Колин Харрисон - Манхэттенский ноктюрн Страница 49

– Ровно пять, – сказала она. – Ты сейчас вроде бы должен работать над своей статьей?

– Она уже готова. – Я заметил тушь на ее ресницах. Чертовски сексуальная вещь эта тушь для ресниц!

– Ты сказал жене, когда придешь домой?

– Нет.

– Ты придумал отговорку, чтобы оправдаться, если придешь поздно?

– Я не разговаривал с ней с сегодняшнего утра.

Она коснулась моего галстука и начала водить по нему пальцем вверх и вниз.

– Когда тебе надо быть дома?

– Когда угодно.

– Ни в какое определенное время?

– Ни в какое определенное время.

– Но ведь материал для колонки ты должен отдать в набор в пять тридцать.

Я кивнул.

– А значит, дома тебе надо быть вскоре после этого?

– Не обязательно.

– Почему?

Я взял ее за подбородок:

– Может найтись причина.

– Какая?

– Дальнейшее развитие событий.

По ее голубым глазам я понял, что мой ответ пришелся ей по душе.

– Но ведь твоя статья уже готова?

– Да.

– О чем она?

– Об одном парне, который неделю назад убил ту несчастную девчонку со свадебным платьем.

Ее это, по-видимому, ничуть не тронуло.

– А я вот научилась распознавать психопатов.

– Ну и как ты это делаешь? – спросил я.

– Они же просто сумасшедшие, – рассмеялась она, – уж поверь мне.

Я кивнул:

– Понимаю.

В ее глазах появилось лукавое выражение.

– Возможно, ты и понимаешь. – Она прижала мою руку к своей груди.

– Давай лучше поговорим; мне надо у тебя кое-что выяснить.

– И мне тоже, – сказала она.

– Кто первый?

– Если ты угадаешь насчет меня, будешь первым.

– Давай наоборот.

– У тебя, – начала она, – что-то вроде этого: ты нашел в банке очень интересную видеокассету и хочешь о ней поговорить.

Я взглянул на нее с удивлением, к которому примешивался страх, и спросил:

– Ты нащупала ее в кармане, когда вешала пальто?

– Да, а что на ней?

– Беспорядки в парке Томпкинс-сквер. Это когда убили полицейского.

– Ах эта!

Я кивнул.

– Давай поговорим об этом попозже, – предложила она.

– Пусть позже, но только поскорее.

– Ладно.

Но я никак не мог остановиться:

– Кэролайн, ведь полицейского же убили.

Она отвела глаза в сторону:

– Я не знала об этом, поверь, совершенно ничего не знала!

– Неужели ничего?

Она нахмурилась:

– Стало быть, мы будем говорить об этом сейчас, а не попозже.

– Ничего не поделаешь, Кэролайн, так уж вышло.

– Я видела ее один раз, несколько лет назад.

– Я рассказал о ней копам, – выпалил я.

– Прекрасно. – Она казалась удивительно спокойной.

– Прекрасно?

– Отдай ее в полицию.

– Я так и собираюсь сделать. – Я вздохнул с облегчением. – Знаешь, я ожидал боле бурной реакции.

Она пожала плечами:

– От меня? Почему?

– Я… – Что-то в ее глазах остановило меня.

– Ты – репортер… Я ожидала, что ты найдешь кое-что интересное для себя.

– Ожидала?

– Да. Если бы этого не случилось, я была бы разочарована.

Кэролайн вышла на кухню, достала из сумки свои бумажки и табак и свернула сигарету. Я никак не мог отвязаться от мысли о кассете с Феллоузом. Кэролайн закурила самокрутку и улыбнулась сквозь дым. Теперь мне нужно было выяснить, ходила ли она на прием к моей жене. Возможно, такой вопрос разозлит ее. Тогда лучше спросить ее об этом позже.

Мужчина и женщина одни в комнате, залитой сумеречным светом. Откуда-то сверху доносятся звуки зажигательной латиноамериканской музыки. Барабаны, гитары, кастаньеты и громкие выкрики.

«Что это?» – спрашивает он. «Афроперуанцы, – отвечает она, – здорово весело, они заводят это все время». Он шепчет ей на ухо всякие нежности о том, какие у нее красивые зубы, изумительный рот, точеная шея, а она, словно побуждаемая уязвленным самолюбием, спрашивает его, а что в ней самое прекрасное? И он отвечает ей, что нет ничего совершеннее симметричной плавности, изящных изгибов тела, идеально сходящихся в ямочке у основания ее шеи, повторяющих изгибы, расходящиеся к плечам, и она улыбается, как бы про себя, одними уголками губ, а потом он прижался к ней сбоку, чтобы по достоинству оценить ее грудь, не знавшую ни детских губ, иссосавших ее до безобразия, ни десяти лишних лет, оттянувших ее вниз, чего, к сожалению, нельзя было сказать о груди его жены. Маленькие соски выглядят такими целомудренными. Что за тайна сокрыта в прикосновении к женщине, которая не является его женой, – думает он. Он занимался любовью со своей женой не далее как прошлой ночью и помнит, какое испытал наслаждение, но сейчас все это кажется ему ненастоящим и далеким. Он провел руками по животу женщины и по ее бедрам, по грудям и под ними, взвешивая их в руках, словно на чашечках весов, поражаясь их тяжести и ощущая при этом легкую узловатую волнистость желез, перекатывающихся под гладкой кожей и жиром. Посмотрев в окно, он заметил, что небо на западе окрасилось в черновато-синие тона с оранжево-розовой оторочкой. Он перевел взгляд на женщину. Она лежала с закрытыми глазами и дышала глубоко и спокойно. Их любовную связь питало исключительно чувственное влечение, что и объясняло, почему он отдавал ей предпочтение.

– Если ты вознамерился меня убить, – прошептала женщина, – ты мог бы уже начать.

Позднее, в темноте спальни Кэролайн первой нарушила молчание:

– Ты не скажешь мне, почему занимаешься со мной любовью?

Ее голос звучал со странной живостью и совсем не сонно.

– Нет.

– Твоя жена привлекательна, так ведь?

Я хмыкнул:

– Держу пари, ты и сама знаешь ответ.

– Может, и знаю.

Я повернулся так, чтобы видеть ее лицо:

– Ты ходила…

– Да.

– К ней на прием?

– Да.

– Зачем?

– Из любопытства.

– Она поняла, что ты притворяешься.

– Я так и думала.

– Черт тебя дернул выкинуть такой финт!

Кэролайн подалась назад:

– Прости, у меня и в мыслях ничего такого не было.

– Она умна и талантлива, пойми это, Кэролайн, она очень-очень умна.

– Умнее меня?

– Да.

Ей явно не понравился мой ответ:

– Почему ты так думаешь?

– Нет человека умнее и способнее моей жены, уж ты мне поверь.

– Даже умнее тебя?

– Вдвое, втрое.

Кэролайн молчала. Я почему-то сразу почувствовал нашу разницу в возрасте.

– Моя жена – необыкновенный человек, Кэролайн, – сказал я, – и, право же, я не хочу причинять ей боль.

– Мне не следовало этого делать.

– Конечно!

– Знаешь, меня толкало какое-то любопытство, как-никак я собираюсь когда-нибудь тоже стать замужней женщиной.

– Но ты уже была замужней женщиной.

– Как-то не по-настоящему. Я не чувствовала себя замужем. Наш брак напоминал некое странное соглашение. Мне кажется, Саймон никогда меня не понимал.

– Неужели никогда?

– Да нет, он знал меня, и довольно хорошо, в некоторых отношениях, но в остальном не имел никакого понятия. Он хотел узнать лучше и все время пытался вывернуть меня наизнанку.

– Но это же не тот случай, когда время тратится просто так, ни на что.

– Я, по сути, никогда не была ему настоящей женой.

– А кем же ты была?

– Чем-то… я была… ну, что ли, образцом.

– Образом чего?

– В том-то и вопрос.

– Полагаю, ты действительно превосходный образец.

– Ты же понимаешь, что я имею в виду, – сказала она.

– Так ты правда образец чего-то?

– Возможно… вероятно. Но никак не замужней женщины. Поэтому я и расспрашиваю о твоей жене.

– Я не намерен читать тебе нравоучения, но только больше с ней не встречайся.

– Ладно.

Я промолчал.

– Я же сказала, ладно.

– Хорошо.

– А можно я задам тебе один вопрос?

– Конечно.

– Она хороша в постели?

– Изумительна.

– Ты любишь ее, а она любит тебя?

– Да, очень.

– Тогда в чем же разница?

– Если у тебя нет детей, я думаю, это трудно понять.

– Попробуй объяснить.

Ее вопрос казался мне наивным, но я попытался ответить на него.

– После рождения детей в секс проникает смерть. Ты начинаешь понимать ясно, как никогда прежде, что рано или поздно умрешь. Я этого не понимал, пока у меня не было детей. Теперь я все время боюсь, что они заболеют или умрут, и я знаю, что моя жена тоже боится. Я думаю: что случится, если я умру? Что случится, если она умрет? И кто умрет первым? Кто останется один? Что случится, если умрет один из наших детей? И вот все это как бы проникает в секс. Я имею в виду, что наблюдал за рождением обоих детей.

Кэролайн снова придвинулась ко мне:

– Ну и как это происходит?

– Голова похожа на маленький мокрый теннисный мяч. Когда Лайза рожала Салли, роды были аномальные.

– Что это значит?

– Ребенок отталкивался от позвоночника, задевая спинномозговой нерв. Лайза обезумела от боли. Я попросил врача сделать ей «эпидурал».

– Это обезболивающий укол?

– Они втыкают длинную иглу в спинной мозг. Им приходится выбирать момент между схватками.