Владимир Гоник - Сезонная любовь Страница 5

"Сколько народу всякого!" - думал Пряхин, озираясь. После пляски у доски объявлений его определили весельчаком. Пряхин не возражал: веселых любили. И уже сам он для прочности время от времени подогревал общее мнение: то споет не своим голосом, то взбрыкнет потешно, охлопает себя по-цыгански ладонями или пустится в пляс, дурачась и ломая коленца.

Итак, Тимка получил аванс и устроил праздник.

- Академик, ты будешь? - спросил он у физика-химика, но тот не ответил, молча покачал головой, не отрываясь от книги.

- Хозяин - барин, - покивал на него бродяга Проша.

- А ты? - мрачно повернулся Тимка к Пряхину.

- Я завсегда с народом, - мелко хохотнул Пряхин и на месте отбил чечетку.

Проша зазвал Толика, приятеля из соседнего барака, тот привел четверых женщин, живущих в комнате по соседству. Все уселись на койках вокруг стола, лишь физик-химик лежал безучастно и, казалось, был поглощен чтением.

- Мужчина, а вы что же? - обратилась к нему одна из женщин, но тот не ответил, продолжал читать.

За столом все переглянулись.

- Подруливай к нам, академик, - предложил Пряхин, чтобы развеять зреющую обиду.

- Я не пью, - ответил физик-химик.

- Брезгует, - заметил приглашенный Толик. - Еще надо проверить, что он там читает. Не по-нашему написано.

- Проверяй, - физик-химик протянул ему книгу в яркой обложке.

- А мне ни к чему. Кому надо, те проверят.

- Ну так сбегай, скажи, - предложил физик-химик и уткнулся в книгу.

- Отдыхай, мужики! Отдыхай!.. - встрял бодро Пряхин с одним умыслом: не дай Бог испортят праздник.

- Подумаешь, строит из себя, - обиженно проворчал Толик. - Все мы здесь сезонники.

- Не скажи, - заметил Проша. - Я среди сезонников всяких встречал. И кандидатов, и докторов... Мало ли что кому надо, у каждого свое...

- Мужики, мы это... не по делу... - снова вмешался Пряхин. - Пущай себе читает. Он нам не мешает, мы ему. Поехали...

Они выпили, посидели и снова выпили, стало легко, уютно, накатилось блаженное тепло, и голоса загалдели сбивчиво, вразнобой, как и положено в застолье.

- Хорошо сидим, - радовался Пряхин и улыбался радушно всем, соглашался с каждым - кто бы что ни сказал.

Женщины раскраснелись, громко, жеманно смеялись, кокетничали, но не все, правда, одна сидела спокойно, улыбалась слегка и не хохотала, как прочие. Потому Пряхин и заметил ее.

Волосы темные, лицо живое, но проглядывала в нем давняя усталость, точно жила весело, безоглядно, а потом притомилась, и горести одолели. Конечно, она прошла огонь и воду, Пряхин сразу определил, как говорится, невооруженным глазом: жила - не скучала и хлебнула сполна.

Пряхин заметил, как отбрила она Тимку, когда тот приобнял ее, усмехнулась спокойно:

- Тимофей, ручки у вас шаловливые...

Тимка мотнул головой, словно боднул кого-то, но руки отнял. Позже его развезло, он смотрел на всех пристально, не мигая, и однажды в общем гомоне обратился к соседке:

- Я на тебя глаз положил...

- Очень тронута, - отозвалась она насмешливо.

- Не ломайся, - он положил руку ей на колено, она встала.

- Подвиньтесь, я пересяду, - обратилась она к сидящим напротив; за столом все притихли.

- А ну, сядь! - с угрозой сказал Тимка, беря ее руку.

- Ну что ты, Рая, подумаешь... - укорила ее одна из женщин. - Что особенного?

- Сядь, кому сказал?! - злобно повторил Тимка.

Все видели: он не угомонится, пока она не сядет, но она не садилась, нашла коса на камень. Все молчали и не двигались.

- Хорошо сидим, братцы! - вскинулся в тишине Пряхин, выскочил из-за стола, бойко охлопал себя ладонями:

С неба звездочка упала

Прямо к милому в штаны.

Пусть бы все там оторвало,

Лишь бы не было войны!

Все засмеялись, облегченно задвигались, под шумок Рая обошла стол; когда Пряхин сел, они оказались рядом. Вокруг снова поднялся сбивчивый галдеж, смех, возня.

- Гуляем! - весело сказал ей Пряхин. - Вас Раиса зовут?

- Рая, - ответила она.

- Очень приятно. А меня Михаил. Вы здесь бывали?

- Впервые...

- А ну отвали, щербатый! - неожиданно предложил Тимка.

- Куда? - удивился Пряхин.

- Отвали, я сяду.

- Это почему?!

- Миша, уважь его, - вмешался Проша. - Охота ему здесь сидеть.

- Ну, ежели просит... - неопределенно помялся Пряхин и пересел.

Он заметил, как глянула на него Рая, и отвел глаза.

- А теперь спляши, - приказал Тимка.

- Я?! - оторопел Пряхин.

- Ты! Давай...

- Щас? - Пряхин был в замешательстве, не знал, что делать. Он не прочь был сплясать, но не так, а так было обидно.

Все смотрели на него и ждали, и Рая смотрела, он видел. Пряхин нерешительно встал, отказаться не было сил. Он видел, что все смотрят, и Рая смотрела - невесело, с сожалением, смотрела и ждала, он все еще медлил.

- Тебе что, жалко? - спросил у него Толик. - Гуляем же...

Пряхин неохотно стукнул ногой в пол и вяло охлопал себя ладонями.

- Давай, давай... - подзадорил его Тимка. - Давай, щербатый!

- Жги! - крикнул Толик, прихлопывая в ладоши.

- Ну ладно, будет вам, - неожиданно вмешалась Рая. - Хватит.

- А чего? - лениво спросил Тимка. - Пусть пляшет...

- Ладно тебе! - прикрикнула на него Рая. - Чего куражишься?! - она повернулась к Пряхину. - А ты садись, - и добавила едко. - Плясун!

Пряхин сел, у него было такое чувство, будто босой ногой ступил в коровью лепешку. Но еще гаже было оттого, что случилось все у нее на глазах. Он понурился, сам себе стал противен - хоть беги.

"Всяк и каждый ноги об меня вытирает, - думал он, горечь драла и щипала горло. - Любой, кому не лень, в дерьмо меня мордой тычет. А я терплю".

Он и впрямь готов был заплакать, отвести душу слезами, и заплакал бы, не будь здесь чужих.

Между тем за столом снова выпили, загалдели, пошел прежний сбивчивый разговор, поднялся смех и гомон. Тимка щипал струны гитары.

Опять сумятица, разнобой голосов, пьяный путаный галдеж, но для Пряхина не было уже уюта в застолье, на сердце скребли кошки.

В общей неразберихе Рая подсела к нему, заглянула в лицо.

- Что загрустил, плясун? - засмеялась она и толкнула его плечом.

- С чего вы взяли? - он старался не смотреть на нее.

- Да уж вижу. Что, тошно?

Пряхин уклончиво пожал плечами, не признаваться же, в самом деле.

- А зачем терпел? - спросила она. - Не хотел, не плясал бы.

- Неудобно... У нас вроде застолье, компания, а я ломаюсь...

- Эх ты... - попеняла она с жалостью. - Ведь измывались над тобой.

Его стала разбирать злость, он почувствовал в крови зуд - всего проняло.

- А тебе-то что?! - неожиданно спросил он. - Тебе что за дело?! Ты-то чего лезешь?! На жалость берешь?!

- Хорош... - с усмешкой покачала она головой.

- Мое дело! Чего вяжешься?!

- Вон как заговорил...

- Видали мы таких! - расходился Пряхин. - В душу лезешь?!

- Угомонись! - нахмурилась она. - Сам не знаешь, что говоришь.

- Знаю! Плясал - значит, хотел! Веселье у нас! Гулянка! - Пряхин вскочил и пустился в пляс.

Он плясал, выламываясь, свистел пронзительно, подбадривал себя криком на разные голоса: было что-то дикое, пропащее в этой пляске, гиблое, он плясал так, будто с треском рвал себя на куски, вот допляшет - и конец, больше незачем жить.

- Перестань, - сказала ему тихо Рая, но он не слышал, бешено кружил, задыхаясь. Сил уже не было, он едва держался на ногах, дергался и почти падал.

- Оставьте его, - с тревогой сказала Рая.

- Пусть пляшет, - отозвался Тимка. - Давай, щербатый...

За столом все шумно закричали, загикали, подбадривая плясуна, прихлопывали сообща, а Пряхин, бледный, едва живой, мокрый и задыхающийся, хрипел, выбиваясь из сил, корчился и, казалось, рухнет вот-вот, как загнанная лошадь.

- Остановите его! - кинулась Рая к физику-химику, который по-прежнему невозмутимо лежал, читая.

Физик-химик на мгновение отвел книгу в сторону, глядя ясными трезвыми глазами и отвернулся без единого слова, вновь уставился в книгу.

- Ах, ты!.. - кинула ему Рая и повисла на Пряхине, толкнула его на койку и придавила, навалившись. Он замер, обессиленно дыша всей грудью. Рая дала ему воды, он выпил, откинулся на подушку и затих.

- Жалеешь? - насмешливо спросил у нее Толик.

- Жалею, - отозвалась она.

Веселье в комнате пошло на убыль. Вяло переговаривались, томились, но никто не решался встать и уйти. Да и куда идти, если некуда, уж лучше коротать время здесь, чем разбрестись по своим углам: сообща худо, а в одиночку и вовсе невмоготу.

На дворе был поздний вечер, горели окна бараков, и казалось, огни врезаны в кромешную темень, горят, не давая света.

Пряхин отдышался и сел.

- Ну как, оклемался? - спросил Проша.

- Вроде ничего, - усмехнулся Пряхин. - Можно сызнова.

Он сел к столу, но сидел тихо, оцепенело, точно его оглушили, и он никак не может прийти в себя. Тимку потянуло на песни, он запел ненатуральным жестяным голосом про нары и охрану и вскоре навел на всех скуку.

Пряхин слушал, подперев рукой щеку; невнятное смущение испытывал он смущение, которого не знал раньше. Ему было неловко перед этой женщиной, хотя, казалось бы, что особенного, а тем более - здесь. Ведь и впрямь ничего не стряслось - мало ли бывает, но сидишь, как пришибленный, глаз не поднять.