Андрей Троицкий - Черные тузы Страница 53

– Ты умница, – слезы в глазах Марины мгновенно высохли. – А сейчас, немедленно тебе просто необходимо посмотреть на работы Артура. Тебе необходимо спуститься в его подвал и взглянуть…

– А вот это лишнее, – Росляков, словно вытолкнутый мощной пружиной, подскочил с места. – Сейчас, немедленно мы разбежимся. Звони через неделю.

Росляков приехал на место раньше назначенного времени и теперь, развернув на коленях газету, вертелся на стуле, дожидаясь врача Сергея Сергеевича Островского. В неурочный вечерний час поликлиника при онкологическом центре на Каширке пустовала. Закончился рабочий день, люди разошлись по домам. Одинокая уборщица в обнимку со шваброй проделывала замысловатые па в противоположном освещенном конце коридора. За дверью ординаторской слышались негромкие голоса, мужской и женский. Росляков невольно прислушивался, стараясь разобрать слова.

Поняв, что сосредоточиться на чтении все равно не удастся, он свернул газету и убрал её в сумку. Женщина сказала «войди в мое положение» и ещё что-то неразборчивое. Мужчина тоже отвечал неразборчиво, говорил в нос. Можно было понять только «к чертовой матери» и «я тоже человек». Неожиданно дверь приоткрылась, женщина в распахнувшимся белом халате выпорхнула в коридор и так быстро пробежала мимо Рослякова, что тот даже не успел рассмотреть её лица. На ходу она вытирала щеки носовым платком. Росляков посмотрел вслед женщине, выждав деликатную паузу, постучался в дверь костяшками пальцев и, когда услышал «войдите», переступил порог кабинета.

Расположившийся за столом Островский выглядел усталым и расстроенным.

– Это что, больная? – спросил Росляков.

– В какой-то степени, – ответил Островский и тяжело вздохнул.

Не дожидаясь приглашения, Росляков сел на стул. Неожиданно он сам почувствовал усталость, захотелось выпить грамм двести, но на этот раз коньяка с собой не было. Островский дозвонился в редакцию и сказал, что надо бы встретится, а Росляков, ещё до конца не остывший после бурного выяснения отношений с Крошкиным, только спросил, в какое время подъехать в поликлинику на Каширке.

– Принимаешь человека за порядочного, а он оказывается, – Островский не стал продолжать мысль, снова вздохнул и посмотрел тяжелым взглядом на закрытую дверь. – Черт, не знаешь, что с этими бабами делать. Принимаешь ее… А она оказывается…

– Один мой знакомый бизнесмен проломил голову соседу пенсионеру, потому что принял его за налогового инспектора. По пьяной лавочке не разобрался, кто звонит в дверь, и схватился за молоток. Теперь бизнесмен сидит.

– А пенсионер? – Островский озадачено посмотрел на посетителя.

– Старика схоронили, – отмахнулся Росляков. – На Хованке схоронили. Он к этому бизнесмену за спичками приходил.

– Ну, до этого у нас с ней, – Островский кивнул на дверь, – у нас до этого дело не дойдет, до проломленной головы. Надеюсь, что не дойдет.

– Это что, служебные неприятности?

– Скорее, личные неприятности, которые могут перерасти и в служебные, – Островский задумчиво почесал нос. – Уже перерастают.

Росляков с благодарностью вспомнил Марину, вот золотой человек, умеет расставаться по-хорошему. Без служебных неприятностей.

– Вы мне звонили, Сергей Сергеевич, – Росляков вернул погруженного в себя Островского к реальности. – Что-то об отце хотели сказать?

– Да, хотел сказать, – очнулся Островский. – Он аккуратный человек, очень дисциплинированный. И мужественный. Ходил в поликлинику, никогда не опаздывал, сдавал все анализы. А у нас неприятные анализы, болезненные. Это тебе не банку с суточной мочой притащить. Так вот, я просто радовался на него глядя. Впрочем, «радовался» неподходящее слово. Вообщем, он куда-то исчез. Пришлось повторять анализы. Твой отец снова стал приходить сюда. А потом опять исчез. И не появляется уже третью неделю. А у нас есть место, мы готовы были его госпитализировать. Пойми, Петя, мы здесь не бегаем за больными. Они бегают за врачами. Поэтому я тебе и позвонил.

– Госпитализировать? – повторил Росляков. – А что, анализы готовы?

Островский кивнул головой и отвел глаза в сторону.

– И что? – Росляков почувствовал, что во рту пересохло, что он произносит слова с трудом, через силу. – И какой этот, как его, диагноз?

– Между нами говоря, мало утешительного, – Островский продолжал смотреть куда-то в угол кабинета. – У него рак легких. Но случай операбельный. Будем надеяться на лучшее… Ему нужно ложиться к нам. Чем, скорее, тем лучше.

– Понятно.

Росляков встал со стула, подошел к рукомойнику и попил воды из-под крана.

Глава двадцать третья

…Закладывать на дороге взрывчатку.

Плечи давит мокрый ватник, а лом выскальзывает из влажных ладоней. Тоскливо. И уж совсем тягостно заниматься этой нудной работой в слякотный серый день, когда с неба то дождь льет, то снег сыплет. Оглянись вокруг и не сразу догадаешься, какое время года на дворе.

Савельев остановился, положил лом на снег, снял солдатскую ушанку и платком вытер со лба пот. Тишина. Только, кажется, промороженные за долгую зиму стволы деревьев поскрипывают или издают какие-то другие, странные, ни на что не похожие звуки, что-то вроде писка заблудившейся под половицами мыши. Савельев прислушался. Далеко, за лесопосадками, гудело шоссе, скрипели деревья, шуршал в голых ветках снег с дождем. Увязая ногами в снегу, он отошел на обочину и поднял голову кверху. Высоко в сером небе дрожали черные ветки осин.

Вытащив пачку сигарет, Савельев пошарил по карманам в поисках коробка спичек. Он завернул полу ватника, нашел коробок в брючном кармане. Чиркнув спичкой, поднес огонек к кончику сигареты, вобрал в себя крепкий, ядовито махорочный дым. Стоять так неподвижно, без всякого дела на обочине дороги – холодно. Быстро стынет потная спина, в промокших ботинках зябнут ноги. Сделав несколько быстрых глубоких затяжек, Савельев выбросил короткий окурок, поднял лом и принялся методично его острым концом долбить асфальт. Через двадцать минут он почувствовал, что совсем выдохся, опустился на корточки. Куски асфальта и крупная перемешанная с песком щебенка застучала по днищу большого жестяного ведерка.

– Что, уже все ямы готовы?

Росляков только вернулся от «Жигулей», припаркованных за полтора километра отсюда, у магистральной дороги. Савельев настоял на том, чтобы оставить машину подальше, мол, это тоже техника безопасности. Взрывчатка отдельно, машина отдельно – таково железное правило. Росляков подошел неслышно и, встав над Савельевым, стал внимательно разглядывать ямы на дороге.

– Пока только две ямы вырыл, – сказал Савельев. – Но для нормальной закладки нужна ещё одна, третья. Но тут, в нашем деле, спешки не требуется. Успеем.

Он поводил руками по груди бушлата, стряхивая с влажных ладоней прилипший песок. Отошел в сторону и, вывалив половину ведра за обочину, несколько раз пнул ногой рыхлый влажный снег, маскируя им песок, щебенку и черные куски асфальта. Снег с дождем все сеялся из худого неба. Присев на корточки, Савельев расстегнул «молнию» сумки, вытащил толстый моток двужильного провода, прикинул его длину, нашел середину и перочинным ножичком стал аккуратно удалять кусочек пластиковой обмотки.

– Погода дрянь, – Росляков нахлобучил черную шерстяную шапочку глубоко на лоб.

– Погода для нашего дела хорошая, – сказал Савельев. – Ни одна собака в такую погоду из дома не высунется.

– А если нас все-таки заметят?

– Кто заметит? – Савельев рукавом ватника стер с лица капли влаги. – Кто нас может заметить?

– Но ведь по этой дороги ездят, ей пользуются. Хотя бы изредка. Если есть дорога, значит, по ней кто-то ездит.

Росляков задумался. Действительно, кто может заметить их на этой вечно пустой дороге? Перед приездом Марьясова в свой загородный дом дорогу расчищает от снега грейдер. Происходит это дважды в неделю, вечером в пятницу, перед приездом хозяина, и ранним утром в воскресенье, перед его отъездом. А сегодня суббота, вторая половина дня. Самое удобное и безопасное время. Все это, разумеется, так. Все правильно. Но безотчетный, глухой к разуму страх все равно не отпускает, лежит на душе тяжелый, как могильная плита.

Там, на отшибе, за этими деревьями, за прозрачным березовым лесом, за сосновыми посадками, несколько домов, в которых никто не живет. Лишь Марьясов без жены, в сопровождении нескольких охранников наезжает сюда на выходные. Программа отдыха стандартная. До десяти утра он спит, смотрит телевизор, завтракает, гуляет. Затем баня. Не сауна, а русская парная баня. Затем следует обед, часто переходящий в ужин, бильярд или настольный теннис. Спать Марьясов ложится рано, не позже двенадцати. Гостей в загородном доме он никогда не принимает – это уже устоявшаяся привычка. Возвращается в город в воскресенье в полдень. Отец утверждает, что по Марьясову можно часы проверять. А уж отцу можно верить.