Алексей Кленов - Игра без правил Страница 5

Ким помялся немного, потом нехотя признался:

— Есть. В прошлом году отобрал у двоих пьяных дробовик и іКалашниковаі. Пошутить надо мной хотели. Они не заявляли конечно. Патроны для іКалашниковаі я найду, для дробовика у меня дома есть. Свое ружье я продал, а патронов еще много осталось. Из той двустволки я обрез сделал, она тоже 12 калибра.

Оксана смотрела на них круглыми глазами:

— Мальчики, да вы что? С ума сошли? Вы как на войну собираетесь!

Ким хмыкнул:

— А мы и собираемся на войну. На войну с командой. Ты полагаешь, девочка, что они нас при встрече цветами станут забрасывать? Смотри правде в глаза. Вы уже поставили себя вне закона, и обратной дороги для вас нет. И мне с вами тоже. Так что, если тебя это пугает, можешь пойти в монастырь, пока не поздно. И потом. Я не знаю, что там с вашими сокровищами, но я как старший среди вас теперь несу ответственность за ваши жизни и свою тоже.

Короче. Если все повернется плохо, то либо они нас, либо мы их. Шансы у нас невелики, но приходится с этим смириться. Вот так. Завтра-послезавтра я законсервирую свои дела так, чтобы не вызывать подозрений. Через подставных возьму билеты до Абакана на два-три рейса. Каким поездом поедем, пока не знаю. Себе я возьму билет на самолет куда-нибудь на юга, пусть меня проследят до регистрации. Думаю, в самолет они не полезут. А я с летного поля вернусь незаметно в город. Уезжать будем ночью. Вам два дня на сборы. Составьте список необходимого для дороги, Кирилл все купит. За вами пришлю машину. Номер вагона и купе передам с водителем. Встретимся в поезде. Сергей, давай мне крест, я толкну его здесь. Денег потребуется много. Лишнего не берите в дорогу, все, что можно будет взять в Минусинске, возьмем там. Уходить сейчас лучше налегке. Вот пока и все. Здесь постарайтесь сидеть тихо, днем на улицу лучше не выходить, береженого Бог бережет. Возражения есть?

— И откуда в тебе такая страсть командовать, а? Кутузов ты наш, — съязвил Сергей.

— Ты не ершись. Кому-то надо быть старшим. Я думаю, что лучше мне. А командовать я в армии привык.

— И чем же ты распоряжался? Портянками в каптерке?

— Четыре года взводом морских пехотинцев.

Сергей очумело уставился на него:

— Ты что, серьезно?

— Вполне.

— Дела. Не знал, — в голосе Сергея появилось уважение. — А где ты служил?

— На Тихом океане.

— А что же армию оставил? Дисциплина надоела?

— Я командира полка застрелил…

— ?!!

Оба уставились на Кима круглыми глазами. Сергей крутанул пальцем у виска, спросил осторожно:

— А ты часом не того, а?

Ким с видимой усталостью ответил:

— Нет, не того, И хватит об этом, сразу перевел разговор на другое. — Что-то Кирилла долго нет.

— Приедет. Сейчас час пик, пробки кругом.

— Да что-то тревожит меня. Зря я ему машину дал, но отказать было неудобно. Ну, ладно. Вы ложитесь, вздремните. Это сейчас самое лучшее, ночь-то, наверное, бурная была.

Сергей потянулся:

— Да уж, это точно. Пойду сосну часок-другой. Иди, Оксана, приляг тоже.

Он поднялся, ушел в свою комнату. Оксана тоже пошла в отведенную ей комнату. У двери остановилась, обернувшись, окликнула Кима:

— Ким…

— Что, Оксана? — впервые назвал он ее по имени.

— Спасибо тебе, Ким.

— За что?

— За все. Я же знаю, что ты не ради денег согласился. Тебе нас бросать не хочется, верно? Ты не обижайся на Сережу. Он только с виду такой заносчивый, а вообще он добрый и меня очень любит. Я слышала, о чем он тебе на улице говорил. Не сердись на него, ладно? У нас ведь и правда больше никого нет на свете. Только он и я. Мама уже давно умерла, а теперь и папа… Ты не сердишься?

Ким улыбнулся:

— Нет, не сержусь.

Девушка подбежала к нему, поцеловала в щеку и, прежде чем он успел что-то сказать, исчезла за дверью, оставив в воздухе легкий аромат духов. Ошеломленный Ким растерянно потер себе шею, улыбнулся по-мальчишески задорно и весело и плюхнулся на диван, закинув руки за голову. Через пять минут от тоже спал, блаженно чему-то улыбаясь во сне.

АВГУСТ 1919 ГОДА. ВОСТОЧНАЯ СИБИРЬ

Скрипнув седлом, Михей немного привстал на стременах, повернул голову назад, бегло осмотрев растянувшихся по лесной дороге казаков и, скорее для поддержания духа, чем для порядка, скомандовал:

— По-о-одтяни-и-ись!

Уставшие после многочасового перехода кони, повинуясь хлестким ударам нагаек, чуть сомкнули ряды и снова понуро затрусили след в след, мотая головами и отмахиваясь подрезанными хвостами о надоедливого таежного гнуса.

Грузно опустившись в седло, Михей привычно, едва уловимым движением, поправил кавалерийский карабин на плече и, полуприкрыв тяжелыми веками глаза, снова погрузился в невеселые мысли.

Пошел уже шестой год, как он не слезал с седла, поменяв под ним с дюжину коней и до крови намозолив плечо ремнем карабина. В августе четырнадцатого, уехав из своей станицы под Новотроицком тридцатитрехлетним черноусым хорунжим, оставив жену с тремя ребятишками и, на сносях, с третьим, прошел всю германскую. Топтал конем пруссаков, кровавил отцовскую шашку о померанские черепа, без жалости расстреливал в лобовой атаке австрийских солдат и офицеров. Чудом выжил в мазурских болотах, проклиная вшей и бездарных генералов, загнавших казаков на верную погибель в самые топи. И что получил за пролитую кровь, свою и чужую? Чин сотника, два Георгиевских креста и четыре ранения. Уже после, когда завертелась гражданская, представили к чину подъесаула.

А дома, где не был пять лет, хирело хозяйство и подрастал так и не видевший батьку младший сынишка. Для кого и чего губил Михей в последние два года русские же души? За веру? За царя? За Отечество?.. В Бога Михей верить перестал, давно уже, по самые ноздри хлебнув ужасов империалистической, отказавшись верить что Господь может допускать такие муки для христианских душ. А ежели есть он, и допускает такое, то, стало быть, нечего и поклоняться такому Богу. Царя расшлепали вместе со всем семейством большевики. Да к тому же еще до войны лично Михей не очень то жаловал Николашку, хоть и грех это для законопослушного казака. Отечество… Разорвали Отечество как лягушонка, только треск пошел… Кому теперь нужна Михеева лихость? Разве что самому себе, чтобы жизнь свою спасти. Вот только для чего она теперь нужна, жизнь такая? В какой красный угол ее поставить? Только что в красный и осталось. В родном Оренбуржье и в соседней Уфимской губернии хозяйничают красные. В Питере, Москве, Омске, Новониколаевске, на Урале

— красные. А ведь все ж таки русские, все лучше чем союзнички япошки да англичане, хапающие всяк на себя, рвущие на лоскуты еще вчера великую Российскую империю. Понасмотрелся на них Михей, особо на англичан. Смотрят, гниды белобрысые, на него как на пустое место, боясь даже взглядом замараться, как будто не тем же ротом едят, и не тем местом до ветру ходят…

Тошно седеющему подъесаулу от таких мыслей. Плюнуть бы на все, да вернуться

в родную станицу, к семье да хозяйству. Только ведь большевички враз к

стенке поставят, за неуемную лихость последних лет. Немало Михей порубал

красноармейцев на фронтах, да и здесь, в Сибири, не одна партизанская

голова скатилась наземь от его шашки. И ведь никто не станет слушать

что просто жить хотел, что держался за вековые устои, коими казаку предписано верой и правдой за царя-батюшку, а что Ульянов с Романовым Россию не поделил, так то не мое дело. Мое дело присягу принять да за нее держаться…

Чуть покачиваясь в седле навстречу вылетел посланный в дозор Анфитка

Воронов, племяш Михея, сын брательника Степана, скончавшегося от ран полученных еще в русско-японскую, прошедший с Михеем от станичной околицы до таежной глухомани бок о бок и выслужившийся из рядовых казаков в хорунжие. Круто осадив коня, Анфитка шагом подъехал вплотную к Михею и жарко зашептал в лицо:

— Впереди с полверсты отряд, дядько. Человек десять конных, на тачанке "максим". Старший — офицер. Вроде наши, а, дядько?

Крутанув рыжий ус Анфитка лукаво прищурился на Михея ожидая похвалы за расторопность. Подъесаул только сморщился. Свои то они свои, да иной раз и свои хуже чужих…

— Возьми Гладько и Загидуллина, езжайте вперед, переговори с ними. Мы здесь обождем…

Вернулся Анфитка с казаками скоро, поигрывая нагайкой и негромко напевая под нос.

— Все путем, дядько Михей. Их благородие хотят тебя видеть.

Выехав вперед Михей вскоре столкнулся с небольшим конным отрядом. Двое фельдфебелей и шестеро рядовых понуро топтались возле лошадей. Позади тачанки гарцевал на кауром жеребце щегольский штабс-капитан в запыленных сапогах и несвежей рубашке, видневшейся в вырезе распахнутого на груди френча. Подскакав к Михею офицер одернул поводом коня и резко спросил: