Екатерина Гринева - Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин Страница 5

– Геня! Ты знаешь, кто это? – тихо спросила я.

– Конечно, нет, – воскликнула она с поспешной горячностью, слишком поспешной, чтобы это было стопроцентной правдой. – О чем ты говоришь! – прибавила она.

– Бедная девочка, как же ты останешься одна, – пробормотала она по-польски. – Если что…

Этот язык я практически не знала, но в этот момент неким странным, непостижимым образом все поняла и без Гениного перевода.

– Геня! – Я остановилась и взяла ее за руки. Они мне показались руками десятилетнего ребенка – такие тонкие, детские были у нее ручки. – Ничего страшного не случилось. Да – к нам залезли воры. Да – это неприятно. Но мы с тобой живы-здоровы, и это – самое главное. Гораздо хуже все обернулось бы, если бы вор влез в квартиру в тот момент, когда кто-то из нас находился бы дома. Он бы до смерти напугал тебя.

– Да, – певучим голосом протянула Геня. Когда она сильно волновалась, невольно начинала говорить с сильным польским акцентом. – Я очень беспокоилась за тебя.

– За меня? – удивилась я. – Но я была на работе.

– Я не знала, как ты к этому отнесешься, – неожиданно сказала она.

– Никак, Геня. Будем жить дальше, вот и все.

– Вышла бы ты поскорее замуж, и я была бы за тебя спокойна, – вздохнула Геня.

– Раньше ты скрывала от меня свои матримониальные планы, – рассмеялась я.

– Раньше… теперь никогда не будет так, как раньше, – перешла она на польский. Фраза была длинной, но ее основной смысл я поняла.

А через два дня Геня умерла. Случайно упала в квартире и ударилась виском о край массивного стола из красного дерева… Я была в то время на работе. Пришла домой, увидела лежащую на полу Геню и сразу вызвала «Скорую». Приехавшая бригада констатировала смерть; мне задавали вопросы: не кружилась ли у Генриэтты Карловны в последнее время голова и как вообще она себя чувствовала? Я сказала, что все было нормально… как всегда… При чужих людях я еще держалась, а когда они ушли – заплакала, зажимая рот рукой. Геня никогда не одобряла бурных проявлений чувств, она говорила, что только быдло все выставляет напоказ и ничуточки не стесняется этого. Гени больше не было, но я стыдилась громко рыдать или кричать во весь голос, словно Геня могла услышать мои вопли и сделать мне замечание.

Я вышла из квартиры, опустошенная, наткнулась на Качанова.

– Ты что ревешь? – обратился он ко мне, переминаясь с ноги на ногу. Его руки оттягивали две авоськи с картошкой. – Вот. Купил побольше, говорят, она скоро подорожает.

– Геня умерла.

– Генриэтта! – вытаращил он глаза. – Когда?! Она же сегодня сантехника вызывала!

– Какого сантехника? – не поняла я.

– Он из ее квартиры выходил. Такой, в синей робе, с инструментами. Кран, наверное, протек. У нас такой уж дом – хоть экскурсии сюда води, а ремонт плановый не делают. Все краны проржавели…

– Она мне об этом не говорила.

– А что тут говорить? Труба лопнула, она и вызвала мастера.

– С трубами вроде все у нас в порядке.

– Ну, не знаю, – недовольно протянул Качанов и наконец спохватился: – Мои соболезнования…

Похоронили мы ее тихо, на кладбище нас было всего трое. Калерия Ивановна, полковник Косицкий и я. Ни отец, ни моя мать не появились; им обоим я отправила телеграммы, но никакого ответа пока что не получила. Полковник не мог сдержать слез, он плакал, и мелкий моросящий дождик как бы вторил его слезам. Он купил три букета белых лилий и усыпал цветами гроб: это было романтично и красиво. Гене это понравилось бы, невольно подумала я. Калерия как бы услышала мои мысли.

– Генриэтта, наверное, была бы довольна, – шепнула она мне.

Я кивнула, меня душили слезы, но плакать я не могла: слезы застревали где-то в самом центре груди и словно давили изнутри, мешая мне дышать. Резкие спазмы простреливали грудь, и от этой боли я морщилась.

– Потом заедем ко мне, – тихо сказала Калерия. – Генриэтта кое-что оставила мне – для тебя.

Когда тяжелые комья земли полетели на гроб и двое работяг энергично заработали лопатами, я невольно отвернулась. Под мелким моросящим октябрьским дождиком мы ушли с кладбища. Я шла и думала: как это странно и непонятно, что мою утонченную, элегантную Геню зарывают: она землю не любила и никогда не копалась в ней. А теперь она лежит там, в могиле, и я уже никогда больше не увижу ее у нас дома.

Я всхлипнула. Полковник стиснул руки и остановился, опустив голову. Мне показалось, что он, заядлый атеист, молится.

– Ну что, пойдемте, – негромко позвала я, и мы двинулись дальше.

За оградой мы разделились. Косицкий поехал к себе, а мы с Калерией – к ней, в Бибирево. Десять лет тому назад Калерия разменяла четырехкомнатную квартиру на Ордынке. Дочери досталась хорошая «трешка» на Соколе, а Калерия поехала в Бибирево, проклиная эту «новостройку» и «окраинный район».

Калерия поставила чай и прошла в комнату. Кухня была чистенькой, мебель – старой. Громко тикали часы-ходики, висевшие на стене, а на подоконнике сидел и щурился толстый кот Барсик – нежно-персикового цвета, подобной окраски я раньше никогда у котов не видела.

Калерия вышла из комнаты со шкатулкой в руках, обитой темно-красной кожей.

– Вот. Это Генриэтта просила передать тебе после ее смерти.

– Когда? – Я посмотрела на шкатулку; брать в руки мне ее не хотелось, как будто этим я окончательно признала бы, что Геня мертва.

– Месяц тому назад.

– Но почему…

– Геня просила меня, чтобы ты задавала поменьше вопросов, просто взяла бы эту шкатулку, и все.

Я взяла ее в руки и открыла: там лежало ожерелье из крупного жемчуга, и еще листок бумаги, сложенный вчетверо. Это были стихи Верлена, любимого поэта Гени. «Душе какие муки, муки! Быть с нею, с нею быть в разлуке! Покоя нет в разлуке с ней, в разлуке с ней, душой моей…»

Я сложила снова листок и закрыла шкатулку.

– Спасибо.

– Не за что. А теперь давай выпьем за покойницу водочки и попьем чаю. – И вот еще… – Калерия протянула мне сберкнижку. – На ней лежит двести тысяч рублей. Это тебе Генриэтта Карловна завещала.

– Откуда у бабушки такие деньги?! – вырвалось у меня.

– Не знаю, – пожала плечами Калерия. – Она мне не рассказывала. Скрытной была, секреты хранить умела.

– Калерия Ивановна! Но что-то вы же о ней знаете! Я не успела расспросить ее хорошенько. Я не думала, что… – В горле моем встал комок.

Калерия помолчала.

– Генриэтта была мастерицей хранить тайны. Я пыталась задавать ей вопросы, но она умело обходила их. Исходя из ее слов, обрывков и намеков я могу лишь сказать, что она рано разошлась с мужем и долгое время жила одна. В тридцать лет она закрутила роман с одним венгром, это была страстная любовь. Она порывалась переехать к нему. Но тогда были такие времена… – Калерия горько усмехнулась. – Не то что сейчас… Вы можете свободно перемещаться по всему миру и даже не задумываетесь, что когда-то все было по-другому! Нервы этим двум влюбленным голубкам потрепали основательно. Но в конце концов Генриэтте удалось вырваться. Они поженились, и она переехала в Венгрию. В Москве остался ее десятилетний сын вместе с бабушкой. Мальчика Генриэтта не захотела отрывать от школы, друзей. Впереди – полная неизвестность. Она осела в Венгрии, и там тихо и постепенно их великая любовь сошла на нет. Но три года они все-таки вместе прожили… Возвращаться в Россию Генриэтта категорически не хотела. Ей удалось после развода выйти замуж за австрийца и переехать в Австрию. Это уже была Европа – не в пример социалистической Венгрии. Другая жизнь, другие возможности… – Калерия задумчиво повертела в руках пустую чашку. – Больше Генриэтта мне ни о чем не рассказывала. Я только знаю, что она какое-то время жила в Париже. Она как-то обмолвилась об этом. Но когда я приступила к ней с расспросами – и как отрезало: она замолчала. Почему-то именно об этом периоде своей жизни она совершенно не хотела говорить.

Я вспомнила, что Генриэтта сказала мне, что в Париже «для нас опасно», и вообще она обходила молчанием Париж, хотя учила меня французскому языку. Наверное, этот город прежде был ей чем-то дорог; когда-то она рассказывала мне о нем, а потом – прекратила. Наверное, подумала, что я взрослею и начну задавать неудобные вопросы.

– А что было потом? – тихо спросила я.

– Потом? – Калерия дернула головой, словно стряхивая оцепенение, и посмотрела на меня. – Я только знаю, что она вернулась в Россию вместе с тобой. Вернее, ты приехала сюда с родителями, которые быстренько развелись-разбежались в разные стороны, и Генриэтта взяла тебя к себе. Она приехала в Россию вместе с твоими родителями.

– Она до этого жила в Чехии?

– Не знаю. Ты видела ее, когда была маленькой?

– Да, – кивнула я, – она приезжала в Чехию несколько раз. Почему я только не догадалась ее обо всем хорошенько расспросить? Никто ведь не думал, что…

– Конечно, – как-то нарочито спокойно сказала Калерия. – Об этом вообще никто никогда не думает. Это точно. Мы с ней познакомились, когда тебе было шесть лет, в театре. Квартира на Кропоткинской – ваша фамильная. Здесь жили твоя прабабушка с твоим будущим отцом, когда Генриэтта, его мать, уехала.