Эллери Куин - Кот со многими хвостами. Происхождение зла Страница 56

Наконец в кульминационную октябрьскую ночь Казалис подстерег девушку, походившую на Мэрилин Сомс ростом и фигурой и по ошибке надевшую ее пальто, затащил ее в проход между домами и начал душить шнуром из индийского шелка, точно таким же, каким пользовался Кот.

Будучи пойманным, Казалис «признался», что он — Кот, и описал свои действия во время предыдущих девяти убийств, включая убийство Абернети, совершенное, когда Казалис находился в Швейцарии!

Почему? Почему Казалис изображал Кота? Почему он признался в преступлениях Кота?

Старик внимательно слушал.

— Это, безусловно, не являлось бредом человека, отождествлявшего себя с другим лицом и претендовавшего на его преступления с помощью простого заявления, как делали многие психопаты в течение этих пяти месяцев, — такие случаи сопровождают каждое сенсационное преступление. Нет, Казалис доказал, что он — Кот, замыслом, планом и действием, совершив новое, типичное для Кота преступление, основанное на точных знаниях и глубоком изучении привычек, методов и техники Кота. Это была даже не имитация, а блистательная интерпретация, включающая и кажущиеся промахи. Например, в то утро, когда Казалис вошел в дом и вышел во двор, Мэрилин спустилась в вестибюль и провела там несколько минут, просматривая почту. В этот момент Казалис вернулся в нижний коридор. Поблизости никого не было заметно, а ранним утром улица пустовала. Тем не менее, в тот раз Казалис не попытался напасть на девушку. Почему? По тому что, сделав так, он бы нарушил постоянную схему преступлений Кота, которые совершались только под покровом ночной тьмы. Такое скрупулезное внимание к деталям не похоже на поведение обычного психопата, занятого самооговором, не упоминая уже о продемонстрированной Казалисом сдержанности.

Нет, Казалис не был безумен, и его перевоплощение в Кота, совершенное с истинно творческим энтузиазмом, имело вполне рациональную причину.

— Значит, вы считаете, — осведомился Зелигман, — что Казалис не намеревался задушить девушку до смерти? Что он всего лишь притворялся, будто хочет это сделать?

— Да.

— Но из этого следует, что он знал о полицейской слежке за собой и что его схватят в момент покушения?

— Конечно знал, профессор. Сам факт стремления доказать, что он Кот, будучи в здравом уме, предполагает логичный вопрос: доказать кому? Как я отметил, его доказательства не ограничивались простым признанием. Они включали изощренные действия в течение многих дней — от выражения лица до пребывания возле дома Сомсов. Такой обман свидетельствует о старании обмануть наблюдателя. Да, Казалис знал, что за ним следит полиция, знал, что каждое его движение замечают опытные оперативники.

А набросив шелковый шнур на шею Селесты Филлипс — девушки, которую он по ошибке принял за свою жертву, — Казалис сыграл финальную сцену для публики. Обращает на себя внимание тот факт, что десятое преступление было единственным, когда жертва смогла закричать достаточно громко, чтобы ее услышали. А затягивая петлю на ее шее, чтобы оставить там заметные следы, Казалис тем не менее позволил ей просунуть пальцы между петлей и горлом и не оглушил ее ударом, как делал Кот по крайней мере в двух случаях. В результате вскоре после нападения Селеста пришла в себя и смогла нормально говорить и двигаться — полученные ею повреждения были вызваны, главным образом, ее же сопротивлением и страхом. Можно только предполагать, как бы поступил Казалис, если бы мы не вбежали в проход, чтобы остановить его, — вероятно, он позволил бы девушке кричать достаточно долго, не нанося ей существенных повреждений, чтобы обеспечить вмешательство посторонних. Район был густонаселенный, и он наверняка не сомневался, что детективы бродят в тумане где-нибудь поблизости. Казалис хотел быть пойманным в момент покушения, тщательно это спланировал и добился успеха.

— Следовательно, — сказал старик, — мы также приближаемся к конечной цели нашего путешествия.

— Да. Ибо единственным объяснением стремления человека в здравом уме взять на себя чужие преступления и понести полагающееся за них наказание может быть только желание защитить истинного преступника.

Казалис скрывал личность Кота, защищал его от разоблачения и кары. И, делая так, он наказывал себя за ощущаемую им в глубине души вину, поскольку вина эта была непосредственно связана с Котом. Вы согласны со мной, профессор?

Но старик ответил странным тоном:

— Я всего лишь наблюдаю за маршрутом вашего странствия, мистер Квин. Поэтому я не соглашаюсь и не возражаю, а просто слушаю.

Эллери рассмеялся:

— Итак, что же в итоге нам известно о Коте?

Что Кот был кем-то, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.

Что Кот был кем-то, кого Казалис изо всех сил стремился защитить и чьи преступления, по мнению Казалиса, были связаны с его собственной виной.

Что Кот был психопатом, чья мания обусловила причину для розыска и убийства тех людей, которые появились на свет с помощью Казалиса-акушера.

Что, наконец, Кот был человеком, имевшим доступ к старым акушерским картам Казалиса, которые хранились в запертом помещении его квартиры.

Зелигман поднес трубку ко рту, но застыл как вкопанный.

— Известен ли мне такой человек, спросил я себя? — продолжал Эллери. — Да, известен. И только один — миссис Казалис.

Ибо миссис Казалис, — добавил Эллери, — единственная, кто соответствует только что перечисленным мною условиям.

Миссис Казалис — единственная, к кому Казалис испытывал глубокую привязанность.

Миссис Казалис — единственная, кого Казалис мог стремиться защитить и в чьих преступлениях он мог считать себя виновным.

Только у миссис Казалис могла иметься маниакальная причина искать и убивать людей, которым ее муж помог появиться на свет.

Наконец, только у нее был доступ к акушерским картам мужа.

Выражение лица Зелигмана не изменилось. Он не выглядел ни удивленным, ни потрясенным.

— Меня в основном интересует ваш третий пункт. Что вы понимаете под «маниакальной причиной» миссис Казалис? Как вы это объясните?

— Снова при помощи метода, который вы считаете неизвестным науке, герр профессор. Я знал, что миссис Казалис потеряла при родах двоих детей. Я знал со слов Казалиса, что после вторых родов она уже не могла забеременеть. Я знал, что вследствие этого несчастья она очень привязалась к своей племяннице Ленор Ричардсон и была для нее даже в большей степени матерью, чем ее сестра. Я знал, точнее, был уверен, что Казалис как муж был несостоятелен в сексуальном отношении. Безусловно, в течение длительного периода его нервных расстройств и последующего лечения он был источником постоянного разочарования для своей жены. А ведь когда они поженились, ей было всего девятнадцать.

Таким образом, с девятнадцатилетнего возраста, — продолжал Эллери, — миссис Казалис вела неестественное напряженное существование, усиленное жаждой материнства, гибелью двоих детей и неспособностью забеременеть снова, что привело к перенесению материнских чувств на племянницу и вызвало лишь новую неудовлетворенность. Она знала, что Ленор никогда не сможет полностью стать ее дочерью — мать Ленор была властной, ревнивой, инфантильной, являясь источником постоянных конфликтов. Миссис Казалис, напротив, отличалась сдержанностью, поэтому все ее разочарования были спрятаны в глубине души очень долгое время — пока она не перешагнула сорокалетний рубеж. И тогда она сломалась.

Я уверен, профессор Зелигман, что в один прекрасный день миссис Казалис сказала себе нечто, ставшее единственным смыслом ее жизни. Поверив в это, она сразу же очутилась в искаженном мире психозов.

Не сомневаюсь, что, пребывая в здравом уме, миссис Казалис ничего не знала о том, что ее муж считает себя виновником гибели их детей при родах, иначе их долгая совместная жизнь была бы невозможна. Но думаю, она пришла к этому выводу, впав в безумие.

Миссис Казалис сказала себе: «Мой муж дал живых детей тысячам других женщин, но, когда мне пришло время рожать, он дал мне мертвых. Значит, мой муж убил их. Он не позволил мне иметь своих детей, а я не позволю тем женщинам иметь их детей. Он убил моих, а я убью их». — Помолчав, Эллери спросил: — Не мог бы я выпить еще чашечку чудесного невенского кофе, профессор Зелигман?

— Конечно. — Старик дернул шнур звонка, и появилась фрау Бауэр. — Эльза, еще кофе.

— Все готово, — огрызнулась по-немецки экономка и вскоре вернулась с двумя кофейниками, из которых шел пар, чашками и блюдцами. — Знаю я вас, старый Schuft! У вас опять подходящее настроение для самоубийства! — И она удалилась, хлопнув дверью.

— Вот так всю мою жизнь, — вздохнул Зелигман и посмотрел на Эллери. — Это удивительно, мистер Квин. Я могу только сидеть и восхищаться.