Клептоманка. Надкусанное яблочко - Станислава Бер Страница 5

– Не беда. Если гора не идёт к Магомету, Магомет идёт к горе.

– Что за Махомет? – сморщила веснушчатый нос Евдокия.

– Магомет – это я.

– Ты же Калиса, а не Махомет, – растерянно сказала монахиня. С ума сойдёшь с такой матушкой.

– Я сама пойду к старцу. Сама. Посмотреть надобно, святой человек или прохиндей.

Неисповедимы пути господни

Чёрная гора, видимая со стен монастыря, вблизи оказалась покрытой тёмно-зелёными, изумрудными лесами. Калиса вышла из возка, размяла затекшие ноги, огляделась. Набрала тягучий хвойный воздух полной грудью. У входа в пещеру сидела пара нищих. Стояли плошки с едой – подношения. Возница дышал в спину, сестра Евдокия наказала ему не отходить от матушки ни на шаг, мало ли кого в лесу да в горах встретишь, худые людишки рыщут, добычу ищут. Калиса знаком приказала ему остаться, подала нищим и зашла в пещеру.

Матушка поёжилась. Несмотря на знойный день, внутри было сыро и прохладно, сочилась влага из пористой нутрянки горы. Несколько свечей скудно освещали пещеру. Накинутая рванина на плоский камень исполняла роль лежанки. Старец сидел на камне, прикрыв глаза. Калисе стало неудобно прерывать молитву. Или сон? Она бестолково мялась на месте. Незваный гость хуже татарина.

– Проходи, коли пришла, – сказал старец, не открывая глаза.

Не так уж он был и стар. Они, наверно, погодки, ну или она чуть моложе. Длинные седые волосы спадали на холстяную рубаху, белая борода лежала на широкой груди. Пожалуй, красив. Правильные черты благородного лица, умные морщины. Не крестьянских кровей. Нет. И это странно. Благородные в отшельники редко набивались.

– Здравствуй, добрый человек, – сказала матушка, прошла внутрь, села на камень поодаль. – Сказывают, ты чудеса творишь.

– Бог творит чудеса.

Калиса разглядела в тёмном углу пещеры личные вещи старца. Гребень из слоновой кости, икона, книга в кожаном переплете с чудным вензелем. Настоятельница прищурилась, какая там буква на книге не разобрать.

– А ты его посланник? – проверила догадку Калиса, предвкушая "раскусить" очередного мошенника. – Господь к тебе явился и волю свою передал для людей. Так?

– Бога не видел, врать не стану, а голос его каждый день слышу. Разве с тобой, матушка, Бог не разговаривает? – светло-серые глаза старца уставились на Калису с удивлением.

А Козьма-то не прост. И её он сразу признал, и вопросы с подковырками. И сила. Какая же от него исходила сила. Взгляд добрый, но этой добротой сосну в лесу завалить сумеет, если захочет. Не видела раньше такого Калиса, не чувствовала.

– Что же ты в пещере, как зверь лесной, живёшь? Любой крестьянин тебя в избу пустит, только попросись.

– Я молюсь.

– Ты к нам приходи. Вместе помолимся.

Не прошло и недели, пришёл старец в монастырь. Сам пришёл.

– Хорошо тут у вас. Свободно дышится, – сказал Козьма, расположившись на лавке в трапезной.

– Дыши на здоровье. Воздух озёрный он – чистый, – сказала Евдокия, сидя рядом со старцем.

Простая монастырская еда пришлась ему по вкусу. Много не ел, плошку с пареными овощами опустошил, губы промокнул холщовой салфеткой, нежные длинные пальцы, не утруждённые работой, вытер, поблагодарил и откинулся от стола.

– Да я не про воздух говорю. Свобода праведная в монастыре вашем живёт.

– Ну, а где ей ещё жить-то?! – не сдавалась монахиня.

– Ты, сестра, помолчи немного. Дай человеку слово вставить в твой нескончаемый поток, – прервала словоохотливую подругу Калиса.

Пареные овощи она не любила. Сейчас бы слопать немецких колбасок, как готовила на праздники мутер, но мясо есть нельзя – пост. Матушка поковырялась в кушанье и отодвинула плошку подальше.

– В дорогих палатах свобода не живёт, – сказал Козьма, загибая палец. – В купеческих домах подавно не живёт. Иногда в простых мужицких избах обитает. В монастырях и церквях не всегда свободно дышится. Вот, к примеру, звал меня сосед ваш, в мужской монастырь, я не пошёл. Нет. Трудно там, чёрно всё, отказался. А у вас хорошо.

– Тебе виднее, странник, – ответила настоятельница с улыбкой. Глаза-льдинки просветлели.

– Приют для сирот, школа для детишек. Такого и в Петербурге не встретишь, не то чтобы в Уральских горах.

– А ты и в Петербурхе бывал?! – не удержалась Евдокия, округлила глаза в окулярах.

– Случалось, – стушевался старец, мотнув белой головой, быстро спросил. – И больницу строить будете?

– Архиерей разрешит, будем строить, – кивнула матушка.

– Вот это благое дело. Крестьян никто не лечит – это факт. Помогать вам буду, если разрешите.

– Врачевать могёшь? – не переставала удивляться сестра Евдокия.

– Могу, – сказал Козьма и положил руку на резное распятие на груди.

Сказано, сделано. Небольшой дом у самого перешейка, соединяющего остров с крепостью и побережье, вырос за считанные дни. В избушке поселился Козьма. Жил скромно, принимал страждущих, исцелял по мере сил. Матушка благословляла его, не прост старец, ой, не прост. Тянуло её к нему, как обжору к сладостям. Так и съела бы целиком. Мудрый, спокойный, благочестивый. А говорил-то как! Как будто большую ложку в бочку мёда зачерпнул. Сладко.

Каждый день они вели со старцем беседы. О жизни, о смерти, о Царствии Небесном, о свободе, которую так любил странник.

– Слышала, матушка, что у соседей творится? – спросил Козьма.

– У каких соседей? В уезде? – ответила вопросом на вопрос Калиса.

– В соседнем мужском монастыре лихоимство творится. Новый настоятель самоуправством занимается. С иноков три шкуры дерёт, а себе карманы набивает златом.

– Иларион? – встряхнулась настоятельница. Вот оно! Предчувствие.

– Он самый. Хорошо, что не пошёл я к ним. Сердце подсказало, чёрно у них в монастыре.

– А тебе кто сказывал про лихоимство?

– Бежали два монаха от Илариона. Третьего дня у меня останавливались. Жалились больно, жизни не даёт, затравил всех ядом своим.

– Бог всё видит, – покачала головой Калиса.

– И это правда.

Осень наступила рьяно, ворвалась в уральские края, как кавалерист в захваченный вражий город. Только что цветы и травы благоухали в полях, уже промозглый ветер продувал прохожих насквозь. Калиса стояла у окна, смотрела, как кружились в осеннем танце жёлтые листья, разглядывала монастырский двор, нарадоваться не могла. Чистота у них, порядок, амбары полны запасов. Хорошо подготовились к зиме.

– Беда, матушка! – ворвалась в келью Евдокия.

– Господи! Что ж ты кричишь-то так? Как Ирод окаянный. Испугала.

– Беда, говорю, – уже спокойнее произнесла монахиня, села на скамью, пытаясь отдышаться. Бежала долго.

– Что случилось, сестра? – спросила Калиса, подходя к подруге.

– Козьму забрали, – выпалила монахиня, глазища больше окуляров выпучила.

– Кто забрал? Толком говори, – спокойно сказала Калиса, предчувствуя неладное.

– Земский исправник.

В уездный город ехать недолго, пару часов по хорошей погоде, и ты на месте. Всё это