Андрей Троицкий - Любовь, похожая на смерть Страница 54

– Нет, нет… Все так.

– Я сам когда-то мечтал гитару освоить, – вздохнул Солод. – Но оказался слишком ленивым для музыки. И живот большой, гитара на коленях не помещалась. Падала все время. Да… На пол падала.

– Если нужно несколько уроков игры на инструменте, я готов…

– Я уже стар, чтобы учиться этому, – помотал головой Солод. – Не разделяю общего мнения, что лучше поздно, чем никогда. Я бы по-своему сказал: лучше – никогда, чем поздно. Ну, а теперь сбацай чего-нибудь. На твой вкус.

Певец вопросительно глянул на Гурского. Тот молча кивнул головой: сказано петь, значит, пой, а не выдрючивайся. Карлов быстро расчехлил гитару, пристроил ее на правом колене. И, перебирая струны, запел:

– Поднявший меч на наш союз достоин будет худшей кары…

Голос певца звенел от волнения, а плохо настроенная гитара фальшивила. Солод неподвижно растянулся на лежаке, закатив глаза, вдохновенно чесал живот. Когда песня закончилась, щелкнул пальцами, мол, давай дальше. Сам спустил голые ноги на пол, налил чашку чая, с аппетитом съел пару пирогов и освободил от бумажки шоколадную конфету. Он одобрительно кивнул головой, когда песня кончилась.

– Хорошо, душевно, – сказал он. – С песнями у тебя нет проблем. А с картами… Дурак ты. Лучше бы не садился, если не умеешь. А если сел, помни, что карточные долги – священны. Короче, я тебе помог. Выкупил всю твою задолженность до последней копейки. Теперь никакие кавказцы на тебя больше не наедут. И голову не отрежут, как обещали.

Карлов прижал руки к впалой груди и всхлипнул, готовый пустить слезу.

– Этого не надо, не люблю. – Солод брезгливо поморщился, показал рукой на чайный столик. – Ты угощайся. Бери, чего нравится.

Певец сглотнул слюну. Во рту со вчерашнего дня не было маковой росинки, а в глотке пересохло, словно в пустыне жарким днем. Он перевел вопросительный взгляд на Гурского, неподвижно стоявшего возле окна. Тот отрицательно помотал головой.

– Спасибо, я сыт, – ответил Карлов. – Большое спасибо.

Откуда-то из-под халата Солод извлек несколько цветных фотографий и вытянул руку, дожидаясь, когда певец возьмет снимки и рассмотрит их. Карлов быстро перебрал фотографии и, не зная, что делать дальше, вопросительно посмотрел на Гурского. Тот не сделал никакой подсказки. Солод дожевывал пирог с квашеной капустой. Вытерев губы рукавом халата, спросил:

– Нравится баба?

– Интересная женщина, – робко ответил Карлов, догадавшись, что именно этого ответа от него ждут. – Даже очень.

– Хочешь ее трахнуть?

– Но я… А кто она такая?

– Моя жена всего-навсего.

Карлов побледнел от страха. Солод взял новый пирог, разломил его, посмотрел, что за начинка внутри, и отложил в сторону. Взял другой пирог, тоже разломил и стал жевать.

– Ну, чего молчишь? Потрахаешь ее немного. Поиграешь в любовь. Ты ведь учился в театральной студии, знаешь, как это делается. Ахи, охи, при луне вздохи… Стихи ей почитаешь, на гитаре потренькаешь. И она уже твоя. Сама природа тебе помогает. На дворе весна, время любви и всего такого прочего. Короче, устроим тебе с ней случайную встречу на одном из твоих квартирных концертов. А дальше уж ты сам. Своими силами овладеешь… Да… Овладеешь ситуацией.

– Почему именно я? И как же…

Солод не дал певцу закончить вопрос.

– Такие ребята – ну, вроде тебя – нравятся моей жене, – сказал он. – Ей это все по кайфу: гитара, романтика… Сам слышал, как она крутила твои записи. Все никак не вырастет, не превратится во взрослого человека. А твои долги я обнулю, об этом больше не думай. В дальнейшем дадим тебе несколько поручений, не очень сложных.

– Спасибо! Уж и не знаю, как благодарить.

– Но предупреждаю: надумаешь динамо крутить… Будешь подыхать очень тяжело и, главное, долго. Пять дней, неделю… Не стану описывать все то, что тебе придется перетерпеть. Потому что даже меня от этого тошнит. Вадим Вадимович, – он кивнул на Гурского, – поставит задачу более конкретно, все объяснит. Ответит на вопросы. Ты не стесняйся, спрашивай. И усы свои дурацкие сбрей. Алла не любит, когда усы.

– Я все понял, – шмыгнул носом Карлов. – Я вообще понятливый.

– В таком случае больше не задерживаю.

Солод подобрал с пола еще не читанную газету и снова развалился на топчане.

Глава 22

Радченко в который раз прошелся от конца поезда до первого вагона. Остановился, наблюдая, как пассажиры, стоявшие на перроне, дожидались новостей. Уже ночь; состав должен был отъехать от города километров на сто или дальше, но все еще стоит на месте. На душе было тоскливо и тревожно. Дима вдруг вспомнил своего сына, беспокойно спящего в кроватке. Вспомнилось лицо жены, каким его видел последний раз: напряженное, сердитое. Слезы в глазах. Сейчас, в этот самый момент Галя наверняка еще не легла спать. Она ждет его и волнуется. Она не может не волноваться – всегда одно и то же, когда он уезжает надолго.

Он обещал вернуться, и он, конечно же, вернется. Вернется… Но только не этим поездом.

Радченко развернулся и быстро зашагал назад. Нашел свой вагон, схватившись за поручень, забрался вверх по ступенькам, прошел до середины полутемного коридора, раскрыл дверь купе. Возле окна сидела молодая женщина в белом спортивном костюме. Она жевала яблоко и смотрела на незнакомца без всякого интереса. Повернувшись к ней спиной, Дима достал с верхней полки спортивную сумку. Вытащил и сунул под куртку пистолет и запасную обойму. Снова застегнул «молнию», вышел в коридор.

Через минуту он разыскал проводницу, вложил в ее горячую ладонь несколько крупных купюр, а взамен получил обещание, что его сумка доедет до Москвы в целости и сохранности. И там, на вокзале, будет передана в руки господина Полозова, хозяина адвокатской конторы «Саморуков и компаньоны». Ему лично и никому другому. Во избежание недоразумений сумку лучше хранить в другом вагоне. И не в багажном отделении, а, скажем, в холодильнике, где держат продукты. Радченко записал телефон проводницы и ее имя.

– Это очень важно, – повторил он.

– Довезу в лучшем виде. – Женщина кивала головой и улыбалась, сверкая вставным железным зубом. Не избалованная деньгами, она вдруг получила хорошую премию за пустяковую услугу. – Будьте уверены, доедет сумка.

Радченко выбежал на полутемную вокзальную площадь. Такси не видно, на другой стороне несколько частных машин, возле крайней курит водитель…

Гурский сорвал с карниза занавеску, набросил ее на ногу старика, с которой слетела галоша. Так хотя бы не забрызгаешь кровью приличные брюки. Постоял над своей жертвой, примериваясь, с какой стороны половчее ударить, чтобы сломать тонкие кости ступни. Это болезненно. Крови будет немного, но вид изуродованной ноги, как правило, производит должное впечатление. Собеседник становится разговорчивее, общительнее.

Закричала женщина, тонко и пронзительно. Толик Тузенко отошел от кровати на середину комнаты, он стянул с себя и бросил на стул матерчатую куртку. И подумал, что давно надо было раздеться до пояса, потому что духота тут нестерпимая. Он снял через голову майку с рисунком на груди: змея поедает собственный хвост. Бросил барахло на стул, а сам, зачерпнув из ведра кружку воды, сделал два жадных глотка. Обернулся назад и увидел, что старуха не лежит, а сидит на кровати. Она держит в руках одно из двуствольных ружей, что стояли возле шкафа. Тузенко почувствовал, что челюсть распахнулась сама, помимо воли.

– Эй, не балуй, – крикнул он. – Брось это…

Толик, еще не поверив в реальность происходящего, шагнул к кровати, зачем-то вытянул вперед руку. Он подумал, что стариковские ружья нужно было с самого начала убрать куда-нибудь подальше, с глаз долой. Или хотя бы проверить, заряжены они или нет. Но он и предположить не мог, что старуха умеет обращаться с оружием. Мысли вихрем пронеслись одна за другой, оставив после себя легкое головокружение.

Он успел сделать еще полшага – и услышал такой грохот, будто где-то рядом саданули из танкового орудия. Уши заложило от этого грохота. В грудь ударили с такой силой, что он, еще не почувствовав боли, оказался в глубоком нокдауне. Слетев с катушек, перевернулся через голову и оказался где-то под столом, успев опрокинуть пару стульев, табуретку и ведро с водой.

В этот критический момент Гурский, поглощенный своими заботами, стоял спиной к кровати. Услышав, как заскрипели пружины матраса, как закричал Тузенко и грохнул выстрел, он стал действовать неосознанно, положившись на выработанный до автоматизма навык стрелка. Отступив в сторону, повернул корпус, выдернул из-под ремня пистолет и трижды выстрелил, не целясь, на звук. Обернулся и увидел, что раненая старуха еще сидит на кровати, сжимая ружье, и целится в него. Он выстрелил зряче, зная, что не промажет. Ружье упало на пол. Старуха сползла с кровати, из ее полуоткрытого рта полилась кровь.

Гурский опустил руку с пистолетом и стал ошалело вращать глазами, силясь понять, что произошло за несколько коротких мгновений. Засунул пистолет под ремень. Шагнув к кровати, поднял с пола ружье, открыл его. И увидел, что в патроннике только одна гильза, а не две. Заряд картечи из единственного патрона Зоя Федоровна подарила своему мучителю. В Гурского ей стрелять было уже нечем.