Наталья Солнцева - Загадка последнего Сфинкса Страница 58

Маслов растерялся, но за этой растерянностью скрывалось злорадное торжество. Еще бы! Новый «шедевр» Домнина явно говорил не просто о творческом кризисе, как у него самого, а о полном провале, позорном фиаско. Наконец-то чемпион сошел с дистанции, спекся.

Баркасов, подобно большинству приглашенных, в недоумении таращился на пустую раму, которая и без картины являла собой произведение искусства. В его лице боролись сочувствие и странное удовлетворение. Высокий бархатный воротник, закрывающий его шею, наводил на размышления. «Что, если экстравагантная деталь туалета прячет синяк или ссадину, полученную ночью от бруска, метко запущенного моей рукой?» — подумал Матвей.

— У Маслова — шейный платок! — приникнув к нему вплотную, сообщила Астра.

Их мысли работали в унисон. Действительно, шелковый платок, небрежно повязанный скульптором, совершенно не шел к смокингу.

– Богема! Им все дозволено, — ответил Матвей. — Не торопись с выводами. У Домнина тоже блуза с пышным жабо до подбородка. Да и другие одеты не менее оригинально.

Александрина приободрилась, на ее щеки вернулся румянец. Она гордо выпрямилась и с двусмысленной улыбкой захлопала в ладоши. Ее усилия не пропали даром! Наглый, бессовестный пасынок сломлен, раздавлен. Он не в себе и продолжает ломать жалкую комедию, когда пора закрывать занавес. Финита, финал, финиш…

— Почему ты молчишь, друг? — обратился между тем художник к Маслову. — Тебе нечего сказать?

Тот овладел собой, приосанился и произнес, указывая на массивную раму:

— Это не «Черный квадрат» Малевича, господа! Это нечто куда более мистическое и… гениальное. Это истинное лицо женщины, неуловимое и вечно изменчивое, в котором заключается для нас, мужчин, целый мир. То, что рама пуста, — иллюзия нашего ума, одурманенного предрассудками и ложными мнениями. Игорь Домнин представил нам глубочайшую философскую концепцию женского и человеческого естества, суть которого — зеркальное отражение.

Феофан сделал эффектную паузу, устремив взгляд на слушателей.

— Язык у него здорово подвешен! — восхищенно присвистнул Матвей.

— А король-то голый! — выкрикнул какой-то мужчина.

На него зашикали. По залу пронесся смешок.

— Перед нами — лучшее зеркало, когда-либо созданное кистью живописца! — продолжал оратор. — Вершина мастерства художника, ничего не добавляющего к картине природы, а только взявшего в раму часть божественного творения. Каждый может увидеть в ней то, что подсказывает ему собственное воображение. Каждый мужчина может увидеть здесь свою возлюбленную, каждая женщина, — себя, а боги — гобелен, сотканный их фантазиями. Это лицо Вселенной, господа! — патетически воздел он руки к потолку.

Дамы бешено зааплодировали, мужчины прятали улыбки. Зал охватила нервная лихорадка, истерическое возбуждение.

— Что за прикол? — удивился молодой человек рядом с Астрой. — Нас разыгрывают?

Художник в темно-бордовых обтягивающих брюках и того же цвета блузе с широкими рукавами при своем среднем росте казался на фоне Маслова гигантом. Он поднял руку, и воцарилась тишина. Слышно было лишь учащенное дыхание женщин, треск свечей и шорох вечерних платьев.

Домнин заговорил:

— Не думайте, что я выжил из ума, помешался на почве искусства. Отчасти я признаю свое безумие, как признавал его великий Франсиско Гойя. «Я проклят, — говорил он. — И имя моему проклятию — живопись». Готов подписаться под его словами! Меня обычно сравнивают с Климтом, но я бы назвал себя «новым Гойей». Впрочем, заглядывая в себя, я нахожу там всех великих художников всех времен — по капле, по искорке, по отзвуку. Они все здесь, во мне!

Он прижал руки к груди и на миг закрыл глаза, будто прислушиваясь к каким-то внутренним голосам.

— Домнин патологически нескромен, — пробормотал Матвей. — Представляю, как это бесит его собратьев по кисти и критиков.

«Да… Феофан знает Игоря Домнина как свои пять пальцев, — подумала Астра. — И Санди, видимо, тоже. Недаром она нарядилась на испанский манер: искусствоведческое и женское чутье подсказало ей, что следует надеть. Она вызывает пасынка на эмоциональную дуэль, жмет на его самые чувствительные точки, добивает. «Новый Гойя»! Смело сказано!»

Она приподнялась на цыпочки и шепнула Карелину:

— Этот зал, полный гостей, — идеальное место для убийства. Сфинкс среди присутствующих, я уверена! Ищи его.

— Интересно как? Кого он собирается отправить на тот свет, по-твоему? Домнина?

Астра не успела ответить — ее внимательный взгляд наткнулся на женщину с осанкой балерины. Та была одета в черное платье, приколотая к прическе вуаль закрывала верхнюю часть лица. Но эта уловка не обманула Астру. Инга?! Вдову Теплинского выдали прямая спина и особая посадка головы, выработанная годами упражнений.

— Инга, — показала Астра на женщину в черном. — Видишь? Вон там, сбоку. Она опоздала и проскользнула незамеченной. Пришла все-таки.

Инга слегка повернула голову в сторону Александрины и наблюдала за той из-под вуали. Беспутная красавица, поглощенная своими мыслями и снедаемая беспокойством, не обращала внимания ни на что, кроме художника и его картины, вернее пустой рамы.

Игорь ведет себя так, словно все идет по плану: презентация состоялась, с его картиной ничего не случилось, и вообще, он по-прежнему гений, кумир и важная персона. Он помешался! Мелькнувшую было жалость к художнику вытеснил острый приступ ненависти. А вдруг ему опять удалось оставить ее в дураках?

— Я не позволю тебе торжествовать, — закипая яростью, шептала Санди. — На сей раз нет!

— Дорогой друг, — громко произнес Домнин и тепло приобнял Феофана за плечи, тем самым приковывая к себе внимание публики. — Благодарю за высокую оценку моих способностей. Вынужден огорчить и тебя, и всех собравшихся здесь почитателей моего творчества: моя кисть недостаточно искусна, а краски уступают палитре богов по чистоте тона, блеску и богатству оттенков…

Маслов почувствовал подвох, но продолжал улыбаться и делать восхищенно-заинтересованный вид.

— …посему моя возвышенная мечта запечатлеть на холсте лик Вселенной пока не осуществилась! — закончил свою мысль художник. — Но собрать вас только для того, чтобы показать пустую раму, я бы не рискнул. Это была всего лишь попытка живописца признать первенство божественного перед человеческим.

В зале раздались шепот и хихиканье. Маслов сконфузился, втянул голову в плечи, его лысина багровела, как переспелый помидор.

Астра оглянулась на Санди, та, казалось, вот-вот упадет в обморок. Матвей сопроводил ее взгляд, тихонько сказал:

— Мадам, вероятно, страдает от головной боли… Она бледна, как русалка.

— Но я все же осмелюсь представить на ваш суд свое лучшее произведение! — провозгласил Домнин. — Ничего более совершенного я не создавал…

«…и не создам, — едва не сорвалось с его языка. А в уме возник навязчивый вопрос: Когда ты умрешь? Отгадай!»

Он сложил руки на груди и замер. Юноши в коротких туниках, изображавшие Эротов, давно внесли в зал с другой стороны и установили на возвышении — точной копией того, на котором все началось, — картину в такой же раме, как и первая. Люди просто не заметили, как это произошло: их внимание, не сговариваясь, классически отвлекли художник и скульптор.

Эроты поднесли к губам два рога, стилизованных под раковины, и затрубили.

— Прошу обернуться, господа! — воскликнул Домнин, враз преобразившись из флегматика и философа в пылкого и страстного мужчину. — И приветствовать «Обнаженную Маху»!

Все, ошеломленные, повернулись назад и обмерли. Ничем не прикрытая золотоволосая амазонка с венком на распущенных кудрях, сидя на лошади по-мужски, неслась им навстречу из звездных глубин…

— А-а-а-ах! — раскатилось по залу.

— Ай да Домнин — промолвил кто-то рядом с Астрой и Матвеем. — Ему бы в шуты податься, а не в живописцы.

Баркасов? Оказывается, он перебрался поближе к «коллекционеру» и его даме, не найдя никого, с кем можно поделиться мнением. Санди как будто больна: вспыльчива неимоверно, так и пышет огнем, хоть прикуривай. Маслов со своим панегириком сел в калошу… теперь к нему не подходи — укусит.

— Намудрил, Игорек, чертяка! — хохотнул артист. — Любит выкрутасы. Нет, чтобы степенно, традиционно провести презентацию, целый спектакль разыграл. А мне по душе такие злостные нарушители правил! Без них жизнь стала бы невыносимо скучна. Ну-ка… ну-ка, поглядим, что там сотворил… новый Гойя.

Близорукий Баркасов прищурился, разглядывая картину. Десятки жадных взглядов в буквальном смысле пожирали полотно, сопровождая процесс бурного созерцания вздохами и короткими репликами.

— Маха… — пробормотал комик. — Почему на лошади? По-моему, она — вылитая Санди. Если уж проводить параллели с Гойей, то испанец писал этих распущенных красоток-простолюдинок и в одежде, и без… но верхом? Ей-богу, не припоминаю. А вы? — обратился он к Карелину.