Эллина Наумова - Прихожанка нарасхват Страница 5

Я добежала до конца нашего дома и хотела, не глядя на место вчерашних неприятностей, обогнуть четырнадцатиэтажку. Но не выдержала, скосила глаза. Возле гаражей толпился народ. Бесспорно, владельцам не возбранялось проводить в четверг какой-нибудь субботник. Но зачем было созывать на него столько ветхих бабулек, детей и хронических алкоголиков? Я поднапряглась, но не смогла представить себе организации, одновременно раздающей на нашей окраине валенки, конфеты и чекушки на опохмел. Так, это не субботник и не подкуп электората. А, общественность снова митингует, требуя сноса «машинкиных домиков». Забросали инстанции жалобами, где-то чиновники решили для галочки поработать с населением, вот-вот нагрянут? Вдалеке показались две полицейские легковушки. Люди загудели. «Любопытно, кто подключил стражей порядка? Автомобилисты или борцы с выхлопными газами»? – подумала я и, позабыв о посланных здешнему пространству проклятьях, ринулась в эпицентр. Из которого через минуту начала отчаянно выбиваться. Не тут-то было – зеваки стояли плотно. А сирены выли все ближе. Пришлось имитировать позывы к рвоте.

– Выпустите журналистку, – пробасил толстенный дядя из соседнего подъезда, – нежная больно, заблюет еще.

– И от кого нынче незамужние беременеют? – спросил писклявый женский голос справа.

Меня подмывало оглядеться и хорошенько рассмотреть бабу, для которой единственной причиной тошноты был токсикоз при беременности. А не вид валяющегося на забетонированной площадке трупа. И чьего! Моего юного обидчика.

Постыдный факт, но в первый момент я испытала буйную радость. В голову полезли мысли о Высшей Справедливости. Я даже кокетливо попеняла Небу, мол, зачем так сурово наказывать юнца, достаточно было бы расквашенного носа или крупного фингала. Однако по мере приближения рысью к дому я стала приходить в себя. Поворачивая ключ в замке, избавилась от наваждения окончательно. Человек волен философствовать, когда голоден и бездомен, одинок и несчастен, но он обязательно должен быть в безопасности. А мне отвлеченные размышления взамен трезвого анализа ситуации могли боком выйти. Видел нас кто-нибудь вчера во дворе? Не придется ли объясняться с полицейскими по поводу странного позднего свидания? Расследующих убийства господ очень раздражают гражданки, которые по ночам топчутся на месте преступления с жертвой, а потом божатся, что не удосужились с ней познакомиться.

– Ма-ам? Ты вернулась?

Если Севка изволил покинуть свою комнату и предстать передо мной, значит, будет оглушать новостями. А не хватит ли мне на сегодня? Я трусливо попыталась обмануть сына и рок, промямлив:

– Нет, не вернулась.

– Звонили Вик, Настасья и бабушка, – хихикнул Сева.

– Не Вик, а Виктор Николаевич, не Настасья, а Анастасия Павловна, сколько можно повторять. Разве не довольно того, что я прощаю тебе выраженьица типа «ломанись за здоровьем», потому что сама ими грешу? – взорвалась я.

– Брось, мама, – безмятежно призвал сын, – а то я от страха все перезабуду. Полковник приедет завтра в обед, докторша велела тебя поцеловать, а бабушка – привезти меня к ужину. Сказала: «По-моему, твоя мать не в форме. Пожалуйста, не требуй с нее многого». Мам, вареники – это многое?

Я невольно рассмеялась. Ловко Севка вывернулся. И по именам и отчествам старших не назвал, и злить меня упрямством не стал. Сильно же ему вареников хочется.

– Я сделаю их тебе с удовольствием, сынок.

– Бабушка умная, – вроде как удивился просветлевший отпрыск. – Сказала: «Сначала передай про полковника, а потом проси у матери, что твоей душеньке угодно».

Ну, мама! Ведь через раз употребляю это слово в кратких энергичных восклицаниях. Приписала мою хандру тоске по Вику и нашла способ сообщить мне о своей догадливости. Знает, что Севка повторит их телефонный треп, не перепутав и буквы. Получалось: «Я все понимаю, дочка, забираю ребенка, встречай любовника без помех». Никак не поверит, что Севка нам с Виком не мешает. Почему я завожусь? Измайлов уже неделю в командировке, я по нему соскучилась. Но считаю эти переживания интимными и скрываю даже от мамы. Не провела ее. Не преуспела. Проиграла. А проигрывать я не люблю. Что со мной творится? Нет, чтобы поблагодарить маму и возликовать. Со столь серьезным отношением к жизни и окочуриться недолго. Могу я позволить себе роскошь очищающего от вредных привычек или напрочь избавляющего от земных забот инфаркта? Не могу. Следовательно, надо терпеть и обходиться без него.

И я начала приспосабливаться. Включила музыку, сделала гимнастику, приняла душ, накрутила волосы на бигуди, бухнула на плиту кастрюльки с картошкой и яйцами, вынула из морозилки мясо с намерением сегодня замариновать, а завтра к приезду Измайлова пожарить. На этом этапе хозяйственной деятельности уныние само меня покинуло. И то, что я не бросилась его удерживать или хотя бы провожать, свидетельствовало о полном выздоровлении. Все в мире было банальным. Но какое чудо, что оно вообще было.

Всеволод смолотил две тарелки вареников со сметаной. Впервые за несколько месяцев он не пререкался, когда я намекнула на приближение тихого часа. В детстве я лежала в больнице, где санитарка называла тихий час мертвым. Когда я поделилась этим воспоминанием с Настасьей, она хохотала до слез. Потом заявила:

– Извини, пациентам не понять черного медицинского юмора.

– Она так острила в педиатрической клинике? – не поверила своим ушам я.

– Нет, нет, успокойся. Наверное, какая-нибудь народная интерпретация. Но твоя манера слету подозревать людей в худшем мне не нравится.

– Вас, доктор, утешит то, что это манера, а не мания, – ответила я тогда.

А сейчас признала – цинизмом стал уже чертой характера. Даже про послушно расстилающего постель сынишку подумала: «Притворщик. Согласен улечься на час, лишь бы вечером транспортировала его к бабушке с дедушкой. А там он оторвется. Мама не видит пользы в дневном сне». Объевшийся Севка заснул сразу. Судя по всему, пьяные феи на пуантах в его снах не дебоширили. Мне оставалось лишь полюбоваться им и на цыпочках выйти вон.

Мы с Севкой обитаем на третьем этаже в двухкомнатной квартире. А начальник убойного отдела, полковник Виктор Николаевич Измайлов, ласково и просторечиво Вик, этажом ниже, тоже в двухкомнатной, но иначе расположенной и распланированной. Когда я завидую его холлу и поношу свой бестолково узкий и длинный коридор, он охотно предлагает съехаться. Знает, хитрец, что я быстренько найду десять отличительных признаков в пользу своего жилища. Мы оба слишком вольнолюбивы и заняты для ведения общего хозяйства.

Измайлов старше меня на двадцать лет. Маму это напрягает, папу – наоборот. Несмотря на мои бесчисленные выкрутасы, он ни разу меня не выпорол. Жалел, хотя в воспитательный эффект порки верит свято. Теперь ему за дочь стало спокойнее. Потому что он любит рассуждать о том, что воспитание – процесс пожизненный, и в глубине души надеется – у полицейского полковника рука с ремнем не дрогнет, в случае чего. И еще одно. Папа не любитель спиртного. Сто граммов коньяка в праздник – его доза. Но даже в редкие дни, когда он себе позволяет, папа не станет пить с человеком моложе себя. Потрясающая заморочка, до корней которой не докопалась и неуемная мама. Однажды, потерпев очередную неудачу психолога и следователя в одном лице, она бросила:

– Поля, осторожней с градусами. Похоже, твой отец очень рано начавший и завязавший алкоголик. Он принципиально не спаивает молодежь. Такие принципы надо выстрадать. Но тебе от его подвигов не легче – наследственность есть наследственность.

– Поля, с градусами нужно осторожничать при любой наследственности, – сказал папа и ухмыльнулся.

Я его зауважала. Мама была абсолютно права насчет выстраданности принципов. Папа нес в одиночку какой-то груз. А ведь большинству людей требуются помощники или вообще носильщики. Словом, Измайлов для папы идеальный собутыльник.

Иногда на маму накатывает, и она упрекает:

– Готов терпеть рядом с дочерью любое старье.

– Это старье на полгода моложе меня. Да, готов, если она терпит, – демонстрирует миролюбие он.

– Не перекладывай ответственность на девочку! – бушует мама. – Попробуй еще хоть раз заявить, что Измайлов славный мужик.

– Попробую обязательно, но не сейчас…

Пока Всеволод почивал, я прибиралась внизу у Вика и вспоминала родительские перепалки. Чистюля Измайлов вполне справляется с домом без меня. Только мне не в тягость уборка и готовка. Особенно, когда я знаю, что не обязана убирать и готовить. И вдруг сквозь накинутый на реальность идиллический флер пробилось видение – мертвый парнишка на земле. Коричневая куртка распахнута, черная вязаная шапочка надвинута на глаза, щуплое тело, бледное лицо, заострившийся нос. Я испытала сочувствие к убиенному, но мимолетное и какое-то дежурное. Шкурный интерес был мощнее. «Мальчишка – слишком мелкая во всех отношениях сошка, – подумала я. – Преступление будут расследовать люди из райотдела, Измайлов о нем и не узнает. Ура, на его вопрос: „В какую историю ты на свою беду вляпалась без меня, детка“, можно будет ответить лишь долгим томным взглядом. И Вик впадет в сладкое заблуждение, будто под его праведным влиянием я превращаюсь в нормального человека, и меня уже не страшно оставлять без присмотра на целую неделю». В тот миг я почти гордилась собой: надо же, действительно, ничего сногсшибательного не наворотила. Так, получила легкий щелчок по самолюбию. Поделом мне и на пользу. Завтра вернется Вик, наговорит нежностей. Ощущение будет, словно снегом засыпало некрасивый осенний сор. Я посмотрела в окно. За ним было белым-бело. Казалось, снежные хлопья не падали вниз, но поднимались верх. Первые в нынешнем ноябре снежинки. И пусть я грешу сентиментальностью с мистическим уклоном. Но ведь совпало: мысленно упомянула снег, и он повалил. В таких случаях я считаю, что Бог дал занавес и отпустил душу на перекур до новых репетиций и спектаклей. Мои приключения с юношами закончились. Совсем. Я была свободна, по поводу чего глубоко вдохнула и громко исполнила романс «Утро туманное».