Александр Макколл-Смит - Слезы жирафа Страница 5

Майкл был счастлив, как ребенок, который наконец-то нашел ключ от буфета со сладостями. Он вставал спозаранку, брал грузовик Джека и уезжал по Молепололе-роуд. Там час-другой бродил в зарослях и возвращался к завтраку. Пару раз я ездила с ним, хотя и не люблю рано вставать. Мы болтали о птицах, которых там видели, о шнырявших под ногами ящерицах. Через несколько дней он уже знал, как все они называются. Мы наблюдали за восходом солнца и чувствовали его тепло. Вы ведь знаете, мма Рамотсве, как там красиво, на краю Калахари. В это время дня солнце белое, воздух напоен резким ароматом, и хочется вдыхать его всей грудью.

Джек был очень занят на работе и все время с кем-нибудь встречался – с людьми из правительства, с работавшими в Ботсване американцами, сотрудниками банков и так далее. Меня эта сторона жизни совершенно не интересовала, и я занималась обустройством дома, чтением и утренним кофе в компании тех, с кем было приятно встречаться. Еще я помогала Методистской больнице – возила туда больных из деревень. Это была прекрасная возможность увидеть страну за пределами столицы. Тогда я многое узнала о ваших людях, мма Рамотсве.

Думаю, что могу с уверенностью сказать: это было самое счастливое время в моей жизни. Мы нашли страну, в которой люди относятся друг к другу с уважением и где есть иные ценности, кроме желания нахапать, захватить, завладеть – главного у нас на родине. Мне было уютно и покойно. По сравнению с тем, что я увидела в Африке, моя страна казалась фальшивой и нереальной. Да, люди здесь много страдают, они бедны, но замечательно относятся друг к другу. Когда я впервые услышала, как африканцы называют незнакомых людей братьями и сестрами, мне это показалось странным. Но вскоре я поняла глубокий смысл этих слов, прочувствовала его. И когда в один прекрасный день какая-то женщина впервые назвала меня сестрой, я заплакала, а она никак не могла понять, почему я так расстроилась. Я сказала ей: «Ничего страшного. Я просто плачу. Не обращайте внимания». Мне тоже хотелось называть своих подруг сестрами, но это показалось бы неестественным и никак не выговаривалось. Но я чувствовала, что они мои сестры. Я училась. Я приехала в Африку, чтобы многому научиться.

Майкл начал учить язык сетсвана и делал большие успехи. Четыре раза в неделю к нам приходил человек по имени мистер Ногана и давал ему уроки. Учителю было под семьдесят, до выхода на пенсию он работал в школе. Очень величественный человек. Он носил маленькие круглые очки, в которых одно стекло было треснуто. Я понимала, что он небогат, и предложила купить ему новые очки, но он покачал головой и сказал: «Большое спасибо, но это ни к чему, я хорошо вижу и в этих». Они сидели на веранде, мистер Ногана объяснял Майклу грамматику сетсвана и говорил, как называется все, что они видят: растения в саду, облака в небе, птицы.

– Ваш сын быстро учит язык, – сказал он мне. – В его груди бьется африканское сердце. Я просто учу это сердце говорить.

У Майкла появились друзья – дети других американцев, живших в Габороне. Некоторые были его ровесниками, но почему-то они его не очень интересовали, как и дети дипломатов из других стран. Ему нравилось общество местных или тех, кто мог что-нибудь рассказать про Африку. Львиную долю времени он проводил с молодым человеком, высланным из ЮАР, и с врачом-добровольцем из Мозамбика. Это были очень серьезные люди, и мне они нравились.

Прошло несколько месяцев, и Майкл стал проводить все больше времени с людьми, жившими на старой ферме в пригороде Молепололе. Там была девушка-южноафриканка, за несколько лет до этого приехавшая из Йоханнесбурга после того, как попала в какую-то неприятную политическую историю. Еще там жили немец из Намибии, долговязый бородатый человек, одержимый какими-то идеями по развитию сельского хозяйства, и несколько человек из Мочуди, принимавшие участие в тамошнем бригадном движении. Пожалуй, их можно было бы назвать коммуной, но это слово неточно передает их взаимоотношения. По-моему, коммуны – это когда собираются всякие хиппи и курят дагга. Здесь было иначе. Все они казались людьми серьезными и хотели одного – выращивать овощи на этой сухой земле.

Идея исходила от Бурхардта, немца. Он считал, что на таких сухих почвах, как в Ботсване и Намибии, сельское хозяйство нужно налаживать, выращивая урожаи под создающими тень тентами, и вода должна капать на растения, стекая по специальным струнам. Представьте себе, как это происходит, мма Рамотсве: с наполненного водой желобка свисают струны, по ним стекают капли и орошают почву у самого основания растения. Это и вправду очень действенно. Я сама это видела.

Бурхардт хотел организовать кооператив на территории той старой фермы. Он где-то раздобыл немного денег, они расчистили участок земли и пробурили скважину. Им удалось привлечь в кооператив кое-кого из местных жителей и получить неплохой урожай тыкв и огурцов. Я видела это, когда в первый раз ездила туда вместе с Майклом. Урожай они продали в отели Габороне и на больничные кухни.

Майкл проводил с этими людьми все больше времени и в один прекрасный день объявил нам, что хочет перебраться туда и жить вместе с ними. Поначалу я расстроилась, как и положено матери, но мы обсудили эту идею и поняли, как важно для сына найти себе в Африке занятие. Как-то в воскресенье я сама отвезла его на ферму и оставила там. Майкл обещал приехать в город на следующей неделе, чтобы повидаться с нами, и сдержал слово. Он выглядел абсолютно счастливым, даже восторженным, так нравилось ему жить с его новыми друзьями.

Мы часто с ним виделись. Ферма была всего в часе езды от города, и кто-нибудь из фермеров практически каждый день приезжал, чтобы привезти урожай или закупить продукты. Один из членов группы получил начальное медицинское образование, и они организовали у себя что-то вроде поликлиники, где лечили легкие недомогания: гнали глистов у детей, выводили грибковые инфекции и тому подобное. Правительство выделило им кое-какие лекарства, а остальное Бурхардт взял у разных компаний, которые были рады избавиться от просроченных, но все еще годных медикаментов. В то время доктор Мерриуэзер работал в Больнице Ливингстона и время от времени звонил на ферму – убедиться, что там все в порядке. Как-то он сказал мне, что их фельдшер справляется не хуже опытных врачей.

Потом Майклу пришло время возвращаться в Америку. Он должен был вернуться в Дартмут в середине августа, но в конце июля сообщил нам, что никуда не поедет. Сын сказал, что хочет остаться в Ботсване еще хотя бы на год. Не поставив нас в известность, он позвонил в Дартмут, и там согласились перенести его поступление на следующий учебный год. Как вы понимаете, я сильно встревожилась. В Америке просто необходимо закончить колледж. В противном случае вас не возьмут на приличную работу. Я представила себе, что Майкл не получит образования и на всю жизнь останется в этой коммуне. Наверное, мои родители чувствовали себя точно так же, когда кто-нибудь из их детей увлекался подобными идеями.

Мы с Джеком часами говорили на эту тему, и муж убедил меня позволить Майклу поступить так, как он хочет. Если мы будем настаивать, он может упереться и вообще забросить учебу. А если принять его план, он уедет вместе с нами – в конце следующего года.

– Он занят хорошим делом, – сказал Джек. – Большинство его ровесников – законченные эгоисты. Наш Майкл совсем другой.

Мне пришлось признать его правоту. Казалось, Майкл поступает правильно. В Ботсване считается, что работа, подобная этой, может многое изменить. Кроме того, люди вынуждены всячески доказывать самим себе, что есть путь, отличный от того, по которому пошла Южная Африка. В то время Ботсвана была своего рода маяком.

Итак, Майкл остался на ферме, и когда пришло время возвращаться домой, он, разумеется, отказался ехать с нами. Сказал, что у него полно работы, и он хочет побыть здесь еще несколько лет. Ферма процветала. Они пробурили еще несколько скважин и обеспечивали продуктами двадцать семей. Слишком важная миссия, чтобы все бросить.

Я предчувствовала, что так будет. Наверно, и муж тоже. Мы пытались убедить Майкла, но тщетно. К тому же он сблизился с южноафриканкой, которая была на шесть или семь лет старше. Я подумала, что именно она удерживает его здесь, и мы предложили ей перебраться с нами в Америку, но Майкл категорически отказался. Он сказал, что его притягивает Африка, а если мы думаем, будто все дело в женщине, значит, мы неверно понимаем ситуацию.

Мы оставили Майклу солидную сумму денег. К счастью, мой отец своевременно позаботился о том, чтобы я ни в чем не нуждалась, и мы могли помогать сыну. Конечно, я побаивалась, как бы Бурхардт не уговорил Майкла отдать эти деньги на нужды фермы или вложить их в строительство плотины. Но я не возражала. Я чувствовала себя спокойно, зная, что в Габороне у Майкла есть достаточно денег.