами, высчитывая, сколько у нас в запасе времени, и сказала:

– Хорошо, должно хватить. Ты ведь, княжна, стремишься заполучить чертову библию и спрятать ее от людских глаз? Весь вопрос в том, как до нее добраться. Ведь красные комиссары стерегут ее небось как зеницу ока.

В последнем я не сомневалась – наверняка для большевиков сатанинская библия была дороже всех фамильных драгоценностей Романовых, вместе взятых.

– Но и эта проблема разрешимая! – заявила, хмыкнув, хозяйка борделя. – Ведь ко мне в заведение захаживали раньше столпы общества – министры, депутаты Государственной думы, аристократы. Даже члены императорской семьи бывали! Теперь власть сменилась, но потребности у мужиков остались все те же, будь то великий князь или бывший сапожник. Разницы, скажу тебе, княжна, никакой!

Подумав, она внимательно посмотрела на меня.

– Девка ты хорошая, чистая. Небось еще девственница. Так?

Я залилась краской и опустила взор. Серафима же свела брови:

– Только дуры этого стыдятся, княжна! Пусть шлюхи выставляют напоказ свои жалкие победы, тебе не надо! Я, собственно, к чему говорю-то… Дело такое, что никому доверять нельзя. Есть, конечно, у меня пара воспитанниц, которым я верю, как самой себе, но жутко болтливы, идиотки и глупы до невозможности. Короче, надо все самим проворачивать. Я, по понятным причинам, отпадаю – возраст у меня уже не тот, да и красота былая давно завяла. Остается только одна надежда – на тебя, княжна!

Я поинтересовалась, что Серафима имеет в виду, и та пояснила:

– Ты ведь красивая, аж дух захватывает. Да к тому же благородных кровей. А нашим комиссарам именно таких любовниц и подавай. Не нужны им ткачихи и поварихи, им нужны дворяночки! Вот будь ты разбитной девахой или хотя бы бабенкой с опытом, тебе не составило проблемы стать пассией одного из комиссаров. Мне вас свести – раз плюнуть! А потом ты смогла бы вытянуть из него информацию о том, где они библию хранят.

Я попыталась вставить свое слово, но Серафима властно подняла руку:

– И не заикайся о том, что ты готова, как у вас, дворян, говорится, «пожертвовать своей честью»! Не бывать этому! Мы пойдем другим путем, как говаривал кто-то из большевиков. Идея у меня такая: если не можешь стать любовницей, значит, надо стать горничной. У тебя, надо сказать, отлично получается.

Я растерянно уставилась на Серафиму. А та вновь посмотрела на меня внимательно.

– А что, княжна, тебя же с руками и ногами оторвут! Не исключено, конечно, что приставать хозяин будет, но я постараюсь такого найти, который на тебя глаз не положит.

При этом женщина хмыкнула, докурила сигарету и добавила:

– Конечно, тебе нелишне справить новые документики. И биографию другую придумать. Потому что красные комиссары к себе никого без проверки и близко не подпустят. Но превратить тебя в крестьянку не получится – порода и манеры из тебя так и прут. А, поняла, что делать дальше…»

«Серафима Каллистратовна сдержала свое обещание, и один из ее знакомцев, умевший подделывать любые бланки, печати и подписи, справил мне новые документы. Так из княжны Елены Вечорской я превратилась в Елену Иванову. А через несколько дней в бордель нагрянул мой потенциальный хозяин.

Мне было велено нарядиться в серое ситцевое платьишко с белым кружевным воротничком и нацепить на волосы чепчик. И я в самом деле превратилась в типичную горничную из богатого дома!

Комиссар (он приехал из Москвы) звался Прохором Тимофеевичем и был совершенно зверского вида – ростом под два метра, широкоплечий, с лицом питекантропа и густой смоляной бородой. Прямо то ли пират, то ли сказочный людоед. Или, кто знает, самый настоящий. Ведь если он был версиплем, то наверняка потреблял человечье мясо.

Облаченный в военную форму и длинный черный кожаный плащ, мужчина сидел на стуле посреди комнаты, когда я прошла в зал, на «смотрины». Мне сразу же стало страшно – ведь если такой будет меня домогаться, то я не смогу дать ему отпор! И с чего Серафима Каллистратовна взяла, что он не положит на меня глаз?

У звероподобного комиссара оказался на редкость не соответствующий его брутальной внешности голос – мягкий, певучий. Прохор Тимофеевич подробно расспрашивал меня о том, в каких знатных домах я служила, и я, науськанная Серафимой, отвечала без запинки. Возможный работодатель остался доволен. А напоследок, помявшись, спросил:

– Значит, отец ваш кто?

Мне было велено говорить, что мой отец один из великих князей. Мол, моя мать служила в Зимнем дворце прачкой и понесла от двоюродного брата императора. Мой ответ, как я поняла, стал заключительным аккордом в нашей с Серафимой симфонии лжи: какой красный комиссар, к тому же родом их глухой деревни, мог устоять перед тем, чтобы не взять к себе в дом горничную, чей отец, хотя бы и неофициальный, один из Романовых?

В конце концов мне было велено перебираться к Прохору Тимофеевичу на следующий же день, а значит, отправляться в новую столицу – в Москву. Обеспокоенная антуражем мужчины, я все выпытывала у Серафимы, уверена ли она в том, что мне можно не опасаться приключений эротического характера.

– У Прохора Тимофеевича имеется жена, хоть и невенчанная. Причем молоденькая и прехорошенькая, – пояснила хозяйка борделя. – И, как ни прискорбно говорить, княжна, тебе за ней не угнаться. Так что относительно этого не беспокойся. Кстати, будущий хозяин тем хорош, что заведует хранилищем конфискованных царских драгоценностей. Не исключено, что библия находится именно там…»

«Московское жилище Прохора Тимофеевича оказалось большим купеческим домом на Большой Никитской. Самого купчину, кажется, в одночасье расстреляли, и весь трехэтажный особняк с колоннами и гипсовыми сфинксами при входе, состоявший из полутора десятков комнат, предоставили в пользование красного комиссара. И его жены.

Я рассчитывала встретить в особняке манерную и капризную девицу – актриску, танцовщицу или, на худой конец, бывшую жрицу любви. И жена Прохора Тимофеевича действительно оказалась манерная и капризная. И уж точно знатная жрица любви. Только это была не она, а… он. Прохор Тимофеевич сожительствовал с белобрысым, смазливым, изящным юношей, бывшим студентом-ветеринаром, ставшим теперь личным секретарем красного комиссара. Он обожал отутюженную военную форму, скрипящую кожаную портупею и дамские духи. Звали «супругу» Аполлинарием, или, как нежно именовал его Прохор Тимофеевич, Поличкой.

Поличка царил в особняке на Большой Никитской безраздельно. Перечить ему было смерти подобно, возражений он не терпел. А если кто-то все же смел отстаивать другую точку зрения, его длиннющие ресницы начинали трепетать, бледное лицо заливалось пунцовыми пятнами гнева. А затем следовали истерика – и немедленное увольнение. Впрочем, поговаривали, что некоторых, кто уже слишком рьяно пытался спорить с Поличкой, пускали в расход. Прохор Тимофеевич в своем «личном секретаре», с которым делил будуар, души не чаял и был готов выполнять все его, пусть даже и сумасшедшие, желания.

Не ведаю отчего, но ко мне Поличка немедленно проникся небывалой симпатией. Видимо, узнав от своего «супруга», что моим отцом является один из великих князей, он решил сделать меня своей подругой и наперсницей.

Личностью Поличка был чрезвычайно болтливой, но именно это мне и требовалось. В своих откровениях он смешивал тривиальные дела с политическими секретами, которые доверял ему на супружеском ложе любимый комиссар. Я же фиксировала каждое его слово, собирала информацию.

И скоро узнала, что на день весеннего солнцеворота чрезвычайно узкий круг большевистского руководства планирует в Кремле некое тайное сборище. Прохор Тимофеевич был удостоен чести принять в нем участие, но в роли одного из статистов. Поличку же туда вообще не допустили, чем «личный секретарь» был чрезвычайно расстроен.

Я подбрасывала ему наводящие вопросы по поводу сего сборища, но молодой человек, похоже, и сам не знал, что именно должно иметь место. К тому времени я уже выяснила, что ни Поличка, ни Прохор Тимофеевич версиплями не были и человеческого мяса не потребляли. Однако, похоже, комиссар готовился к посвящению в твари – как раз на том красном шабаше.