Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев Страница 5

исключением. Я все пытался угадать по ее глазам, как та смотрела на потенциального жениха. Меня Марат терпеть не мог, неудивительно: я проигрывал тому во всем. Детдомовская голь, невесть как попавшая в семью зажиточных интеллигентов в третьем поколении. Конечно, я их всех бесил, кроме Виты. Но та хотя б не снисходила ко мне. Любила, наверное, это тоже уместно сказать.

Но как она относилась к Марату? Этот вопрос не давал покоя с самого момента появления нувориша, поднявшегося незнамо каким способом к посту директора центрального городского универмага. Марат старательно прятал всякие приметные черты биографии, при случае либо выдумывая что-то правдоподобное, что всякий раз, не выдержав проверки, все равно оставалось деталью иллюзорного жизнеописания, либо затушевывая истинные подробности того или иного события.

Меня это особенно бесило в нем, впрочем, мы оба не выносили друг друга. Вита одно время пыталась стать меж нами посредницей, с той поры и появилась первая трещина, первое подозрение, что моя ненаглядная, имеет определенные виды на Шелгунова. Сколько раз я пытался прояснить этот вопрос, столько и получал обнадеживающий ответ, долженствующий уверить меня в прежнем ко мне отношении. Но что-то не складывалось, прежней веры, после нескольких попыток примирения, после долгих свиданий Виты с Маратом, уже не оставалось. Я ревновал, что скрывать, я боялся утратить ее, возможно, уже лишился, но верить в подобное не хотел. Только в увядающую любовь, в те дни, которых нам так не хватало прохладным августом восемь лет назад.

И тогда я завел разговор о Марате. Именно после моих очередных обвинений, Вита и выпалила в сердцах. В сердцах ли?

Я отошел от дивана, коря себя за прибытие на Осеннюю, в самом деле, что я тут забыл?

– Странное самоубийство, не думал, что такая девушка наложит на себя руки.

– А я считаю, без вон его не обошлось, – кивок в сторону Стаса. Брат, прохаживавшийся вдоль дома, будто услышав эти слова, обернулся, говорящие мгновенно затихли.

Полиция тоже вначале считала брата причастным к случившемуся. Потом Марата, после меня, по очереди мы проходили перед следователем, а тот, кивая своим мыслям, задавая одни и те же вопросы, искал и не находил виновных. Долго искал. Меня таскали на допрос полтора десятка раз, очень подозрительной виделась наша последняя ссора. Мало что можно ожидать от детдомовца. Я оказывался перед следователем чаще других, даже когда алиби подтвердилось, он вызывал меня, задавая одни и те же вопросы и ожидая, чего? – запоздалого раскаяния, признания. Так и не дождался, отпустил. Чего нельзя сказать о моем начальнике, он-то после третьего визита в полицию отправил меня на все четыре стороны.

Возможно, так даже лучше. Вскоре после потери работы я переехал из Спасопрокопьевска в Воронеж. Странное дело, но там место нашлось сразу, и главное, никто не терзал старые раны. Я стал лишь одним из серой массы служащих крупной конторы, я почти с наслаждением влился в нее, я шел на унылую работу счетовода как на праздник, я…

Все равно, поминал Виту почти каждый день или каждую ночь.

– Чушь говорите, без любовника тут не обошлось. Ну не верю я в самоубийство, такая сильная, открытая девушка. И возраст, не подросток уже, но и не в летах, ни к чему задумываться о смерти. Тем более, такой.

– Бессмысленной? Я тоже так думаю. Но вот брат…

– Да что брат, того, детдомовского, возьмите. Он же…

– Дело шито-крыто вышло, а как без брата ее?

И ни полслова о Марате. Да так и было с самого начала, после двух-трех допросов с него сняли все обвинения, хотя алиби у богатого воздыхателя никогда не имелось, больше того, внятно объяснить, где находился в момент самоубийства Виты он и сам не мог. Потом только вспомнил, появились какие-то мутные свидетели, некие знакомые и друзья знакомых, которые что-то говорили, путаясь между строк протоколов. Но Шелгунов отбоярился, а после уже ходил на место смерти уже чуть не как следователь: фотографировал, записывал, спрашивал. И буравил всех своим удавьим взглядом. Даже оперативники подчинялись, не в силах справиться с наглой настойчивостью. Помогали чем-то, подписывали что-то, бог его знает, что и зачем.

Спорщики разошлись вовсю, повысили голос, перешли на личности. На них стали оглядываться, толпа, заинтересовавшаяся разбирательством на давно забытую тему, обступила полемизирующих, разделилась. Кто-то встал против Стаса, кто-то против меня. Совсем как в дни конца августа вечность назад.

А ведь ничего не предвещало. Обычное дело для большого города, где суициды случаются чуть не каждую неделю. У нас есть даже мост, подобный злопамятному Крымскому в Москве, там тоже с пяток человек в год непременно сигает в мутные воды Хотейки. Кто-то не возвращается.

Вот только журналист, прибывший на Осеннюю, долго беседовавший со Стасом, написал слишком много отсебятины в статье, что позволило ему представить читателям не слишком приятные в отношении семьи Чернецких выводы. Через несколько дней возле дома стало не протолкнуться.

Мне кажется, журналисты своими домыслами, подтолкнули следствие к версии о причастности кого-то из знакомых к доведению Виты до суицида. Возможно, я не прав, но уж слишком часто и долго те обсасывали, смакуя, все подробности нижнего белья семьи ли, знакомых ли, любимых нынешних или прошлых. Занимали страницы газет и минуты, нет, часы на кабельном. Поневоле поддашься соблазну проверить, правда ли то, о чем столь сладостно поют властители местных дум.

Следователи и проверяли. При этом куда большее внимание уделяя моей персоне, нежели Стасу или, тем паче, Марату, да что ж удивительно-то. Сам себе давно это объяснил. А вот Шелгунов, с ним действительно непросто. Может, я и пересказываю чужие домыслы, но в его трехэтажном королевстве, как говаривали не только отвергнутые по разным причинам арендаторы, было явно не все в порядке. Вроде как универсам работал в минус последние несколько лет, при этом, предоставляя и арендаторам, и налоговикам совершенно другие отчеты. Рассказывали, как сам Шелгунов старательно пускал пыль в глаза, чтоб перекредитоваться, ему срочно требовались деньги. Да, это всем было очевидно, кроме, разве что, Виты, Марат до денег был падок. И те подъемные сто тысяч евро со счета в германском банке, что получала незабвенная от своего покойного отца после замужества, могли бы стать неплохим подспорьем для разоряющегося, но не желавшего терять лицо и фирму, нувориша. Если, конечно, в его хозяйстве действительно имелась пробоина ниже ватерлинии. Я так и не узнал об этом, слишком поспешно покинув город, а теперь и не хочется. Ни ворошить прошлое, ни поминать Марата всуе.

А мои дела оказались выставлены на всеобщее обозрение. Журналисты взад и вперед прошлись и по прошлому и по будущему, заранее предположив во мне мелкого хищника, вроде шакала, жаждущего урвать кус не по зубам – еще бы, для меня такая сумма виделась запредельной. Да, по сути, ей и остается, я как был человеком с доходами ниже среднего, таковым и останусь. Вита, странное дело, ни разу не поминала этих денег в наших беседах, даже когда я в открытую говорил, зачем именно Марат собирается сделать ее своей женой. Улыбалась, старательно пытаясь очистить имя конкурента, будто не понимая, насколько ранит меня одним этим. Может, действительно не понимала, не видела? Нет, скорее всего, нет.

Боюсь, не могла выбрать. И это самое скверное, что могло случиться в наших отношениях, что привело их к гибели. И к тому, что произошло с Витой. Со мной. Со всеми.

В ту последнюю встречу очень хотелось высказаться. Почему-то казалось: те же доводы, только обличенные в другие слова, обязательно подействуют. Вита поймет, и что я чувствую к ней, и что другие на самом деле. А она… Виталина любила шутковать, придуриваться, порой, довольно неприятно, но старалась не переходить грань. А когда поняла, что иначе меня не переубедить, смеялась над собой, доводя меня, именно меня, до белого каления. Зачем надо было ей так издеваться, я до сих пор не могу сказать. Имелась в ней некая загадка, не всегда приятная, разгадать ее я долго пытался, но затем