Марджери Аллингем - Полиция на похоронах. Цветы для судьи (сборник) Страница 53

Давным-давно – в те дни, когда даму-машинистку еще считали смелым новшеством, – Флоренс Керли была секретарем Старика. Она, верная живучей женской традиции преданно служить доминирующему мужчине, вверила себя фирме «Барнабас», словно возлюбленному. Тридцать лет мисс Керли любила предприятие, как сына и хозяина одновременно. Знала о его делах больше, чем все книги счетов, понимала трудности и дорожила победами с одержимостью первой няньки. В конторе она олицетворяла великодушный всезнающий ум, один из главных капиталов фирмы. За стенами конторы мисс Керли вызывала страх и почтение, иногда – негодование. При этом выглядела глуповатой незаметной старушкой, которая тихонько сидит у камина.

В комнате было очень тепло.

– Мне, пожалуй, пора, Джина. – Джон встал. – Тус в своей новой книге такого наворотил! Хочу довести ее до ума. Я вызвал его на завтра.

Приглашая автора для беседы, Джон всегда говорил «я вызвал его» – это была коронная фраза Старика.

Мисс Керли шевельнулась.

– Мистер Тус очень самонадеянный юноша, мистер Уидоусон, – рискнула высказаться она. И непонятно зачем добавила: – На прошлой неделе я видела, как он обедает с Филлипсом из «Денверса». Они, наверное, вместе учились.

Джон, уловивший направление ее мыслей, помедлил.

– Книга и правда не так хороша, как первая, – виновато сказал он.

– Да, не хороша, – согласно кивнула мисс Керли. – Со вторыми книгами вечно так, правда? И все же что-то в нем есть. Я бы не хотела, чтобы он от нас ушел. Не люблю «Денверс».

– О да, – скупо отозвался Джон и добавил: – Я над ней поработаю.

Он пошел к двери – представительный, интересный мужчина: высокая стройная фигура, суховатое желтое лицо, коротко стриженные седые волосы.

На пороге помедлил, взглянул на хозяйку дома.

– А где Пол? Не знаешь, Джина? С четверга его не видел. Опять в Париж улетел?

Возникла неловкая пауза, Керли невольно заулыбалась. Пол – нахрапистый, хвастливый, энергичный – часто выводил из себя кузенов, но ее забавлял. Джон впервые открыто упомянул дело с биографией Турлетта, и все в комнате мысленно вновь услышали страстный неубедительный голос Пола, перекрывающий шум сентябрьского коктейльного приема.

– Скажу вам, мой дорогой друг, я был так взволнован, так раздавлен, что тут же поспешил в Кройдон и сел на самолет. Даже не сообразил захватить чемодан или сообщить Джине – просто рванул туда и купил эту книгу!

То обстоятельство, что биография Турлетта вызвала одинаковые отклики и у британских, и у американских читателей – средненькая проба пера в жанре свободного стиха, не более, – и что сделка стоила Барнабасам примерно пятьсот фунтов, вполне объясняло ядовитое замечание Джона.

Джина ожила. Прежде чем ответить, она с грациозной неторопливостью повернула голову.

– Не знаю где. Дома он с четверга не появлялся.

В спокойном голосе с неожиданным новоанглийским акцентом не было смущения или негодования – ни вопросом, ни самим фактом отсутствия мужа.

– Понятно. – Джон тоже не выглядел удивленным. – Если сегодня придет, попроси заглянуть ко мне. Я буду читать допоздна. Мне доставили весьма примечательное письмо от миссис Картер. Хорошо бы Пол отучился петь дифирамбы авторам. А то они потом негодуют, если книга не идет нарасхват.

Его голос затих на скорбной ноте уже за дверью.

Ричи захохотал – сухое отрывистое кудахтанье, на которое никто не обратил ни малейшего внимания. Он сидел в стороне, в тени, откинувшись на спинку кресла: тихая, унылая или, на чей-нибудь сентиментальный взгляд, трогательная фигура.

Ричард Барнабас, брат растаявшего в воздухе Тома, единственный из кузенов не получил по завещанию Старика доли в деле. Разумеется, в тысяча девятьсот восьмом он был моложе, но не так молод, как малыш Майк или подросток Пол, и ненамного моложе самого Джона. Объяснений этой загадки у Ричи никогда не спрашивали, однако условие завещания, которое предписывало облагодетельствованным кузенам «приглядывать» за Ричардом Барнабасом, проливало некоторый свет на мнение Старика о племяннике.

Они исполнили это предписание типичным для фирмы, да и, возможно, для издательства в целом, способом: выделили Ричи кабинетик наверху, достойное жалованье и звание «чтец». Он делил свои обязанности с двумя-тремя десятками клириков, незамужних девиц и неимущих преподавателей, разбросанных по всей стране, но имел при этом официальную должность и жил в мире потрепанных рукописей, по которым составлял длинные заумные отчеты.

Словно худое пыльное привидение, его часто видели на ступенях конторы, в холле или в хитросплетении продуваемых улиц, когда он размашистым шагом быстро шел из священного переулка к себе в меблированные комнаты на Ред-Лайон-сквер.

Ричи никто не воспринимал всерьез, однако всем он был симпатичен – как чужая безобидная домашняя зверюшка, вызывающая полутерпимое, полуснисходительное отношение. Каждый год ему давали трехнедельный отпуск, и все три недели о Ричи не вспоминали. Лишь растущая гора рукописей в пыльном кабинетике свидетельствовала о том, что он и правда отсутствует.

Среди младших служащих бродили туманные слухи, будто Ричард проводит отпуск за чтением в своих меблированных комнатах, однако ни у кого не доставало интереса проверить. Кузены же просто говорили и думали: «А где Ричи? Ах да, в отпуске…» – и забывали о нем ради более важных дел, которых всегда хватало.

Периодически находились сентиментальные юные дамы – хотя таких на фирме не одобряли, – которые видели в Ричи романтическую загадочную натуру с тайной внутренней жизнью, слишком тонкой или даже поэтичной для того, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение. Однако со временем они бросали свои изыскания, поскольку обнаруживали, что у Ричи душевная организация ребенка и разум школьника. И что он ни капельки не несчастен.

Отсмеявшись, Ричи встал и подошел к Джине.

– Мне тоже пора, дорогая, – улыбнулся он ей. Помолчав, добавил: – Вкусный чай.

– Ты такой милый, Ричи. – Джина прищурилась и приветливо протянула руку.

Ричи коротко ее пожал, кивнул Керли, одарил широкой улыбкой Майка, которому всегда симпатизировал, и вышел.

Оставшиеся трое обменялись сердечными взглядами. Душевную тишину гостиной какое-то время ничто не нарушало. Со стороны парка к дому поползли первые волны тумана, однако его холодные гадкие щупальца пока не проникли в умиротворенную комнату.

Мисс Керли сидела в своем углу – безмятежная, погруженная в мысли. Все, кто знал Флоренс Керли, давно привыкли к ее взгляду «сквозь тебя», ставшему в конторе предметом добрых шуток. Старушка же считала свою привычку весьма полезной. Выцветшие голубые глаза плохо просматривались за стеклами очков в золотой оправе, а потому окружающие никогда точно не знали, куда направлен ее взгляд.

Сейчас она со спокойным любопытством изучала Майка.

Майкл Веджвуд – сын младшей и любимой сестры Старика. Место в фирме было гарантировано Майку с детства. Ему едва исполнилось семь лет, когда дядя умер.

Мисс Керли смотрела на Майка и размышляла: ранняя подготовка к профессии легко могла его испортить. Мальчик, из которого обдуманно и хладнокровно воспитывают достойного члена любой старинной издательской фирмы, не говоря уж о «Барнабас и партнеры», имел все шансы вырасти педантом, брюзгой или кем похуже. Однако вмешались смягчающие обстоятельства. Во время войны фирма понесла убытки, состояние Старика сильно уменьшилось, и юный Майкл, хоть и посещал правильные учебные заведения, денег почти не имел. А по мнению мисс Керли, нужда обладает очень ценным качеством – она замечательно отрезвляет.

Майк опоздал на войну лишь на несколько месяцев – когда подписали окончательное перемирие, он еще не завершил учебу. До сих пор мисс Керли считала его человеком благополучным и неиспытанным. Ему сейчас вроде бы двадцать восемь или двадцать девять лет; добродушный, учтивый, с приятной внешностью, надежный, спокойный. Но, хотя мисс Керли и понимала причины его популярности, Майк напоминал ей создание не совсем ладное – словно всему живому и самому важному в нем позволили атрофироваться, заменив обаянием, непринужденностью и интеллектом.

Майк, безусловно, хорош собой. Сейчас он в расцвете мужской зрелости, в нем больше стариковского характера и достоинства, чем в любом из кузенов. Присущи ему и фамильные черты Барнабасов: блестящие проницательные глаза темного цвета, сильный волевой нос, тонкие нежные губы.

Теперь, когда подозрения последних недель перешли в уверенность, он стал для Керли гораздо интересней и, что примечательно, существенно вырос в ее глазах.

Она украдкой бросила взгляд на Джину – роскошную, безмятежную, полулежащую на диване с высокой спинкой.

«Девочка еще не знает наверняка, – продолжала благодушно размышлять Керли. – Он был осторожен, ничего не говорил. Не решился, конечно. Люди теперь нерешительные. Страсть их пугает. Они с ней ведут борьбу, как с чем-то неприличным. Естественно, страсть неприлична. Как и многое другое. Но Старик… – Воспоминания тронули губы Керли легкой улыбкой. – Старик бы девочку заполучил. Нехорошо, конечно, ведь кузен с ним работает, но заполучил бы. Этим-то он и превосходил своих племянников».