Шарль Эксбрайя - Оле, тореро! Страница 5

Сойдя с поезда на Кордовском вокзале, я сразу почувствовал себя помолодевшим, несмотря на то что всю ночь промаялся в вагоне третьего класса. В холодном январском воздухе я улавливал смутные запахи, волновавшие меня гораздо больше самых горячих приветственных слов. Подхватив сумку с не слишком обременительным багажом, я медленно побрел по проспекту Маркес де Парада. Я мог бы нанять такси, но хотелось ощутить под ногами вновь обретенную андалузскую землю. Я улыбался прохожим, и они отвечали мне улыбками, радуясь, что встретили счастливого человека. Свернув на улицу Католических королей, а потом на мост Изабеллы II, я наконец увидел Триану, свою Триану. Сердце так сжалось от волнения, что я даже прислонился к стене. Тут же подошла какая-то девушка и с тревогой спросила:

— Вам плохо, сеньор?

Девушка напоминала Консепсьон прежних дней.

— Не в том дело, сеньорита, благодарю вас… Это просто от волнения… от радости, что я снова вижу Триану, мой родной квартал…

— Вы цыган?

— Да, сеньорита.

— Я тоже.

Глупо было задавать подобный вопрос, но я не CMof удержаться:

— Вас, случайно, зовут не… Консепсьон?

— Поверьте, сеньор, я очень сожалею, но мое имя Ампаро… До свидания, сеньор! Счастливого возвращения в Триану!

Счастливое возвращение… Я смотрел ей вслед, как когда-то, много лет назад, провожал глазами Консепсьон после нашего грустного объяснения. Не напрасно ли я приехал? Не стану ли страдать еще больше в этом городе, где призрак возлюбленной уже никогда меня не покинет? Каждая улица, сады или памятники станут навязывать мне присутствие Консепсьон. Но в конце концов, разве не за этим я приехал в Севилью?

Не справившись с искушением, я решил пройти через калле Кавадонга и взглянуть на бакалейную лавочку, где когда-то торговали родители Консепсьон. Теперь они мирно покоятся под кипарисами на маленьком кладбище, и солнце ласкает их могилы. Я долго стоял, наблюдая за маленькими девочками и мальчиками, приходившими в бакалею за покупками. Как много маленьких Эстебанов и Консепсьон! Лишь когда хозяин лавочки, удивленный моим долгим неподвижным наблюдением, вышел на порог, я заставил себя удалиться. В конце калле Эвангелиста все еще жила моя мать. При виде меня она скрестила на груди руки, вознося немую благодарственную молитву Трианской Богоматери. Я сжал ее в объятиях.

Потом я окунулся в прежнее существование и нашел постаревших друзей. Все они старались вообще не упоминать о Вальдересе — из-за Консепсьон, конечно. Чтобы как-то заработать, я снова вернулся к быкам. Ничего другого я все равно не умел! Меня тепло приняли в кафе, где вечно крутились страстные поклонники корриды, модные тореро и неудачники, тщетно пытающиеся заключить контракт. Мне удалось быстро наладить дела, помогая нескольким подававшим надежды молодым людям. Но в глубине души, честно говоря, деньги меня никогда особенно не занимали. Лишь бы как-то скрасить последние дни матери. Остальное не имело значения. Удовольствие мне доставляли только прогулки по берегу Гвадалквивира, где когда-то, в незапамятные времена, казавшиеся теперь почти сказочными, я сражался с воображаемыми быками к восторгу Консепсьон. Я мог часами сидеть там, не двигаясь, а гревшиеся на солнышке старухи сердито смотрели на чужака, нарушившего их уединение. Вероятно, я еще не достиг того возраста, чтобы по праву разделять их привилегию на отдых. Потом и моя мать умерла. За гробом шло не так уж много людей, ведь за время моего отсутствия население Трианы сильно изменилось. Однако некоторые лица я все же узнавал, хотя не мог вспомнить имен кое-кого из тех, кто целовал меня у выхода с кладбища. После смерти матери я снова остался один. Что ж, я сам выбрал одиночество в тот день, когда Консепсьон сказала «да» Луису в церкви Святой Анны. Медленное течение жизни продолжалось. Я поздно вставал и около полудня уходил из дому, оставляя заботу об уборке комнаты и стирке белья старухе-соседке. Спокойным шагом я добирался до привычного кафе недалеко от Сьерпес, устраивался за столиком, пил мансанилу, ел пирожки и беседовал о быках.

Однажды мартовским утром меня хлопнул по плечу какой-то мужчина.

— Как поживаете, дон Эстебан?

Я вспомнил, что уже как-то видел этого типа в Мадриде. Пабло Мачасеро. Он тоже занимался быками. Работал посредником, менеджером. Это ремесло сделало его необычайно обходительным человеком.

— Приветствую вас, Пабло… Зачем пожаловали в Севилью?

— Скажу — не поверите.

— А вы все же попробуйте!

— Я приехал повидать вас.

— Не может быть!

— И тем не менее, это правда.

— Тогда я слушаю вас.

Он замялся, явно смущенный тем, что за столом сидели посторонние.

— Дело в том, что у меня к вам довольно деликатный разговор…

Интригующее начало. Я извинился перед друзьями и повел Мачасеро в укромный уголок, за столик, который мы обычно оставляли влюбленным, иногда случайно забредавшим в наше кафе.

— Выкладывайте.

— Дело вот в чем… В Мадриде я познакомился с весьма богатым человеком, неким Амадео Рибальтой. Как все богачи, он хочет заработать еще больше. У Рибальты две страсти: игра и быки.

— Ну и что?

— Он жаждет примирить оба увлечения, устроив корриду с участием неожиданных тореро.

— Правда?

— То есть людей, чье появление на арене не только удивило бы публику, но и подогрело любопытство. Рибальта готов поставить на кон порядочный мешок денег, лишь бы добиться задуманного.

— Это его право, но… я что-то не понимаю свою роль в этом деле… Меня не особенно интересуют деньги и у меня нет волшебной палочки, чтобы достать из-под земли никому не известных тореро, да еще способных достойно выступить на арене.

Я чувствовал, что Мачасеро хочет что-то сказать, но не решается. Тут пахло какой-то не слишком честной игрой, так что я едва не рассердился.

— А ну, выкладывайте, что у вас на уме, Мачасеро! Не для того же вы ехали черт знает куда, чтобы молчать?

— Разумеется, нет. Просто-напросто дон Амадео хочет снова запустить в дело Валенсийского Чаровника…

Я оцепенел от изумления.

— Вы что, издеваетесь надо мной?

— Ни в коем случае, дон Эстебан. Рибальта был страстным поклонником Вальдереса. И так никогда и не смог смириться с его уходом. Он полагает, что все афисьонадо кинутся на представление с участием дона Луиса.

— Но это безумие! Послушайте, Мачасеро, вы же достаточно давно занимаетесь этим ремеслом, чтобы не знать железного правила: покинув арену, тореро уже никогда не возвращается назад.

— Да, если он уже никуда не годится. Но ведь в случае с Вальдересом все по-другому. Он ушел лишь из-за несчастного случая, не касавшегося его напрямую.

За именем Луиса Вальдереса для меня скрывалась Консепсьон, и, хотя весь мой жизненный опыт кричал о тщетности подобной затеи, я почувствовал, что готов сдаться. Слишком уж хотелось повидать любимую женщину.

— Но почему вы приехали из Мадрида рассказывать все это мне?

— Просто мы знаем о вашей дружбе с Луисом Вальдересом и полагаем, что вы один способны уговорить его снова взяться за дело.

— Я… я не имею права… Он рискует погибнуть на арене или по меньшей мере сильно искалечиться… Луис — мой друг. С моей стороны это было бы предательством.

— Вовсе это не предательство, дон Эстебан! Вы же понимаете, что прежде чем предпринимать какие-то действия, мы навели справки в Альсире, где дон Луис смертельно скучает в роли фермера.

— Скучает?

— Вот именно… Целыми днями бесцельно болтается по своим владениям и лишь вечером, собравшись с друзьями в кафе, снова обретает вкус к жизни. И знаете, о чем они говорят? О быках, дон Эстебан!

Он выдержал паузу, наблюдая за моей реакцией, но поскольку я молчал, добавил:

— От этой страсти не излечиваются, дон Эстебан…

В конце концов, возможно, Луис и вправду несчастен, хотя я и не мог взять в толк, каким образом можно быть несчастным, живя подле Консепсьон. Правда, Луис никогда не любил ее так, как я. Потихоньку план дона Рибальты перестал казаться мне безумным. Однако в глубине души все же звучал тихий голосок, нашептывавший, что я собираюсь совершить очень дурной поступок, а то и преступление, только для того, чтобы вновь увидеть Консепсьон. Но почему? Разве я поволоку Вальдереса на арену насильно? Разве он не достаточно взрослый, чтобы решить, чего он хочет, самостоятельно? Так я подбирал всяческие оправдания, лишь бы заставить совесть умолкнуть. Я сдался.

— Ладно, посмотрим, что из этого выйдет…

Мачасеро удовлетворенно вздохнул. Он явно опасался, что не сумеет меня уговорить.

— Мой друг Рибальта надеется, что вы согласитесь снова стать доверенным лицом дона Луиса, в том, разумеется, случае, если он опять вернется к быкам… и мне поручено передать, что вы получите пять процентов прибыли. В конце сезона это может превратиться в кругленькую сумму.