Ирина Глебова - Качели судьбы Страница 52

И вот порыв воздуха обнажил её, и Всеволод замер, ошеломлённый. Его руки невольно отпустили прутья качели, словно он хотел прикоснуться к ней. Доска завибрировала, Лариса вскрикнула, и Севка успел удержаться. А потом вновь оттолкнулся, набирая высоту. Они молчали, но глаза их сияли глубоким и необыкновенным светом. Воздух, рассекаемый мощными бросками, струился по телу, и Ларисе казалось, что это сама ночь, светлая и чистая, смывает с неё всё прошлое, что уже не нужно, что можно забыть, чего почти уже и не было.

А забыть так хотелось. Забыть аборт, который она сделала буквально за месяц до её знакомства со Всеволодом…

Когда Лариса сказала графу, что беременна, он растерялся. Это было и противно, и смешно. Как будто он, отец двоих детей, не догадывался, что такое может произойти!

– Что же делать? – бормотал он. – Ларочка, я рад, милая, но… Что же делать?

– Нужно делать аборт.

Ей хотелось сказать это спокойно, но голос невольно прозвучал резко, обвиняюще. Однако он даже не заметил, обрадовался:

– Да, да! Ты правильно решила…

Господи! Как ей хотелось другого! Идя на встречу с ним, Лариса представляла, что Валерий скажет: «Это знак судьбы! Она давно предопределила быть нам вместе, но я плохо прислушивался к ней. Но этот знак нельзя отвергнуть. Мы будем вместе!»

Конечно, не такими словами, но именно об этом граф должен был ей сказать. И ожесточение от услышанного сжало ей сердце, видимо, больше не отпустило никогда. Через годы, когда у Ларисы родился сын, её Федюша, она поняла и, наконец, простила Валерку Сарматова. Ведь ему предстояло выбирать между гипотетическим, ещё не виденным ребёнком и двумя живыми, любимыми малышами, которые бегали, смеялись, смешно картавили, карабкаясь ему на руки… К тому же она, Лариса, не дала графу даже опомниться, подумать. Через день сказала:

– На операцию нужны деньги, двадцать пять рублей.

– Да, конечно. Вот, возьми.

Он достал из нагрудного кармана хрустящую купюру. Она взяла. А что? Где ей было достать такие деньги! Свою месячную стипендию – почти такую же! – она отдавала родителям.

После первого разговора с графом Лариса вечером наведалась к Тане Сурковой, рассказала ей всё. Вместе они отвергли больничный, официальный вариант. Он был чреват разглашением тайны: несколько дней в больнице, больничный лист с обязательным диагнозом, знакомые, которых можно там встретить… Лариса совсем не хотела, чтоб кто-то знал о беременности и аборте, и особенно папа с мамой.

Татьяна бралась помочь. Она рассказала, что есть у неё в редакции машинистка Лена, а у той – любовник по профессии акушер. Таня и сама знала этого Борю: он был общительный тип, сопровождал свою подругу на «выездные семинары» в лес на шашлыки, дружил со всеми редакционными. И как-то рассказывал, подвыпив, что помогает одному врачу – «асу в своём деле» – делать аборты на дому. За плату, конечно, но быстро, без боли и без огласки. Таня на следующий день через Лену созвонилась с Борисом, тот перезвонил её полчаса спустя, назвал день, время, адрес и сумму – те самые 25 рублей.

По указанному адресу Лариса добиралась с двумя пересадками – это был дальний новый микрорайон, многоэтажный дом. Всю дорогу внешне она казалась очень спокойной, но каждый мускул её был сведён судорогой страха. Она боялась. Боялась довериться незнакомым людям, боялась боли, возможных осложнений… В лифте, поднимаясь на двенадцатый этаж, она едва стояла на ногах: так кружилась голова и тошнило. Потому наверное и нажала звонок быстро, без раздумий, чтоб не дать страху совсем себя скрутить.

Дверь ей открыл невысокий, полный, очень живой мужичок лет тридцати, приветливо затараторил:

– Вы Танечкина подружка, Ларочка? Заходите. Вы пунктуальны.

Тут же в коридоре она отдала ему деньги. Он взял, покивал понимающе:

– Да, сумма приличная. Но того стоит! Виктор Михайлович прекрасный специалист, лучший гинеколог у нас в городе – это точно! Всё сделает по высшему классу! Боли не почувствуете ни на секунду…

Его интимный полушёпот немного снял напряжение, прекратилась та незаметная непрерывная дрожь, что колотила её всю дорогу. Боря завёл её в комнату, усадил в кресло, а сам быстро и ловко отворил какие-то шкафчики, накрыл стол белой простынёй, стал на тумбочке раскладывать инструменты. В это время вошёл врач – высокий, худощавый, в белом халате.

– Всё готово? – спросил он Борю и посмотрел на Ларису, здороваясь. Его тёмные проницательные глаза были печальны, и за один долгий взгляд он, казалось, всё о ней понял. Может быть, он обладал умением внушать? Потому что Лариса сразу перестала его стесняться. Во время операции он объяснял ей всё, что делает.

– Сейчас я сделаю несколько уколов, чуть-чуть потерпи. Зато потом боли не будет…

Боли и в самом деле она не испытывала. Лариса чувствовала постукивание, поскрёбывание, но так, словно к телу приложили доску и все действия производили на этой доске. Когда девушка только легла на стол, слегка запрокинув голову, у неё на лбу выступил пот. Но Боря промокнул капли ватным тампоном. А потом она расслабилась, ей стало покойно, да ещё голос Виктора Михайловича успокаивал.

– Вот теперь всё. Последняя проверка – не больно? – чтоб чистота была идеальной… Можешь перевести дух – конец.

Он встал, держа руки внизу, сказал:

– Лежи, не поворачивай головы.

Но его предупреждение на секунду запоздало. Лариса уже стала приподниматься и увидела вымазанные кровью почти по локти его резиновые перчатки и таз, полный густой тёмной крови вперемешку с такими же кровавыми скользкими кусками чего-то. Боря быстро подхватил этот таз и потащил его из комнаты. А врач сказал ей:

– Не огорчайся, девочка, не переживай. Следующий раз ты обязательно родишь, правда ведь?

Голос его был мягким и очень уверенным. Лариса глубоко вздохнула, откидывая вновь голову на стол, сказала:

– Да.

Пришёл Боря, помог ей лечь так, чтоб можно было вытянуть ноги, укрыл каким-то одеялом, посоветовал:

– Если можешь, немного поспи.

В квартире стояла тишина, лишь далеко, наверное из кухни, изредка доносились приглушённые звуки. От слабости кружилась голова, было тепло, и она вправду задремала. И проспала два часа. Потом Боря предложил ей принять душ и проводил вниз, на улицу, поймал такси и отправил домой. К этому времени у неё как раз кончались занятия в институте, дома ни о чём не заподозрили. Просто она пожаловалась, что болит голова, и рано легла с книгой в постель.

И в тот день, и на следующий Лариса была, себе на удивление, спокойной. Всё произошло так легко и просто, что, казалось, не оставило следа в душе. Но на третью ночь ей приснилось что-то страшное и тоскливое, она плакала во сне. А днём, встретив на улице двух юных мамаш с колясками, впервые позволила себе вспомнить кровавые сгустки плоти в тазу. Шла по улице, сжав губы, не замечая, что по лицу текут слёзы. И много дней потом, на лекциях, в очереди, дома у телевизора вдруг впадала в оцепенение. А придя в себя, украдкой вытирала мокрые бороздки на щеках.

Началось её отторжение от графа. Нет, она не обвинила его, не прогнала. Только сказала:

– Эх ты, Валерка! Ведь мы с тобой последние полтора месяца были такими родными, как никогда. В нас текла одна кровь! Теперь этого нет.

– Ещё будет, – сказал он и побледнел: глупо было, только что отказавшись от ребёнка, говорить о другом. Сердце у него больно заныло. «Зачем я это сделал? Всё должно было быть по-другому…» Впервые эта мысль у него была такой сильной, почти как решение… Но через два месяца Лариса откажет ему и выйдет замуж за другого.

Ещё взлетают вверх качели. Но мужчина и женщина уже не раскачивают их. А, отдавшись на волю ритмичного движения, молча смотрят друг на друга. И под глубоким, восхищённым взглядом мужа Лариса забывает обо всём. Ничего не было до этого единственного мужчины в её жизни! А ветерок по-прежнему овевает, гладит кожу. И тоже словно сдувает невидимый липкий покров, обнажая первозданную наготу. Всё только начинается – как с рождения…

Но амплитуда широкой доски становится всё меньше. И ничто в нашей жизни не проходит бесследно. За всё когда-нибудь приходится расплачиваться…

КОНЕЦ