Фридрих Незнанский - Живая бомба Страница 6

«Неудачники, — подумал он. — Мерзкие, завистливые неудачники. Хотя… — На высокий лоб Бойко вновь набежали морщины. — Если в словах того туалетного ублюдка есть хоть доля правды, я легко смогу это выяснить. Более того — я просто обязан это выяснить!»

Без пяти четыре машина Сергея Бойко остановилась возле кафе «Березка». Он выбрался из салона, громко хлопнув дверцей, и направился было к кафе, но успел сделать не больше трех шагов.

Высокий молодой человек в форме капитана милиции подошел к Бойко, поднял руку с зажатым в ней пистолетом Макарова и нажал на спусковой крючок. Выстрел отбросил Бойко к машине. Молодой человек в форме капитана милиции нажимал на спуск еще три

Три пули вошли Бойко в грудь. Последняя, четвертая, — в голову.

Где-то закричала женщина. К ней присоединился еще один, охающий и причитающий, женский голос.

Молодой человек бросил пистолет на асфальт, рядом с трупом Бойко, затем повернулся и зашагал по дорожке, ведущей к проходному двору. Через несколько секунд он завернул за угол дома и скрылся из вида.

Глава 6

ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА

Питер, 10 июня

У парапета с бутылками пива в руках стояли два человека. Один — высокий и широкоплечий, с властным взглядом и сурово очерченными губами (по всему видать — большой начальник), второй — среднего роста, лысоватый, с намечающимся брюшком.

Лысоватый отпил пива, вытер рот пухлой ладонью и сказал, обращаясь к высокому:

— Нет, Владимир Сергеич, вы не правы. У жаркого лета тоже есть свои преимущества. Должны же и мы забыть про холод и снег и погреть свои косточки хотя бы один месяц в году.

Владимир Сергеевич Роткевич усмехнулся:

— Греть косточки надо на пляже, Антон. В трусах и с голым пузом. А не в пыльном городе и не в прилипающей к спине рубашке. И чтобы рядом было теплое море, куда можно окунуться и смыть пот.

— Это, конечно, да, — кивнул Антон Антонович Михайлов. — Но все-таки постоять вот так у парапета с бутылочкой пива в руке — тоже приятно. И так, чтобы не кутаться в плащ и не поднимать воротник от пронизывающего ветра.

Роткевич хотел возразить, но передумал. Ведь и в самом деле, приятно постоять вот так с пивом, забыв на полчаса о проблемах, деньгах, дурной погоде. Постоять и потрепаться о жизни со старым другом (пускай даже друг ниже тебя по чиновничьему ранжиру).

«Когда я в последний раз пил пиво у парапета?» — подумал Роткевич. Он припомнил тихий, далекий вечер. Тогда тоже была хорошая погода. Солнце шло на закат и не жгло так яростно, как сейчас. И рядом с ним стоял не обрюзгший от проблем и выпивки помощник, а прекрасная девушка по имени Ира.

Роткевич хорошо помнил тот разговор.

— Если хочешь, я разведусь с мужем, — тихо сказала Ира. — Ты только скажи.

Роткевич нахмурился.

— Понимаешь, солнце мое… — Слова выходили из его глотки с мучительным усилием. — Все не так просто, как ты думаешь. Конечно, мне не хочется делить тебя с другим мужчиной. Честно говоря, я прихожу в бешенство от одной только мысли о том, что он лапает тебя по ночам…

— Ты ведь знаешь, мы не спим вместе уже полгода, — робко напомнила Ира.

— Все равно. Все равно он постоянно рядом с тобой. В отличие от меня. И сознавать это очень неприятно.

Я понимаю. Мне тоже несладко от того, что ты спишь с другой женщиной. К тому же ее, а не меня ты называешь женой. Все зависит от тебя, Володя. Ты можешь все исправить. Только скажи, и я завтра же уйду от мужа.

Роткевич покосился на любовницу и вздохнул:

— Не будем спешить. Мы взрослые люди — и должны тщательно все обдумать, прежде чем совершить такой рискованный шаг.

— Рискованный? — Ира слегка побледнела. — Чем же он рискованный?

— Ну неужели ты сама не понимаешь? Половина того, что я имею, записано на жену. А от второй половины я должен буду отдать ей еще половину — по брачному контракту. Неужели ты хочешь жить с нищим?

— Я хочу жить с тобой. И мне совершенно не важно — нищий ты или богатый. Да и к чему этот разговор? Даже если ты отдашь жене все, чем владеешь, ты все равно не останешься нищим. У тебя есть хорошая работа. Да и я кое-что отложила на черный день.

— Черный день… — повторил Роткевич. — Значит, ты и сама признаёшь, что этот день будет для нас черным?

— Я просто не так выразилась. Впрочем… Если ты хочешь остаться с женой — оставайся. Но я так больше не могу. Я не могу больше жить на две семьи. Я схожу с ума!

Роткевич выдержал долгую паузу, собираясь с духом, и наконец сказал то, что давно уже собирался сказать:

— В таком случае нам лучше расстаться.

Ира не повернулась и не посмотрела на него. Она стояла у парапета и смотрела на черную воду Невы. Четкий, бледный профиль ее лица ясно выделялся на фоне вечереющего неба.

— Что ж… — тихо проговорила она, — пусть будет так. Прощай.

Ира повернулась и пошла прочь. Роткевич долго смотрел ей вслед, потом повернулся и пошел в другую сторону.

— … О чем задумались, Владимир Сергеевич? вывел Роткевича из задумчивости голос помощника.

— Да так, ни о чем.

Роткевич посмотрел на реку. Она была такой же темной и стремительной, как и в тот день.

О смерти Иры он узнал из газеты.

«Смерть известной журналистки потрясла питерскую общественность. Коллеги по работе и знакомые отзывались о ней как о веселом и жизнерадостном человеке. «Не знаю, что толкнуло ее на такой отчаянный шаг, — сказал нам по телефону главный редактор телеканала, на котором работала Ирина Богус. — Я встречался с Ирой за день до ее смерти. Она выглядела абсолютно нормально. Глаза были, как всегда, насмешливы. В них не было ни усталости, ни отчаяния. На работе у Иры тоже не было проблем. Она была поглощена новым проектом, в котором принимала самое деятельное участие. Кто бы мог подумать, что она решит свести счеты с жизнью…»

Отложив газету, Роткевич поймал себя на том, что не чувствует ни горя, ни сожаления. Наоборот, на душе у него даже полегчало. Зная вспыльчивый и нервный характер Иры, он ожидал от нее скандала, битья посуды, мучительного выяснения отношений, звонков жене с требованием «отдать ей то, что ей не принадлежит». Внутренне Роткевич готовил себя именно к этому. Но судьба распорядилась иначе.

«Дурочка, — устало думал Роткевич о бывшей любовнице. — Она сделала это, чтобы я почувствовал себя виноватым. Она хотела, чтобы чувство вины преследовало меня всю жизнь. Она и представить не могла, что ее смерть оставит меня равнодушным. Так или иначе, но она взрослый человек и сама сделала свой выбор. И моей вины здесь действительно нет».

— Опять задумались, — окликнул его помощник. — Вижу, вид реки навевает на вас грустные мысли. Или это пиво во всем виновато?

— Никто ни в чем не виноват, — тихо произнес Роткевич. Затем слегка тряхнул головой, словно приходя в себя, посмотрел на помощника и сказал: — Ты прав. Действительно, приятно постоять вот так у парапета с бутылкой пива. Я уже и забыл, как это здорово. Спасибо, что вытащил.

— Вы же сами хотели пройтись. Так что моей заслуги здесь нет.

— Жизнь, — задумчиво сказал Роткевич, — скользкая штука, Антон. Никогда не знаешь, где поскользнешься и разобьешь себе башку. Живешь вот так и совершенно не думаешь, что однажды тебе может упасть на голову кирпич. Или, скажем, не справишься с управлением на скользкой дороге и — кирдык. А есть еще инфаркт, рак и прочие малоприятные штуки.

Михайлов удивленно покосился на шефа:

— Что-то у вас и впрямь настроение сегодня философическое. Я вам все о приятном, а вы мне — о грустном.

— Если вдуматься, Антон, грустного в этой жизни гораздо больше, чем приятного.

— Это как посмотреть. Если постоянно думать о кирпиче, который упадет тебе на голову, — тогда конечно. А если просто жить и радоваться тому, что дышишь, — тогда и жизнь в радость.

— И что, часто ты радуешься тому, что дышишь? — с усмешкой спросил Роткевич.

Помощник вздохнул:

— Вообще-то не очень. Пожалуй, пару раз в год. На день рождения жены и на день рождения дочери. В остальное время вертишься как белка в колесе и себя не сознаешь. — Михайлов посмотрел на шефа и улыбнулся: — Эх, Владимир Сергеич, заразили вы меня своим настроением. А ведь так хорошо все начиналось. Вышли из машины, купили пива. Кстати, в этом вот университете я когда-то учился. — Он показал на видневшиеся неподалеку здания Двенадцати коллегий. — Золотое было времечко. Сколько хочешь пива, сколько сможешь девок, и никаких забот, кроме сессий.

— Вся наша жизнь — одна большая сессия, — с грустью заметил Роткевич, которому никак не удавалось избавиться от накативших воспоминаний. — Экзамен следует за экзаменом, и конца-края этому не видно. Давай-ка лучше выпьем.

Они чокнулись открытыми бутылками и сделали по хорошему глотку.