Евгений Сухов - Тайга мятежников любит Страница 6

Не доехав до окружного прокурорского инспектората и Александро-Невской церкви, маршрутка свернула на Кабинетскую, где движение было односторонним. Двое вышли на Вшивой горке, еще двое – за горбатым мостом. Максим зашевелился, стал протискиваться между сиденьями.

– Девушка, наступлю…

Пассажирка отдернула туфельку, посмотрела на него снизу вверх, кокетливо улыбнулась.

– Меня Патрицией зовут, молодой человек…

Он вежливо улыбнулся, не глотая наживку. Женщина может сколько угодно прикидываться двадцатилетней – и даже выглядеть на тридцать, но ей никак не меньше сорока. Мода шестидесятых, когда Сибирь поссорилась с Японией и тут же кинулась дружить с Америкой. Дружили недолго, но успели вырасти тысячи Патриций, Сарджентов, Ричардов, прочих Дональдов и Сюзанн. Как над ними, бедными, ни потешались в школе, во дворе, вообще по жизни…

Он стоял у книжного шкафа и тянул кофе из фарфоровой чашечки. Гражданской войны – две полки с гаком. Еще отец начинал, пытаясь доискаться – почему остановились на Урале? Почему амбициозный адмирал, душой болеющий за Россию, предпочел синицу в руках? На вопрос взрослеющего сына – а чего мы там, за Уралом, не видали? – обозлился и больше с сыном на эту тему не разговаривал. Шатался по каким-то царистским кружкам, клял «возомнившую о себе провинцию»… Он так и не узнал, куда спешил тогда отец, в феврале двухтысячного. Мороз после оттепели, обледеневшая дорога, факел на обочине… Незачем вспоминать.

Он, привычно слизнув гущу, отставил чашку и потянулся к полке. Нестор Иванович Махно – военный гений и политический профан. Нашли же союзника… Однако воплотить в жизнь идеал анархии «свободные люди и кони на вольной земле» до Махно никому не удавалось, и после – тоже. Профессору нужен мемуар? Пожалуйста, Лева Задов. «Воспоминания артиста контрразведки». Сущая самореклама, но и батьку не забыл. Не тактика, а песня! Фланговые охваты, глубокие рейды по тылам, тайные базы снабжения по всем азимутам. Феноменальная способность крупных соединений бесследно исчезать и появляться в соседней провинции как ни в чем не бывало – с лошадьми, тачанками, обозами, бабами. Организация – куда там курдам или кхмерам. Страна-армия, прекрасно обученная, мгновенно реагирующая и, главное, невидимая для врагов…

Следующий фолиант. Виктор Пепеляев – генерал в двадцать девять, премьер в тридцать. Невозмутимая правая рука Колчака. Екатеринбург, омская оборона, маньчжурская операция. Подавление казацких мятежей описано скупо, и напрасно – дай им волю, этим Анненковым, Семеновым, Унгернам с дикими «азиатскими» дивизиями – давно бы в Сибири социализм построили. Прожил долгую счастливую жизнь, скончался в семидесятом, в объятиях детей и внуков… Не пойдет.

Он раздраженно выдернул какую-то брошюрку. Комиссарские агитки Тухачевского – давно пора выбросить. Провалил два похода, нервный, неуравновешенный тип, раздавленный копытом…

Антон Иванович Деникин – стоит ли ворошить прах неудачников? Скинул армию на Врангеля, приплыл из Новороссийска в Стамбул, где и скончался на второй год в дремучей тоске, до последнего дня игнорируя ехидные приглашения Колчака посетить Сибирь, осмотреть достопримечательности…

Все не то – если он правильно понял постановку задачи. Хочешь не хочешь, придется заглянуть в архивы публичной библиотеки…

Первым заявился Генка – бормоча, что много пива не бывает, сгрузил в холодильник сетку, сделал умное лицо, постоял у книжного шкафа, потом махнул рукой и начал обход квартиры.

– Ну сдай комнату, – жалобно проканючил из спортзала, пробуя гантель на полпуда, хватаясь за спину и костеря «первые шаги старости». – Куда тебе такие хоромы, здесь же страшно одному? А так одну комнату мне, другую – Чесноковой, будем вечерами друг к другу в гости ходить.

– Перебьешься, – буркнул Максим, – самому тесно. Ты думал, от чего плясать будем?

– Конечно, – соврал Генка. – Плясать будем от мемуаров Блюхера.

– А у тебя есть? – удивился Максим.

– Не-а, – помотал шевелюрой Генка, – ни у кого нет. Не успел он их написать. Товарищи к стенке поставили – за провал Польской кампании и экспорта мировой революции.

– Врать нельзя, – вздохнул Максим. – Загорского не пальцем делали. Ладно, давай по пиву и будем ждать Семигина. Загадочный он был сегодня, обморгался весь, пообещал прийти, но пока не видно.

– Слушай, а в Гражданскую репортеры были? – встрепенулся Генка.

– Были, – кивнул Максим, извлекая собственное пиво из холодного бара. Генка просиял. – Репортеры даже на Куликовом поле были. Из газеты «Древнерусские новости». Не вздумай хохмить. Дмитрий прихватил с собой десять человек – чтобы после битвы было кому изложить правильную версию событий. Кто эти люди, по-твоему?

– Врешь, – хихикнул Генка, щелчком откупоривая пиво. – Признайся, что придумал.

– Вот они, Фома неверующий, – Максим осторожно вытянул книгу в синем переплете (осторожность нужна – недавно притупил бдительность, уронил на ногу «Анну Каренину», три дня потом хромал), – «Пропагандистские операции – с древнейших времен до наших дней». Найди в оглавлении Куликовскую битву. Эти гаврики перечислены поименно. А насчет репортеров в Гражданскую – хватало и этой публики. Писали впрок победные реляции и доносы – кто в чека, кто в контрразведку. Героически гибли от тифа и сифилиса…

Второй нарисовалась Алла Микош с коровьей меланхолией в глазах. Одногруппники сидели в креслах и культурно распивали четвертую емкость. Обнаружив, что она не первая и вряд ли в ближайшее время удастся утонуть в объятиях Максима, Алла тяжело вздохнула, поправила сбившуюся бретельку и извлекла из авоськи квадратный штоф «Софьи Андреевны».

– Ого, – поежился Максим. – Это явно превышает наши естественные потребности.

– Ты не прав, – возразил Генка. – Молодец, Аллочка. Именно так – под водку и барышень. А как еще решать наболевшие вопросы? Ну чего сидишь, хозяин дома? Беги на кухню, готовь что хочешь, лишь бы получилась закуска. Не сумеешь – девчата помогут: чувствую уже на лестнице чугунную поступь Чесноковой…

Действительно, нарисовалась Чеснокова в самой короткой в мире юбке. Похмыкивая, оперлась на несгораемый шкаф в прихожей и недоверчиво обозрела гостиную, где народ выпивал и закусывал.

– Ну и ну… – недоверчиво поводила носиком. – Надеюсь, не опоздала. А что? Производим хорошую импрессию… Напомните мне, как называются периодические запои?

– Дипсомания, – сказал Генка. – Исключительно для борьбы с ипохондрией. Ты уж не корчи из себя бздюху, тащи из серванта манерку и в ритме пиано падай на канапе. Штрафную будешь пить.

– А Семигин где? – пересчитала присутствующих Чеснокова.

– А бес бы знал, – пробормотал Максим, разливая по четвертой. – Видно, он не будет, видно, обманул… – создавалось удручающее впечатление, что обсуждение серьезных вещей перерастает в банальную пьянку и вероятный свальный грех: сомнительно, что Алла Микош уйдет сегодня домой (а провожать ее точно не хочется). Да и Генка с Чесноковой, занимавшиеся «этим делом» везде, кроме квартиры Максима, без боя не сдадутся. Он подмечал краем глаза, как Алла втихаря обозревает бескрайнюю гостиную, намечая, видимо, отправные точки. Спас положение нечесаный Семигин, заявившийся после пятой.

– Здра-авствуйте, дорогая редакция… – обрадовался Генка, – вот они, дятлы пера и облитой цикорием клавиатуры… Манерку из серванта захвати и падай куда-нибудь, мы подвинемся.

Алла попробовала привстать, чтобы подвинуться, но шатнулась и передумала. Спиртное как-то странно действует на дам, превращая их в красных девиц. Практически в индианок.

– Не ожидал, – признался Семигин. – С кем я связался, как мне стыдно! – после этого он неприхотливо примостился на подлокотнике, засадил увесистую штрафную и невзначай погрузил нос в декольте Чесноковой.

– Но-но, – сказал Генка.

– Нравится? – живо поинтересовалась Чеснокова.

– А толку? – пожал плечами Семигин. – Ты мечта, Чеснокова, а нормальная мечта должна быть недосягаема. Нас с тобой разделяют имущественные, нравственные и социальные барьеры. Долой Шуйских, одним словом.

– Но-но, – повторил Генка.

– Но дело в другом, – тоном заговорщика сказал Семигин. – Есть идея, коллеги. За полтора дня мы можем решить задачу, поставленную Загорским, ни на йоту не отступить от условия и вознести себя в его глазах, то есть облегчить себе жизнь на оставшиеся два года отсидки.

– Надо выпить, – обрадовался Генка, хватаясь за бутылку.

– Выкладывай, – повелел Максим.

– Я работаю в редакции «Сибирского вестника» уже третий год, – сообщил Семигин с таким видом, словно раскрывал тайну старого пирата. – Пью чай по три часа в день, флиртую с девчонками и левой ногой царапаю заметки. Временами правлю бездарные и безграмотные сочинения. Дело было под Новый год. Вызвал лично Гундохин – главный редактор – и сунул пухлую рукопись, отпечатанную на «ундервуде». Дескать, пришел в редакцию старенький дедушка и передал мемуары отца, который имел славную боевую биографию. Лично перепечатывал мемуары и даже пытался что-то править. Лучше бы не пытался, грамотей… – Семигин потянулся к салу и чуть не грохнулся с кресла вместе с Чесноковой. – Прости, красавица… Подай-ка мне вон тот отрезанный ломоть… Так вот. Гундохину хотелось материала по Гражданской войне, приуроченного к восьмидесятилетию разгрома последнего забайкальского бандита атамана Кочеткова. И сунул мне этот манускрипт – дескать, приведи в божий вид, ты же у нас одаренный, страдаешь словарным запасом. А мы тебе заплатим. Я дома посмотрел – мать честная! Ошибка на ошибке, про литературные способности сочинителя просто молчу – там не редактировать, а заново писать надо! Времени уйдет прорва, а расценки построчно, и хоть ты тресни, больше не дадут, даже если догонят. А на подходе Новый год, зимняя сессия… Ну и подумал я – на кой мне это счастье? Вернул Гундохину, на стол бросил, дескать, ищите другого идиота. Правда, перед сном внимательно прочел…