Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного Страница 52

– А что такое с моей дочерью? – вспыхнула Вероника Юрьевна и резко повернулась лицом в обвинительнице.

– Авантюристка она! И врушка, каких свет не видел!

– Моя Майя?! Да быть такого не может! – Вероника Юрьевна стиснула дочь в объятьях: – Что ты наделала?! Отвечай!

– Ой! Мама, пусти, мне больно!

– Господи, что с тобой? – испугалась Вероника Юрьевна. – Что случилось?!

– Мама, меня сбила машина.

– О господи!

Майя сбивчиво стала объяснять, как она попала в этот дом. Как у нее украли деньги и документы, а потом вообще сбила машина. Вероника Юрьевна слушала, ничего не понимая.

– Ты в Москве в последний раз! – сказала наконец она. – Все. Хватит. Больше я не пойду у тебя на поводу!

– Так, – подвел итог Платошин. – Одна, значит, нашлась. Осталось только разобраться, что с ней теперь делать? Ведь это мошенничество: она втерлась в доверие, обманом проникла в дом, пользовалась деньгами чужих людей…

– Вот именно! – взвизгнула Наталья Александровна. – Надо подсчитать, во сколько нам это обошлось! Ее лечение и пребывание здесь! Заплатите нам все до копеечки!

Тут только до Вероники Юрьевны дошло:

– Это ведь дом Эдуарда Листова?

– Он самый, – усмехнулась Наталья Александровна. – А вы, значит, женщина с портрета? В розовых тонах?

– Да, это я.

Олимпиада Серафимовна поджала и без того тонкие губы, они превратились в ниточку. Так вот она, великая любовь ее мужа! На одну картину, но зато великую! Своих законных жен Эдуард Листов так-то не осчастливил, на полотнах не увековечил. А эта, значит, сподобилась!

– Тоже небось авантюристка, – уколола она, не сдержавшись. – Яблоко от яблони, как говорится.

– Вот уж кто имеет право находиться здесь, так это моя дочь! – не выдержала Вероника Юрьевна.

Ее голос от волнения зазвенел.

– Я столько лет молчала, – сказала она. – Но раз такие упреки… Майя – дочь Эдуарда Листова! И не надо на меня так смотреть!

Майя в ужасе прошептала:

– Зачем ты это сказала, мама?

– Я хочу, чтобы им стало стыдно. Им, а не мне. Должно быть, я единственная, кто ничего от него не требовал, никогда не рвался к его огромным деньгам. Ты родилась чуть позже срока, все никак не хотела появляться на свет. Андрей… Твой отец… Мой муж. Он поверил, что ты – его дочь. А если и не поверил, то промолчал. За всю жизнь – ни одного упрека. И ты навсегда останешься его дочерью. От этих людей ничего нам с тобой не надо, Маруся.

– Маруся! – раненой птицей вскрикнула Алевтина. – Маруся-то моя где?!

Вероника Юрьевна наморщила лоб:

– А в самом деле, ведь Маша Кирсанова поехала в Москву тем же поездом… С ней что-то случилось?

Алевтина Васильевна залилась слезами. Платошин наконец сообразил, кто перед ним:

– А! Вы – сводная сестра Старицкой! У меня к вам вопрос: давно она задумала совершить преступление?

– Какое еще преступление?! – Алевтина вытерла слезы и кинулась защищать сестру: – Она никого убивать не собиралась!

– Зачем же она тогда устроилась сюда на работу, а? Правду говорите! Мы все равно уже ее знаем! У нас есть показания Старицкой!

– И что с того? – Голос Алевтины Васильевны стал злым. – Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Ольге в жизни не повезло. Муж ее бросил, до нитки обобрал. Посуду – и ту из дома вывез, занавески с окон содрал. Они всегда плохо жили. Ольга чуть что – ко мне. Пряталась в моем доме, в провинции, от своего деспота. С мужем у нее тогда уже разладилось. Она совсем девчонкой замуж-то выскочила, да и промахнулась. Как узнала, что мы с заезжим московским художником роман крутили, так и пристала ко мне: скажи, мол, что ребенок от него. А вдруг поверит? А мы потом что-нибудь придумаем. Это она меня уговорила!

Олимпиада Серафимовна первой сообразила:

– Погодите-ка. Так что ж, выходит, Маруся не дочь Эдуарда Листова?!

– Какое там, – махнула рукой Алевтина. – Не его…

Настя с удивлением сказала:

– Но она же талантливая художница! Мы все видели ее рисунки! Если она не дочь Эдуарда Олеговича, откуда у нее тогда такой огромный талант?

– Талант, да, – тяжело вздохнула Алевтина. – Так и у отца ее, я полагаю, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. Аж до белой горячки допился, на человека стал не похож. А тогда я его пожалела. Как Эдуард Олегович уехал, так Василию совсем худо стало. Я его домой к себе привела, утешила как могла. С месяц он ко мне ходил. Маруся моя недоношенной родилась, семимесячной. Ольга денег паспортистке сунула, и та отчество в свидетельстве поставила: Эдуардовна. Василий-то был женат, и баба у него злющая-презлющая! Вот мы Листовым и прикрылись. С паршивой овцы хоть шерсти клок, – вздохнула Алевтина. – Появилось красно солнышко, да тут же и скрылось: уехал наш художник, и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, может, его в Москву позовут. Не дождался.

– Постойте, – сказал Эдик. – Папку забрал? Сейчас я кое-что принесу. Она до сих пор в моей машине.

Он торопливо спустился в сад.

Алевтина Кирсанова меж тем продолжала рассказывать:

– Послушалась я Ольгу, сказала всем, что от художника забеременела. И ему написала: родилась, мол, у вас дочь. Он и откликнулся, денег стал присылать. А от денег кто ж отказывается?

Платошин тяжело вздохнул:

– И тогда Ольга Сергеевна Старицкая придумала план, как завладеть огромным наследством. То есть не сразу, а когда Листов пошел в гору. Как только он купил этот особняк, Старицкая поняла: пора! Листовым понадобилась прислуга. Ольга Сергеевна пришла к художнику и сказала, что она – сводная сестра Алевтины. Это и была ее рекомендация. Иначе кто бы ее взял? Они с Листовым договорились об этом молчать. Желание было обоюдным. Листов тогда еще хорошо жил со своей женой, а Старицкая пока не знала, какую выгоду может извлечь из сложившейся ситуации. На всякий случай у нее была припасенная ампула цианистого калия. Под конец жизни художник сделался сентиментальным, и Старицкой удалось уговорить его включить в завещание Марусю.

Олимпиада Серафимовна возмущенно сказала:

– Но если Мария Кирсанова дочь не Эдуарда Листова, какое право она имеет на его наследство? Потому что есть законные…

– Насчет ее прав мы потом поговорим, – прервал ее Платошин. – Давайте сначала с трупами разберемся. Итак, Старицкая своего добилась: Листов признал Марию своей дочерью и отписал ей половину всего, что имел. Вызванная срочной телеграммой наследница приехала в Москву. И надо же так случиться, что на вокзале Майю сбила машина, и она была принята за Марусю Кирсанову. Ольга Сергеевна в первую же ночь поехала в больницу, потому что понимала: племянница в опасности. Слишком большие деньги оставил ей Эдуард Листов.

– Да-да, я помню, – вдруг сказала Майя. – Я проснулась ночью и увидела у своей постели незнакомую женщину. Это была Ольга Сергеевна.

– Но Старицкая решила, что ей выгодно держать пока всех в неведении. Потому что на Марусю могло быть совершено покушение. Ведь Ольга Сергеевна проболталась одной из женщин про ампулу с ядом. И эта ампула внезапно пропала из ее комнаты…

В это время вернулся Эдик, держа в руках папку. Приглядевшись, Алевтина вздохнула:

– Его вещь. Василия. В ней он хранил свои рисунки, которые отдал на вокзале Листову.

Олимпиада Серафимовна заволновалась:

– Выходит, это не Эдуард писал? Как же так?

– А вот так, – усмехнулся Эдик. – Талантливым копиистом был мой покойный дедушка! А то: гений, гений. Единственное, что он сделал сам, это портрет в розовых тонах, и то позаимствовал цветовую гамму у провинциального художника. Про уродство, что висит в кабинете, я не говорю. Жалкая попытка сделать открытие, принадлежащее единолично Эдуарду Листову. А получилась «Безлюдная планета», всего-то.

– С-скажите, Алевтина, – взволнованно пролепетала Настя, – а он еще жив?

– Кто? – удивлено спросила та.

– Этот Василий? Настоящий отец Маруси?

– Живет, небо коптит, – вздохнула Алевтина Васильевна. – Живопись давно забросил. С тех самых пор, как уехал Эдуард Олегович, и забросил. И запил… Теперь уж он совсем старик. Скоро небось помрет.

– А как его фамилия? – поинтересовался Эдик.

– Простая фамилия: Иванов. Василий Иванов.

– Да, сколько по России таких Ивановых! – вздохнул Платошин. – Талантов, которых, что называется, быт заел. Или обманули.

– Мой муж никого не обманывал! – вскинулась Олимпиада Серафимовна. – Это все Нелли! Она его заставила – уверена!

– Тем более что она уже ничего не скажет, – усмехнулся Эдик.

– Надо устроить выставку, – взволнованно сказала Настя. – В… В Манеже!

– И кто это будет делать? – удивленно посмотрела на нее Олимпиада Серафимовна. – Меня увольте. Мне это не надо.

– И Васе уже ничего не надо, – вздохнула Алевтина. – Пусть все остается как есть. Эдуард Олегович – знаменитым художником, а Васька – кочегаром.