Стенли Эллин - Свет мой, зеркальце, скажи Страница 5

- Это очень показательно. Два наваждения спутались: страстная ревность и рассудительная забота о деньгах. Вы паникуете, кидаетесь топиться, но только горькая морская вода заполняет ваши легкие, как вы хватаетесь за соломинку этих наваждений.

Ах, этот голос, чертовски мягкий и шуршащий, словно тающая пена на пляже, гонимая бризом. Эти дряблые губы, как у подводных созданий. Я чувствую, как морская вода заполняет мои легкие, я чувствую, как перехватывается дыхание. Я задыхаюсь, меня душит. И тем не менее я стараюсь твердо произнести спасительные слова:

- Это кошмар, дурной сон, и только.

Губы двигаются медленнее. Голос затихает и становится ниже, как из-под иглы на останавливающейся пластинке.

- Сон? Тогда проснитесь. Вам нужно всего лишь проснуться.

- Я не могу.

Я могу лишь захлебываться в солоноватой и теплой воде Гольфстрима. Крепкие руки поднимают меня над волнами и выносят на пляж.

Мой отец.

- Это только испуг, и все, - кричит он матери, бросившейся к нам.

Тон его голоса заставляет думать, что он находит мою неудачу забавной. Он опускает меня на землю, я выплевываю воду. Горло и нос горят.

- Ах, Бубба!

Мать становится на колени и прижимает меня к себе. Мой подбородок касается её нагретого солнцем плеча, слюна стекает по её белоснежной спине.

- Бубба, Бубба, я так испугалась! Никогда не делай так больше, слышишь!

Очаровательный голос, мягкий, певучий акцент южанки из Джорджии. Все слова округлены, смягчены. Просто музыка. И я понимаю, что её страх реален. Из-за него она оставила свой огромный зонтик от солнца. Она проводит под этим зонтом все время, когда мы приезжаем из Майями на пляж. Она никогда не заходит в море. Никогда не принимает солнечные ванны, никогда её нос не розовеет и не обгорает. А сейчас, и причем из-за меня, она распростерта под солнцем.

- Чудная картина, - замечает мой отец.

Я сломлен, я пытаюсь высвободиться из ароматных и нежных объятий.

- Все нормально, мама, клянусь. Все прошло.

Я отстраняюсь. Отец указательным пальцем приподнимает за подбородок мое лицо и подмигивает.

- Браво, Бубба. Ты больше не боишься, верно? Ты готов вернуться в воду и плыть чуть ли не до Европы, не так ли?

Я щурюсь от солнца и смотрю на него, стоящего в потоке света. Золотистый отблеск зубов позволяет понять, что он улыбается.

- Конечно, - подтверждаю я.

Мать поднимается.

- Том Хаббен! Если ты испытываешь желание научить своего сына тонуть, я буду тебе благодарна, если это произойдет не в моем присутствии. Я не могу это видеть!

- Вспомни, дорогая: когда падают с лошади, все, что нужно сделать тотчас же подняться.

- Может быть, но заметь, я не вижу на этом пляже лошади.

Мать кладет руку мне на плечо, руку легкую, но достаточно весомую, чтобы понять, кто командует.

- С меня довольно солнца и морской живности, спасибо. Мы сейчас же возвращаемся и плотно завтракаем, а затем захватим бабушку и пойдем в кино. На Фледжер Стрит идут "Унесенные ветром".

"Унесенные ветром"... 1939 год. Мне десять лет. Я впервые увижу этот фильм. К черту солнце и морскую живность.

- Великолепно! - восклицает доктор Эрнст. - Превосходная работа. Все детали на местах.

Теперь он уселся на бюро, уперев руки в жирные ляжки.

Разочарование - тяжкий груз. Я должен проснуться в своей кровати, одеяла влажны, а пододеяльник смят после борьбы с моим кошмаром, гноящиеся глаза стараются разглядеть, который час. Мне необходимо встать, пройти в ванную комнату и не найти там никаких следов преступления. Нет ни трупа, ни револьвера, ни крови. Нет и убийства.

Но я не в своей постели. Я лежу на диване лицом к этому кивающему и величественно восседающему венскому Будде из Бруклина.

- Таким образом, исследование началось, - заявил он мне. - Мы сделали первые робкие шаги в лабиринте. Очаровательная матушка показывает зубки. А солидный папа... Впрочем, он мог и не суметь стать таким авторитетным, каким хотел себя видеть. Можно заподозрить, что он выждал, прежде чем прийти на помощь, niht war?

- Вы хотите сказать, он хотел, чтобы я утонул?

- Вы утонули? Ну нет! Может быть, немного пострадали. Поняли свою слабость и его собственную силу. Но он никогда не хотел, чтобы вы утонули. В самом худшем случае вы лишь немного его раздражали. Но чаще он гордился тем, что он отец. Иметь такого красивого и мужественного сына! И так похожего на него...

Мы следуем по Коллинс авеню, мой отец и я, и останавливаемся в тени кокосовой пальмы, чтобы взглянуть на огромный котлован. Фундамент отеля, который строит его компания. На дне ямы вода и жидкое месиво, в котором копошатся рабочие, таскающие арматуру и доски. Помпы откачивают воду из котлована и выплескивают её на улицу. Человек в промокшей робе подходит к отцу.

- Откачать придется весь этот чертов океан, - ворчит он. - Клянусь вам, мне по душе больше Север.

- Ты, значит, обожаешь работать в снегах, не так ли? - спрашивает отец, кладя руку мне на голову. - Вот мой сын, Динк.

Динк улыбается мне.

- Рад познакомиться, малыш. Ты ужасно похож на своего отца. И так же упрям, как он?

- Почти, - за меня отвечает отец.

- Ну что же? - бросает мне Динк. - Может быть, ты продемонстрируешь кое-что из того, что умеешь?

Он опускается на колено, чтобы быть на моем уровне, как боксер, поднимает кулаки. Я взглянул на отца.

- Ну давай, Бубба, - говорит он. - И вспомни, чему я учил тебя.

Я вспоминаю его уроки. Не уходить, не отступать и не бить наобум. Продвигаться быстро, прикрываясь, делать выпад для нейтрализации удара и одновременно бить левой в корпус. Не вилять рукой, посылать прямой удар. Поэтому я продвигаюсь, бью и мой кулак разбивает рот Динку. Он отходит назад, внезапно садится на тротуар, у него удивленный вид. Затем он разражается смехом, проводя тыльной стороной ладони по окровавленным губам.

- Ну и дерьмо! Достойный сын своего отца!

- Если ты хочешь отыграться, - замечает мой отец, - я тотчас начну продавать билеты.

- Итак, исследование продолжается, - шепчет доктор Эрнст. - И если все пойдет как надо, мы доберемся до правды.

- До какой правды, доктор?

- Ах! До истинной! Идентифицируем вашу жертву. Причину, по которой вы направили на неё револьвер. Почему вы нажали на курок.

- Ради всего святого! Если вы будете продолжать в том же духе, то в конечном счете убедите меня, что я это совершил!

- Разумеется.

- Я понимаю. Давить на меня до тех пор, пока я не признаюсь. Исчезну с глаз и моя бывшая жена сможет окончательно перевернуть страницу жизни. Не будет больше угрызений совести из-за меня. Не придется больше беспокоиться каждые выходные, когда Ник со мной. Он будет только её. Тогда как сейчас она прекрасно знает, что он мой. Она прекрасно знает, что он живет с ней и тем пройдохой , за которого она вышла замуж, ради её спокойствия!

- Вы обвиняете меня в сговоре с вышей очаровательной бывшей женой в том ... как вы говорите? Чтобы убрать вас с глаз долой?

Я попытался подражать его разгневанному голосу.

- Вы обвиняете меня в убийстве?

- Ах, разве пастырь обвиняет прихожанина в его грехах? Или хирург винит своих больных за рак? Это терминология параноика. Что делать нам с обвинениями? Поверьте мне, я лишь пытаюсь отделить реальное от воображаемого.

- Тогда получше взгляните на реальность, доктор. Я не знаю этой женщины, никогда в жизни её не видел. И если когда-либо я буду способен кого-то убить, им не станет незнакомец.

- Вы не хотите объяснить мне, что эта незнакомка делала у вас? Полуголая?

- У меня нет ни малейшего понятия.

- Подброшу вам идею. Она оказалась там, потому что вы её пригласили.

- Никогда. Вы говорите, что видели её, доктор. А хорошо ли вы её рассмотрели? Хотите, чтобы я описал её одним словом? Шлюха. Профессиональная потаскуха. Случается, что я готов заплатить за удовольствия, доктор, но тем не менее не сплю с кем попало! А эта женщина, которую вы видели в ванной комнате, совсем не в моем вкусе.

Я в маленькой квартирке на Керзон Стрит. Время от времени из наглухо зашторенного окна доносится визг шин автомобиля, скользящих по мокрому асфальту. Со времени моего приезда в Лондон стояла промозглая погода, но в тот вечер разразился просто потоп.

Кристел склонилась перед газовым радиатором, размещенным в камине. Я слышу легкий хлопок, когда она зажигает его. Промокшее платье обтягивает округлости её ляжек и приоткрывает между ними темную лощину. Я чувствую, как меня охватила теплая волна ещё прежде, чем радиатор зажегся. Она распрямляется и поворачивается ко мне.

- Виски? Чай?

От широко раскрытых удивленных глаз и румяных щек она становится похожей на школьницу. Лишь прическа портит картину - сложное неустойчивое сооружение из светлых волос вздымается над фигурой девочки - подростка.

- Чай, - отвечаю я, - но прежде убери свой шиньон!

- Рапунзель, Рапунзель, распусти свои волосы!