Рут Ренделл - Призрак для Евы Страница 51

Наверное, Джимс пытался ей дозвониться, но это не имело особого значения. Зилла знала, что к обеду он должен вернуться. Джимс отменил встречу в Кастербридже и поехал прямо домой. Еды в квартире почти не было, а выйти в магазин Зилла тоже не могла. Будь миссис Пикок не такой противной, грубой и дерзкой, она бы попросила ее что-нибудь принести. Детям можно приготовить яичницу, хотя в последнее время они ели ее довольно часто, и Евгения уже спрашивала, известно ли ей, что яйца битком набиты холестерином.

Джимс пришел в самом начале первого. В отличие от Зиллы он не сделал глупости и не стал проходить сквозь строй журналистов на Грейт-Колледж-стрит, потому что видел толпу из окна машины, однако остаться незамеченным ему все равно не удалось. Газетчики караулили и у черного хода. Зилла, дрожа от нервного напряжения, услышала звук поднимающегося лифта, затем поворот ключа в замке. С Джимсом была Мелина Даз — в сальвар-камизе[46] цвета морской волны и с прической как у японской гейши.

Джимс открыл дверь в гостиную, переступил порог и окинул свою маленькую семью взглядом, каким обычно жестокие люди смотрят на бездомных. Детям он не сказал ни слова. Потом повернулся к Зилле и ледяным тоном произнес:

— Мы с Мелиной подготовим заявление для прессы. Я тебе покажу, когда все будет готово.

Заявление ей принесла Мелина. Оно было коротким и распечатано на компьютере.

Моя жена Зилла и я всецело отдаем себе отчет, какую сенсацию вызвали недавние события — трагическая смерть мистера Джеффри Лича и наше бракосочетание — в средствах массовой информации. Целиком и полностью соглашаясь с точкой зрения редакторов национальных газет, что данный случай представляет общественный интерес и скрывать его недопустимо, мы тем не менее хотели бы заверить тех, кому небезразлична наша судьба, что мы абсолютно невиновны и не совершали неблаговидных поступков.

Моя супруга искренне верила, что ее брак с мистером Личем распался двенадцать месяцев назад. Она полностью доверяла мистеру Личу, и я тоже. Мы ни на минуту не допускали мысли, что в чем-то виноваты или поступили неправильно. В противном случае мы, несмотря на нашу любовь друг к другу, непременно отложили бы бракосочетание до того момента, пока развод не был бы официально оформлен и мы могли бы начать все сначала, будучи в равных условиях.

Нет нужды говорить, что мы повторно заключим брак, как только это будет возможно. Мы оба хотим передать наилучшие пожелания тем, кто переживает за нас, и попросить их о понимании, терпимости — и, конечно, прощении.

— Возможно, слишком официально, — сказала Мелина, — но мы подумали, что это соответствует серьезности проблемы. Джимс решил, что лучше не упоминать о смерти вашего мужа, сделавшей вас свободной. Это выглядит неприлично. И мы не стали употреблять слово «двоебрачие». В двадцатом веке оно звучит ужасно, правда?

Не решаясь спросить Джимса, Зилла задала мучивший ее вопрос Мелине:

— Что они со мной сделают?

— За то, что вы были замужем за двумя мужчинами одновременно? Думаю, ничего особенного. В любом случае ваш муж умер, не так ли? Другое дело, будь он жив. Полиция сосредоточится на убийстве.

Мелина ушла, чтобы распространить заявление, — Зилла не знала, как это делается. Джордан устал плакать и заснул. Евгения сказала, что, если кто-нибудь ее отвезет, она хотела бы после обеда поехать к своей подруге Матильде, а теперь умирает от голода.

— В доме нет еды, — сказал Джимс.

— Знаю. Но как я могу выйти в магазин? Внизу настоящее столпотворение. — Зилле очень хотелось успокоить его. — Может, получится выскользнуть через подвал? Позади дома их нет.

— Есть. Когда мы с Мелиной подъехали, они чуть не раздавили мою машину.

— Мисс Макмерти говорит, что, если плохо питаться, заработаешь недостаток витаминов. Глаза ослепнут, а зубы выпадут, — сообщила Евгения.

— Попрошу сходить в магазин кого-нибудь из швейцаров, — сказал Джимс.

Зилла все ждала, когда муж начнет выяснять отношения и спросит, почему она обманула его насчет несуществующего развода. А пока занялась ленчем. Швейцар купил дешевые продукты в магазине на углу, причем то, что не любят дети. Салат был увядшим, помидоры мягкими. Джордан заплакал, когда ему предложили отварную солонину.

— Можно мне позвонить Матильде и пригласить в гости? — спросила Евгения.

— Я удивлена, что ты решила спросить.

— Значит, можно?

— Думаю, да. Только играйте в твоей спальне. У меня голова раскалывается.

Зилла вспомнила, что Матильду, наверное, привезет отец, но было уже поздно. Однако ребенка сопровождала молодая и красивая гувернантка. Зилла подумала, что должна быть благодарна за то, что подруге Евгении вообще разрешили прийти, позволили общаться с Мэлком-Смитами — после всего, что появилось в газетах.

— Я вернусь за тобой в шесть, Матильда.

Ее оставляют на три часа? Это значит, что Зилле придется их чем-то кормить. Она смотрела, как девочки удаляются в комнату Евгении, весело болтая; дочь хихикала, как нормальный ребенок.

Зазвонил телефон. Зилла со страхом сняла трубку. Это была мать: на этот раз она ничего не сказала насчет газет, но обвинила Зиллу в том, что ей безразлична судьба отца и она забыла, что сегодня утром ему делали шунтирование. Выслушав обещания дочери, которые та все равно не в состоянии выполнить, Нора Уолтинг бросила трубку, и Зилла осталась с Джимсом наедине.

Он достал из книжного шкафа еще не прочитанную биографию Клемансо, вернулся с книгой в кресло и в полном молчании открыл предисловие. Зилла взяла глянцевый журнал и попыталась читать статью о коллагеновых губных имплантатах. Неужели Джимс больше не будет с ней разговаривать? Что ей делать? Зилла вспомнила, как в декабре представляла их брак в виде целомудренного и милого союза двух лучших друзей, двух людей, которым весело вместе, которые наслаждаются жизнью и которые любят друг друга, хотя и не плотской любовью.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросила она, когда молчание стало невыносимым.

Джимс поднял голову, и на его лице промелькнуло раздражение.

— Прошу прощения… Что?

— Я спросила, ты ничего не хочешь мне сказать?

— Ничего, — ответил он. — А что тут говорить. Газеты уже все сказали.

— Мы вместе все преодолеем, правда, Джимс? Шум скоро утихнет. Ты не сделал ничего дурного. Заявление все исправит, да? О, Джимс, мне так жаль… Если бы я знала, то скорее умерла бы, чем позволила такому случиться. Прости меня.

— Перестань — это смешно. Смирение тебе не идет.

Зилла хотела стать перед ним на колени, но тут зазвонил телефон.

— Не отвечай, пусть звонит.

Джимс встал, подошел к телефону, снял трубку и стал слушать. Выражение его лица слегка изменилось.

— Да, — сказал он, потом повторил: — Да. Могу я спросить, почему? — Зилла никогда не видела его таким встревоженным. — Сначала мне хотелось бы связаться со своим адвокатом. Хорошо, через полчаса.

— В чем дело, Джимс?

— Меня приглашают в полицейский участок. Мой дом им не подходит. Они за мной заедут.

— Господи, Джимс, но почему?

Вместо ответа он снял трубку и набрал домашний номер адвоката.

Вошла Евгения, таща за собой Матильду.

— Ты должна мне пять фунтов, мама. Лучше запиши, а то забудешь.

Глава 22

С тех пор как до нее дошло известие о смерти Джеффа, Фиона не выходила ни в сад, ни в оранжерею. На работу она тоже не ходила. Почти не покидала дом. В отсутствие мисс Строгость и мистера Уголовный Розыск — а их визиты становились все короче и короче, пока не прекратились совсем — она сидела в гостиной, но не читала, не смотрела телевизор и не слушала радио, а просто сидела. Руки у нее обычно были сложены на коленях, колени сдвинуты. Плакать Фиона уже давно перестала. Она никому не звонила, а когда звонили ей, не брала трубку.

Мишель, которая вплоть до четверга ежедневно навещала ее, больше не приходила. Фиона была бы ей рада, потому что ей никого не хотелось видеть, кроме соседей. Наверное, Мишель, предположила она, устала успокаивать убитую горем женщину и, вне всякого сомнения, уже не знала, что сказать.

Фиона упивалась собственным горем. Она страдала так же сильно, как вдова, прожившая в браке двадцать лет. Ее сердце было разбито. Раньше она смеялась над нелепостью этого выражения: разбитое сердце. «Ты разобьешь мне сердце», — как-то сказала ей мать, узнав о каком-то мелком проступке; в то время Фиона еще училась в университете. Что за глупость, подумала она тогда. Теперь Фиона понимала. Ее сердце разбито, расколото на части, и после смерти Джеффа она уже не чувствовала, как оно бьется. Прижимая ладонь к груди, Фиона не ощущала никакого трепета или движения — только тупую боль. Иногда, сидя в полном одиночестве, она начинала беспокоиться по этому поводу и нащупывала у себя пульс, не зная, радоваться или печалиться слабым, равномерным толчкам.