Детектив и политика 1991 №3(13) - Дик Фрэнсис Страница 56

— Я уверена, что ты не подумал о занавесках на окна. Если ты хочешь, чтобы он вошел в твою гостиную, она должна выглядеть нормально. Вероятно, у него острый нюх на такие вещи. — Она вытащила из шкафа какой-то цветастый ситец. — Мы возьмем булавки и сделаем из него занавески. — Она деловито укладывала в коробку булавки и ножницы, затем скатала легкий старый ковер, на котором стоял мольберт, и сняла со стены картину, изображавшую цветы.

— Это зачем?

— Чтобы украсить холл. Так он будет лучше выглядеть.

Мы сложили вещи, которые она собрала, в аккуратный сверток и положили к дверям, я добавил две коробки сахара, большой электрический фонарь, который она держала на случай, если перегорят пробки, и веник.

После того порывистого поцелуя софа показалась мне безводной пустыней.

17

Мы встали рано и приехали в коттедж, когда не было еще девяти. До приезда Кемп-Лоура предстояло много работы.

Я спрятал машину в кустах позади дома, мы внесли ковер и другие вещи в холл. Баттонхук прекрасно себя чувствовала и, когда мы открыли дверь, встретила нас восторженным ржанием. Пока я набросал ей свежей соломы и принес сена и воды, Джоанна решила вымыть окна с фасада.

Свежепокрашенные рамы, занавески, ковер и картина, видные сквозь полуоткрытую дверь, создавали впечатление ухоженного, обжитого дома. Закончив работу, мы вместе стояли в воротах и любовались своим мастерством.

Я обнял ее за талию. Она не отодвинулась.

— Ты ведь будешь осторожен, правда?

— Конечно, — заверил я и посмотрел на часы. Двадцать минут одиннадцатого. — Нам лучше войти в дом, вдруг он приедет немного раньше.

Мы закрыли дверь и сели на сено в комнате с окном на ворота. Минута или две прошли в молчании. Джоанна вздрогнула.

— Тебе холодно? — озабоченно спросил я. Ночью опять был мороз. — Надо было бы затопить плиту.

— Это от нервов, не от холода, — проговорила она и снова вздрогнула.

Я обнял ее за плечи, она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Темные глаза мрачно и тревожно глядели в мои.

— Это не кровосмешение, — пояснил я.

Глаза у нее расширились, как от удара, но она не отодвинулась.

— Правда, наши отцы братья, но между нашими матерями нет никакой родственной связи.

Она ничего не ответила. У меня вдруг возникло чувство, что, если я упущу этот момент, я потеряю ее навсегда, и свинцовый холод отчаяния сдавил мне желудок.

— Никто не запрещает браки между кузенами, — медленно начал я. — Закон разрешает, и церковь разрешает. Если в этом было бы что-то аморальное, разве бы они разрешали? И в таких случаях, как наш, медики тоже не видят никаких препятствий. Если бы были убедительные генетические основания, разумеется, мы бы не поженились. Но ведь их нет. И ты знаешь, что их нет. — Я замолчал, она мрачно смотрела на меня и ничего не говорила. — Я не понимаю, — потеряв надежду, продолжал я, — откуда у тебя это чувство?

— Инстинкт, — ответила она. — Я сама не понимаю. Но я всегда думала, что для кузенов брак невозможен…

Наступило молчание.

— Наверное, сегодня мне лучше ночевать в моей берлоге, в деревне, и завтра утром начать тренировки. Я пренебрегаю работой уже целую неделю.

Она высвободилась из моих рук.

— Нет, — резко сказала она. — Возвращайся на квартиру.

— Я не могу. Я больше не могу.

Она встала и подошла к окну. Прошло несколько минут. Она повернулась, облокотилась спиной на подоконник, загородив свет, и я не мог видеть выражение ее лица.

— Это ультиматум? — спросила она дрожащим голосом. — Или я выйду замуж за тебя, или ты опять исчезнешь? И больше у нас не будет таких дней, как на этой неделе…

— Это вовсе не ультиматум, — запротестовал я. — Но мы не можем остаться навсегда так, как сейчас. По крайней мере, я не могу. Не могу, если у тебя нет сомнений, что ты когда-нибудь переменишь свои взгляды.

— До конца прошлой недели не было никаких проблем, вернее, они меня не трогали. Ты был чем-то запретным для меня… вроде устриц, от которых у меня несварение… что-то приятное, но запрещенное. И теперь, — она попробовала засмеяться, — и теперь будто я жить не могу без устриц. И я как раз посередине…

— Иди сюда, — требовательно сказал я.

Она подошла и снова села рядом на сено. Я взял ее руку.

— Если бы мы не были кузенами, ты бы вышла за меня замуж? — Я затаил дыхание.

— Да, — просто ответила она. — Без колебаний.

Я обнял ее голову и повернул лицо к себе. В глазах на этот раз не было паники. Я поцеловал ее. Нежно, с любовью.

Губы у нее дрожали, но в теле не было ни сопротивления, ни слепого, инстинктивного страха, как неделю назад. Я подумал: если за семь дней такие изменения, то что же сделают семь недель?

Во всяком случае, я не потерял ее. Холодок в желудке растаял. Мы сидели на тюке сена, я держал руку Джоанны и улыбался.

— Все будет хорошо, — заверил я ее. — Пройдет немного времени, и тебе не будет мешать, что мы кузены.

Она удивленно поглядела на меня и потом неожиданно засмеялась.

— Я верю тебе, — сказала она, — потому что я в жизни не встречала такого упорного человека. Ты во всем такой. Ты не останавливаешься перед неприятностями, лишь бы добиться чего хочешь… вроде участия в скачках в прошлую субботу или ловушки в этом коттедже… и когда ты жил эту неделю у меня, инстинкт против родственных браков стал во мне замирать, я привыкаю к мысли, что не права… как Клаудиус Меллит проводит психоанализ и очищает мозги от ненужных идей, или что-то в таком роде, так и ты действуешь на меня… Я постараюсь, — закончила она уже серьезно, — не заставлять тебя ждать слишком долго.

— В таком случае, — начал я, подхватывая ее шутливый тон, — я буду приходить ночевать на твою софу как можно чаще, чтобы быть под рукой, когда случится прорыв обороны.

Она весело засмеялась:

— И начнешь с нынешней ночи?

— Хорошо бы, — согласился я. — Берлога никогда мне не нравилась.

— Уф! — с ироническим облегчением вздохнула она.

— Но все равно я должен вернуться сюда в воскресенье вечером. Раз Джеймс снова берет меня на работу, должен же я проявить интерес к его лошадям.

Мы сидели на тюке с сеном и спокойно разговаривали, будто ничего не случилось, и ничего не случилось, подумал я, кроме чуда, от которого зависит вся моя жизнь, чуда, что рука Джоанны нежно прижалась к моей, и у нее нет желания отодвинуться.

Минуты