Брат мой Каин - Перри Энн Страница 5

Являлось ли все это именно той обстановкой, в окружении которой хотелось жить Энгусу Стоунфилду? Или диктуемые ею определенные правила и однообразная скромность действовали на него угнетающе? Возможно, в глубине души он жаждал чего-то более живого, более радостного, бросавшего вызов разуму и пробуждавшего тревогу в сердце. Мог ли он ради этого пожертвовать спокойствием и теплом семейной жизни? Или он постепенно возненавидел знавших его соседей, тех, кто находился в зависимости от него, всю ту атмосферу, в которой ему предстояло прожить еще долгие годы, пока его не настигнет достойная, но в то же время скучная старость?

Монк понимал, что такое вполне могло произойти, и мысль об этом вызвала у него острый приступ тоски. Похоже, Стоунфилд, подобно многим другим мужчинам, бежал от настоящей любви и связанной с ней ответственности, променяв их на созданные им самим иллюзии, предавшись похоти и устремившись за призрачной свободой, которая в будущем неминуемо обернется одиночеством.

Ливень обрушился на детектива с новой силой как раз в тот момент, когда он, вновь обернувшись к распахнувшейся перед ним двери, встретился с вопросительным взглядом светловолосой горничной.

– Меня зовут Уильям Монк, и я хочу увидеться с миссис Стоунфилд, – представился он, положив визитную карточку на протянутый служанкой поднос. – Она, наверное, ждет меня.

– Да, сэр. Подождите, пожалуйста, в комнате для посетителей, я сейчас узнаю, сможет ли миссис Стоунфилд вас принять, – ответила горничная, отступив на шаг и пропустив гостя в дверь.

Сыщик прошел вслед за нею через опрятный холл, чтобы подождать хозяйку там, куда проводит его девушка. Сейчас ему представилась возможность оглядеться по сторонам и сделать некоторые выводы, касающиеся характера мистера Стоунфилда и окружавшей его обстановки. Впрочем, если хозяин дома испытывал какие-либо затруднения, это вряд ли можно было бы узнать по интерьеру комнат, предназначенных для приема гостей. Монк знал семьи, в которых обходились без отопления и питались едва ли не одним хлебом и жидкой овсяной кашей – и в то же время, приглашая в дом гостей, умели изобразить видимость процветания. Чтобы усилить произведенное впечатление, эти люди старательно разыгрывали роль щедрых, подчас даже расточительных хозяев. Иногда подобные смешные потуги вызывали у Уильяма презрение, а порой он испытывал какое-то странное болезненное сожаление к людям, считавшим это необходимым и убежденным, что лишь таким путем можно поднять собственный авторитет в глазах знакомых.

Стоя посреди небольшой аккуратной комнаты, куда провела его служанка, Монк окинул ее неторопливым взглядом. Обстановка помещения сразу наводила стороннего наблюдателя на мысль об удобстве и хорошем вкусе. Комната казалась немного тесной из-за обилия мебели, которая, впрочем, выглядела довольно модной, а камин, несмотря на холодную погоду, оставался незатопленным.

Мебель показалась сыщику массивной, с добротной и, как он успел заметить, не слишком изношенной обивкой. Пристально присмотревшись к салфеткам на спинках стульев, он не заметил среди них ни одной несвежей, мятой или выцветшей. На стеклах газовых рожков, укрепленных на стенах, не виднелось ни единого пятнышка, а складки гардин не выглядели выгоревшими от солнца. Лежащий на полу турецкий ковер красного и кремового цветов казался лишь немного вытертым там, где по нему чаще ходили, направляясь от двери к камину. На обоях Монк не заметил темных пятен, оставшихся на месте снятых картин, а на красивых фарфоровых и стеклянных безделушках – ни одного отколотого кусочка или тонкой, как волос, трещины, свидетельствовавшей о том, что эту вещь кто-то аккуратно склеил. Каждый предмет обстановки выглядел добротно и говорил в пользу хорошего вкуса хозяев. Это заставило детектива укрепиться во впечатлении, которое произвела на него Женевьева Стоунфилд во время их первой встречи.

Он уже собрался изучать названия стоящих в дубовом шкафу книг, когда в комнате вновь появилась горничная, предложившая ему пройти в гостиную.

Монк приготовился исподволь оценить обстановку и этой комнаты тоже, но стоило ему переступить порог, как все его внимание разом устремилось на саму Женевьеву Стоунфилд. Она надела пепельно-голубое платье с нашитыми на юбку полосками из темного бархата. Возможно, этот наряд украсил бы любую женщину с таким же теплым оттенком кожи и роскошными волосами, однако детектив все равно почувствовал себя безмерно польщенным. Ее нельзя было назвать красавицей в классическом смысле слова, и она не отличалась бледностью и похожей на детскую худобой, вызывавшими восхищение у многих людей. Нет, Женевьева казалась более земной, реальной женщиной, которая при других обстоятельствах могла бы весело смеяться, предаваться мечтам и даже страсти. Судя по всему, она принадлежала к числу жен, душой и телом принадлежащих мужу, каким бы он ни был. Монк просто не понимал, что представлял собой Энгус Стоунфилд, если ему удалось сначала завоевать любовь этой дамы, а потом оставить ее по собственной воле. У сыщика стало складываться впечатление о нем либо как о трусе, либо как о человеке, пожелавшем уйти от реальностей жизни.

Гостиная и ее обстановка теперь отошли для Уильяма на задний план.

– Мистер Монк, – проговорила миссис Стоунфилд с нетерпением в голосе, – прошу вас, садитесь. Спасибо, Дженет. – Она чуть приподняла руку, позволив горничной удалиться. – Если придет кто-нибудь еще, меня нет дома.

– Да, мадам. – Услышав распоряжение хозяйки, Дженет вышла, закрыв за собой дверь.

Оставшись наедине с Уильямом, Женевьева сразу обернулась к нему. Однако она тут же поняла, что он не мог что-либо выяснить за столь короткое время, и попыталась скрыть разочарование и собственную глупость, пробудившую в ней столь нелепую надежду.

Сыщику хотелось заявить, что его первоначальные подозрения кажутся ему все менее обоснованными, но в этом случае ему пришлось бы объяснить, что именно он подозревал, а сейчас он не чувствовал себя готовым к этому.

– Я побывал в конторе мистера Стоунфилда, – начал Монк. – Заглянул туда ненадолго, однако не заметил там ничего необычного. Я зайду туда еще раз, чтобы встретиться с мистером Арбатнотом и выяснить, какие новые сведения он может сообщить.

– Сомневаюсь, что вы узнаете что-нибудь еще, – печально заметила хозяйка дома. – Бедный мистер Арбатнот недоумевает не меньше меня. Он, конечно, не знает того, что известно мне о Кейлебе. – Линии ее рта сделались жесткими, и она, повернув голову вполоборота, устремила взгляд в едва теплившийся в камине огонь. – Я предпочитаю не распространяться об этом, за исключением тех случаев, когда у меня не остается другого выбора. Никто не любит афишировать трагедии собственной семьи. Бедный Энгус старался хранить тайну, насколько это возможно, и, по-моему, его друзьям или партнерам по бизнесу вряд ли что-нибудь известно. – Миссис Стоунфилд чуть приподняла плечо, выражая этим жестом охватившее ее отчаяние. – Ведь это так неудобно, когда близкие родственники оказываются… преступниками.

Женщина вновь посмотрела на гостя с таким видом, словно испытывала облегчение, рассказывая ему правду. Возможно, она обратила внимание на промелькнувшую в глазах сыщика тень недоверия.

– Я не упрекаю вас, мистер Монк, за то, что вам кажется маловероятным, что двое братьев могут оказаться столь разными людьми. Я сама поверила этому с трудом. Раньше я опасалась, что Энгус видит брата таким из-за какой-то непонятной ревности или придуманного им самим порока, но стоит вам познакомиться с ним поближе, как вы убедитесь, что я вовсе не пытаюсь очернить Кейлеба, и Энгус, если можно так выразиться, был еще слишком мягок в суждениях.

Не сомневаясь в искренности ее слов, Уильям все же не спешил с выводами насчет того, что на самом деле мог представлять собой Кейлеб Стоунфилд… Возможно, он был просто обычным распутником или азартным игроком, человеком, которого Энгусу Стоунфилду не хотелось видеть в своем очаровательном уютном доме, тем более оставлять в обществе жены. Если Кейлеб увлекался женщинами, он бы ни за что не удержался от того, чтобы не попытаться разбудить в ней огонь, едва тлевший под прикрытием внешнего приличия. Чувственный рот, смелый и независимый взгляд, гордая осанка Женевьевы, с которой она держала голову, вызывали подобное искушение и у самого Монка.