Андрей Воронин - Жди меня Страница 51

- Ох! - только и сказал извозчик, заваливаясь назад.

Его руки разжались, выпустив вожжи, и лошадь немедленно стала, словно только того и ждала. Подхватив падающего извозчика, пан Кшиштоф еще раз ударил его пистолетом, целясь в висок. Он не видел, куда пришелся удар, но лежавший у него на руках извозчик содрогнулся всем телом и страшно захрипел. Он был неимоверно тяжел, и Огинскому пришлось поднатужиться, чтобы выбросить его из пролетки. Извозчик с плеском упал в лужу и остался лежать в ней лицом вниз. Пан Кшиштоф нащупал под ногами его шапку и выбросил ее вон.

Извозчик лежал в луже, не подавая признаков жизни. Возможно, он был уже мертв или умирал; Огинского эти подробности не интересовали. Извозчик был разменной монетой, пешкой в большой игре - той самой пешкой, которой жертвуют, не задумавшись даже на секунду. "Пусть скажет спасибо, перебираясь на козлы и разбирая вожжи, подумал пан Кшиштоф, - что на моем месте не оказался Лакассань. Тот не стал бы пачкать руки, колотя его по голове, а просто проткнул бы беднягу насквозь и не ушел бы, пока не убедился, что его жертва испустила дух. Так что мои действия можно считать гуманными и человеколюбивыми. Я милосерден, черт меня подери!"

Воспоминание о Лакассане заставило его поморщиться. Теперь этот убийца не просто был где-то поблизости; он снова обнажил клинок. Смерть лакеев князя Зеленского была не только мерой предосторожности со стороны Лакассаня. Это было предупреждение ему, пану Кшиштофу, и предупреждение весьма недвусмысленное. Француз, наконец, перешел от слов к делу, и дела его, как всегда, вызывали содрогание.

Огинский тронул лошадь, и та послушно потащилась вперед с прежней скоростью умирающей от истощения черепахи. Пан Кшиштоф не торопил ее: пока что спешить ему было некуда.

До дома графа Бухвостова он добирался не менее двадцати минут - почти столько же, сколько ушло бы у него на пешую прогулку. Проехав мимо, пан Кшиштоф загнал пролетку в темный переулок, спрыгнул с козел и привязал лошадь к стволу дерева. Он перелез через забор, внутренне готовый к тому, что вот-вот из темноты на него с лаем набросятся собаки, а вслед за ними вооруженные палками дворовые графа. К его удивлению, ничего подобного не произошло. Во дворе царила мертвая тишина, в доме не светилось ни одно окно. Пан Кшиштоф торопливо пересек открытое пространство двора и распластался по мокрой от осевших капель тумана стене. Он больше не чувствовал холода - ему было жарко, щеки его горели лихорадочным румянцем, а рука крепко стискивала рукоять пистолета - так крепко, что окованное медью дерево, казалось, вот-вот не выдержит и треснет у него в ладони.

Окно кухни было слегка приоткрыто - вероятно, по недосмотру. Граф явно чувствовал себя в полной безопасности и не боялся не только убийц, но даже и воров. Дивясь такому легкомыслию и благодаря за него бога, пан Кшиштоф бесшумно подтянулся на руках, царапая стену носками сапог, лег животом на подоконник и, толкнув легко подавшуюся под его рукой раму, перевалился вовнутрь.

Темень здесь была несусветная, по сравнению с ней уличная туманная мгла могла показаться ярким солнечным светом. Пан Кшиштоф медленно выпрямился и замер на месте, тараща глаза и изо всех сил вслушиваясь в тишину. В доме по-прежнему не раздавалось ни звука, если не считать шорохов и попискивания, которые производили возившиеся за печью мыши. Постепенно глаза Огинского привыкли к темноте и начали смутно различать очертания предметов. Прямо перед собой пан Кшиштоф разглядел заставленную кастрюлями и сковородами плиту и судорожно перевел дыхание: стоило ему, поторопившись, сделать шаг вперед, и он сослепу въехал бы прямиком в это скопище меди и чугуна, устроив тарарам, сравнимый по силе с шумом, производимым марширующим по улице полковым оркестром.

На минуту им овладело знакомое желание бросить все на произвол судьбы и бежать, куда глаза глядят, не разбирая дороги. Но бежать было некуда, и тогда пан Кшиштоф разозлился на Аграфену Антоновну: старая перечница умело загребала жар его руками. Если уж ей так мешает граф Бухвостов, пусть бы сама его душила! Огинский едва слышно прошептал самое грязное из известных ему ругательств, затем вознес к небу коротенькую молитву и, перекрестившись пистолетом, сделал шаг вперед.

Осторожно и медленно, как сползающая по стеклу капля дождя, пан Кшиштоф двинулся к выходу из кухни. Он несколько раз бывал у графа Бухвостова с визитом, но эта часть дома была ему совершенно незнакома. Он шел, для ориентировки ведя рукой по стене. Другая его рука по-прежнему сжимала грозно уставленный во тьму пистолет. С каждым новым шагом затея пана Кшиштофа казалась ему все более безумной и не сулящей в перспективе ничего, кроме новых неприятностей. Доводы Аграфены Антоновны в пользу этого убийства были неоспоримы и, более того, целиком совпадали с мнением самого Огинского, но все глубокомысленные рассуждения и хитроумные планы остались там, на улице, а страх был здесь, рядом с паном Кшиштофом, притаившись в темноте, - протяни руку и коснешься его скользкой ледяной шкуры. "Куда я иду? - спрашивал себя пан Кшиштоф, поднимаясь по каменной лестнице во второй этаж. - Что я намерен делать, когда приду на место? Да и доберусь ли я туда хоть когда-нибудь? Стоит мне споткнуться или задеть какой-нибудь чертов канделябр, и я погиб".

Тем не менее, он продолжал двигаться вперед - просто потому, что бегство требовало принятия волевого решения, а на это он был сейчас совершенно неспособен.

Коридор второго этажа был тускло освещен горевшей на лестничной площадке свечой, и пану Кшиштофу немного полегчало. Подумав немного, он взял свечу и пошел, освещая себе путь. Свет мог его выдать, но опасность всполошить весь дом, сослепу налетев на что-нибудь твердое, казалась более реальной.

Спальню графа Бухвостова пан Кшиштоф отыскал по доносившемуся из-за приоткрытой двери могучему храпу. Граф храпел так, как это могут делать только тучные, любящие плотно поужинать, совершенно здоровые и не знающие за собой никакой вины люди. Пан Кшиштоф, слушая эти реликтовые звуки, остро позавидовал графу. Ах, как хотелось бы ему сейчас лежать в своей полной клопов постели и выводить носом рулады!

Он осторожно просунул ствол пистолета в дверную щель и еще более осторожно нажал. Дверь пошла в сторону, петли протяжно заскрипели. Пан Кшиштоф отпрянул назад и замер, боясь пошевелиться, с головы до ног покрытый холодной испариной. Могучий храп за дверью на секунду прервался; стало слышно, как граф ворочается и шлепает во сне губами, а потом похожие на львиное рычание звуки возобновились с новой силой.

Пан Кшиштоф рывком распахнул дверь. Петли коротко взвизгнули и замолчали. Этот, звук был почти неразличим за храпом, от которого, казалось, содрогались стены комнаты. Огинский тенью проскользнул в спальню, подняв повыше свечу.

Граф в ночном колпаке и сорочке с кружевным воротом возлежал на огромной кровати под балдахином, издали и в полумраке напоминая небольшого кита, по ошибке забравшегося в человеческую постель. Он раздувал щеки, причмокивал, делал "тпррр" губами, сопел, пыхтел и рычал - словом, производил все те действия, кои положено производить человеку, заснувшему на спине, каковая поза, как известно, весьма располагает к храпу. А еще спящего в такой позе человека очень удобно душить, подумал пан Кшиштоф, приближаясь к кровати. Клади на лицо подушку, наваливайся сверху и спокойно жди, пока твоя жертва перестанет брыкаться. Шума никакого, и ошибка полностью исключена...

Он сделал еще один шаг и начал было заталкивать на место мешавший ему пистолет, когда из темного угла за пологом кровати навстречу ему стремительно метнулась какая-то тень, и в воздухе, отразив пламя свечи, молнией сверкнуло длинное тонкое лезвие.

***

Капитан гвардии и личный порученец маршала Мюрата Виктор Лакассань никогда не откладывал дела в долгий ящик, в особенности, когда речь шла о том, чтобы кого-нибудь убить. Неудача, постигшая его в последнем мероприятии подобного рода, нимало не обескуражила Лакассаня: княжна, похоже, еще не созрела для доноса, и он не собирался давать ей на это время. Единственным человеком в городе, к которому она могла обратиться со своим рассказом, был граф Бухвостов - тот самый граф, который столь рьяно взялся за розыск человека, подбросившего Багратиону анонимное письмо. Он чем-то напоминал Лакассаню Кутузова - такой же аморфный и бездеятельный внешне, граф на поверку оказался столь же проницателен и опасен, как и одноглазый фельдмаршал. Россия была страной, где главную силу представляли старики, и это было хорошо, поскольку пожилые люди легче расставались с жизнью.

Приговор был окончательный и не подлежал обжалованью: Бухвостова следовало немедленно устранить. Следующей на очереди была княжна Вязмитинова, что тоже не сулило особенных осложнений; а уж потом, устранив все помехи на своем пути, Лакассань намеревался вплотную заняться Огинским. Ему давно пора было возвращаться к Мюрату - с поляком или с его головой в седельной сумке, безразлично.