Татьяна Степанова - Грехи и мифы Патриарших прудов Страница 5

О, по части народа! Регина присматривается из своего окна получше, щурит прекрасные серые глаза свои. У нее отличное зрение. В свои пятьдесят она отлично видит и вдаль, и вблизь, а если и нацепляет на нос стебные очки в оправе от Гуччи или Вивьен Вествуд, то это лишь для того, чтобы порой скрыть под глазами темные тени от бессонной ночи. Никто из самых придирчивых критиков не дает ей в ее полные пятьдесят настоящего возраста, хотя она никогда его и не скрывала.

Да, по части народа. Народ уже тут как тут! Это в четверть-то девятого утра! Регина из окна видит, как по аллее сквера уже чешут первые зеваки. Это Замкадье прислало своих гонцов, не иначе!

Регина сама в оны еще времена наблюдала, возвращаясь с затянувшейся до рассвета вечеринки, это смешное и наивное, весьма поучительное зрелище: даешь Патрики! Айда, прошвырнемся по старым московским снобским буржуйским местам!

Из зева метро «Маяковская» в выходной, словно пчелы из улья, вылетают дамы с красными обветренными лицами и рабочими мозолистыми руками, одетые так, как и полагается одеваться провинциальной интеллигенции, часто сжимающие в руках поддельные сумки от Луи Вуитон, что видно за километр – вот, и мы не хуже людей! Выпархивают, как мотыльки, горластые коренастые девицы в джинсах, с рюкзачками за спиной, кидаются к первому утреннему прохожему на Садовом кольце и орут: как пройти на Патрики?! Куда нам идти к Патриаршим прудам? А где музей-квартира Булгакова? Где Нехорошая квартира?

Получив совет-указание, они поворачиваются и рысью бросаются вперед – целеустремленные, шумные, полные решимости в свой выходной все здесь увидеть и познать и, самое главное – позавтракать в одном из прославленных в сети здешних кафе. Чтобы потом выкладывать фотки в «Инстаграм», собирая лайки – а вот я в свой выходной в Москве! Я ем и пью что тут дают, на этих самых Патриках. И, в общем-то, ничего, круто! Я могу себе позволить! А вы, все остальные, можете, а? Слабо?

Регина всегда считала, что это и есть подвиг народный. А что? Встать в пять утра в свой выходной. Пешком добраться до станции, сесть в электричку на Москву, трястись в ней кто сколько – кто два часа, кто три, а кто и больше. И потом целый день слоняться по Малой Бронной, по Спиридоновке, по Ермолаевскому, по Козихинскому переулку, выбивая из ног глухоту, глазея, познавая этот новый столичный мир. И один-единственный раз за весь выходной позволяя себе поесть, потому что денег все же в обрез. А цены в местных заведениях кусаются.

А что вы хотите? Кризис. Нет, как сейчас дипломатично выражаются – новая экономическая реальность. Здесь, на Патриках, все быстро смекнули и вздедюрили цены. Потому что ни в какую новую реальность местные аборигены – люди ушлые, прожженные, относительно обеспеченные – не поверили. А поверили сразу в великую депрессию.

Но это так… шшшшшшшш! Это строго между нами. Сейчас ведь вообще ни о чем таком не принято говорить с посторонними. Здесь, на Патриках, от таких вредных разговоров всегда уклонялись – и в двадцатых, и в тридцатых, и в пятидесятых, и даже в шестидесятых – в годы оттепели тоже не особо болтали. И в годы застоя, и позже… И сейчас…

О таких вещах с Региной говорит из всех здешних соседей, приятелей и знакомцев лишь ее верная подруга Сусанна Папинака. Но она еще спит. Душечка Сусанна так рано вообще не встает.

Первые утренние зеваки-замкадыши – это муравьи-труженики. Они совсем не похожи на тех беззаботных столичных стрекоз – пьяниц и плясуний, что стекаются на Патрики по вечерам, когда двери всех ресторанов, пабов, кафе и баров открыты, когда все эти знаменитые пропитые места забиты под завязку шумной нетрезвой публикой, когда – страшно сказать – в самых посещаемых точках зверствует беспощадный фейсконтроль, отшивая несчастливцев, рвущихся за стойку поближе к бармену и красоткам, что блистают, как стразы.

Зеваки, которых наблюдала из окна Регина, шествовали по аллее вдоль пруда и, конечно же, искали ту самую скамейку, где сидели Воланд и Берлиоз, калякая о божественном, и пытались определить точное место, где было пролито то самое постное масло у турникета. И главное – куда откатилась голова, отчекрыженная карающим за атеизм трамвайным колесом.

Ох уж эти зеваки… Регина не отрывала от них глаз, вспоминая и себя, когда они с мужем Платоном – ныне бывшим супругом – двадцать лет назад купили по великому везению эту самую квартиру в сто пятьдесят квадратных метров здесь, на Патриках, в этом красивом доме. И не по такой уж запредельной цене, потому что тогда цены на недвижимость еще только нащупывали новые возможности и горизонты.

Она тоже в первый свой год здесь, на Патриках, все пыталась для себя понять, где была та скамейка и где турникет. А когда представила, ее ужас охватил. Чертов трамвай ведь тогда заворачивал прямо с Ермолаевского. А это значит, что он проезжал по узким переулкам и улице чуть ли не возле самых окон, грохоча, лязгая, дребезжа и тренькая звонком, да еще походя расчленяя на части каких-то забулдыг, поскользнувшихся на разлитом на мостовой прогорклом жире.

Трамвай под самыми окнами Патрики, Ермолаевский и Малая Бронная, к счастью, изжили, самоликвидировали. Причем давным-давно. Здесь, на Патриках, тихой сапой всегда умели соблюсти собственный интерес. Вот на Чистых прудах, где, между прочим, квартиры тоже ой какие дорогие, там до сих пор грохочут, ползают уродливые трамваи, будя по ночам нервных обитателей дорогих домов.

А на Патриках – нет!

Регина услышала какой-то шум за спиной. Оторвалась на мгновение от окна. Дверь ее спальни распахнута – за ней анфилада комнат, превращенных в единое пространство, сумерки утра и ее дочь…

Старшая дочь в ночной рубашке, своей нелепой изувеченной походкой устремляющаяся довольно бодро и совсем не сонно в сторону туалета.

Регина проводила ее взглядом.

Как она ходит, ее дочь… ее старшая дочь?..

Как она двигается теперь?..

И как ходила раньше. И дело не только в походке и увечьях.

Дело еще в том, что…

Регина снова отвернулась к окну. Нет, не надо с утра это поднимать со дна своего сердца. Это и так ежеминутно, ежедневно – в ней, там, внутри, вся эта боль, жалость, ярость…

Все, что связано с ее старшей дочерью и ее судьбой.

Сейчас, встав с постели – что-то ведь ее разбудило, ветер, наверное, этот ветер, такой нежданный, невиданный над лужей старого пруда, – она просто хотела спокойно помедитировать, понаблюдать окружающую ее жизнь.

Это ведь новая жизнь для нее, для Регины. После развода с мужем Платоном прошло пять месяцев. И все это время она и ее старшая дочь живут здесь, в их квартире на Патриарших.

Муж оставил за собой их большой особняк на Новой Риге. Там сейчас новая хозяйка, его молодая жена. И там живут другие дети – сын и младшая дочь.

Хотя это последнее ничего не значит. И сын, и младшая дочь почти постоянно здесь. Они приезжают. Они навещают ее, Регину, они помогают и своей старшей сестре в ее несчастье.

Для них, ее младших детей, Патрики – родные места. Здесь все они, вся их семья Кутайсовых, прожили несколько вполне счастливых лет. Здесь сын и дочь пошли в школу – ту, что на Большой Бронной улице, известную в Москве как «очень-очень хорошая, престижная школа», где помимо английского и французского, помимо отличного курса литературы и естественных наук, изучают также славянские языки: чешский, польский, сербский. Школа находилась в двух шагах от знаменитого кирпичного дома «на перекрестке», где некогда так широко и весело жила дочка партийного Генсека и обитали разные знаменитости из мира театра, музыки и кино.

Когда они всей семьей переехали на Новую Ригу, в большой, со вкусом отстроенный особняк, школу пришлось, увы, сменить. И Регина всегда жалела об этом.

Но их младшая дочь – общая их дочь с мужем Платоном – родилась все же здесь, на Патриках.

Все, кто родился здесь и прожил достаточно долго, – эпикурейцы. Так думала Регина. Здесь, в воздухе над этим ленивым прудом, над улочками и переулками, разлит этакий вирус эпикурейства. Особого взгляда на жизнь.

Однако во времена великой депрессии, апатии и странного безразличия ко всему, окутавшему Москву в последние годы, даже завзятым эпикурейцам приходится несладко.

Сколько тут всего было, на Патриках, и сколько позакрывалось! Сколько планов и надежд разрушилось, расточилось как дым! Во времена оны было принято считать, что Патрики – этакое расслабленное хипстерское местечко. Хипстеры и креаклы… О, где вы теперь! «Кто вам целует пальцы…»

Но кое-что сохранилось и до сих пор бурлит, хотя бурление это все больше и больше похоже на пузыри – как те, что вздувает на поверхности пруда нежданно подувший осенний ветер.

В баре «Клава» по вечерам по-прежнему битком. Там изо всех сил пытаются изобразить веселье. Народ клубится у стойки с коктейлями в руках. Музыка играет. Во внутреннем дворике – крохотном, но стильном – сидят за столиками такие же стильные юноши с погасшими взорами и не в меру разрумянившиеся дамы, когда-то владевшие каким-то бизнесом, а теперь просто проедающие и пропивающие остатки накоплений.