Владимир Кашин - Тайна забытого дела Страница 6

Суббота повторил все, что уже сообщал раньше об осмотре места преступления, о попытках найти сохранившиеся следы на тропинке, идущей вдоль пути, о том, какие предметы были найдены на самом месте и вокруг него: окурки, обгрызенный карандаш, расписание движения электропоездов на летний период.

Лейтенант Андрейко собрал все эти мелочи, но он, Суббота, полагает, что как вещественные доказательства они теперь непригодны, поскольку не увязываются ни с одной из возможных версий, а тем более — с основной и по существу единственно реальной — убийца Василий Гущак.

— А не могли ли принять участие в убийстве несколько человек? — вслух подумал Коваль.

Молодого следователя немного задел бесстрастный тон, которым подполковник задал этот вопрос. Не мог не заметить Суббота и того, как держался Коваль вообще. У него был вид человека, который настолько разомлел от жары, что осматривает место убийства полусонными глазами и думает о чем-то, совершенно не относящемся к делу. Скорее всего — о том, как бы отдохнуть в тени деревьев.

Но Суббота даже и намеком не выдал своих ощущений. В конце-то концов, возглавляет следствие работник прокуратуры, а оперативная группа Коваля — орган всего-навсего вспомогательный.

— Не думаю, товарищ подполковник, — сдержанно возразил он. — Во-первых, старику хватило бы одного толчка такого крепкого парня, как его внук, во-вторых, у «канадца» не было ни знакомых, ни родственников, кроме Василия и его матери, в-третьих, машинист электропоезда номер семьсот три, под колеса которого попал Гущак, видел только двоих мужчин, шедших по тропинке вдоль колеи. Он дал предупреждающий гудок, и оба отошли от рельсов.

— А не мог ли он ошибиться? Что, если шел только один человек?

— Дмитрий Иванович! На первом вагоне электрички — такой мощный прожектор!

— А тени?

— Нет, нет, — покачал головою Суббота, удивляясь, как подполковник не понимает элементарных вещей. — В таком случае он мог ошибиться в противоположную сторону — скажем, вместо двоих увидеть четверых.

— Меня очень удивляет, что кому-то потребовалось убить престарелого человека.

— Смерть причину находит, — сказал Суббота. — Я думаю, Дмитрий Иванович, дело ясное.

— Вы машиниста сами допрашивали?

— Ваш лейтенант Андрейко.

— Не помнит ли он роста этих людей? Молодой Гущак немного выше деда.

— В протоколе так и записано с его слов: один повыше, крепкого телосложения. Но машинист видел их всего лишь несколько секунд.

— Вы не собирались провести следственный эксперимент?

— Какой, Дмитрий Иванович?

— Воссоздать обстановку того вечера, когда было совершено убийство, и показать машинисту несколько пар людей на той же тропинке. В одну из этих пар включить молодого Гущака…

— На такой эксперимент необходимо получить специальное разрешение от железнодорожного начальства. Через десять минут после семьсот третьего здесь проходит пассажирский. Именно тот, машинист которого заметил труп и остановил состав, не доехав до него метров двадцать.

— Что ж, надо такое разрешение получить. — И, проницательно взглянув на молодого следователя, Коваль добавил: — Колесом отхватило только руку, и после того, как наступила смерть. Так считает экспертиза. Она говорит о прижизненной травме Гущака, которая была еще до того, как он попал под колеса. А разве такого рода травма, тот же синяк на голове или кровоподтек на виске, не могут оказаться следствием удара о рельс или о камень? Смотрите, какой здесь крупный и заостренный гравий и щебень, да и большие камни попадаются. — Подполковник толкнул ногой изрядный кусок щебня. — Шел человек, споткнулся, ударился, а тут поезд… Эксперт так и не ответил на вопрос прямо: насильственная смерть или несчастный случай.

— Совершенно ясно, что это убийство, Дмитрий Иванович, — сказал Суббота, а сам подумал: «Словно экзаменует меня!» — Окончательное подтверждение может дать только следствие. У него для этого достаточно аргументов, и экспертиза — главнейший из них.

— А вы попробуйте еще раз запросить экспертизу и потребуйте прямого ответа. В частности, об орудии убийства. Экспертиза ведь обходит это важное обстоятельство.

— Об этом я и сам думал, — вынужден был согласиться Суббота.

Толкнув Коваля и Субботу воздушной волной, рядом с ними проскочила электричка. Подполковник внимательно смотрел вниз, под колеса. Когда пыль, поднятая прошедшим поездом, осела, он принялся ходить вдоль колеи взад и вперед, словно совсем забыв о следователе.

И вдруг резко обернулся.

— Где тут можно напиться, Валентин Николаевич? Жарища-то какая!

«Это, кажется, единственное, что его сейчас волнует», — сердито подумал Суббота, чувствуя, впрочем, что и сам изнемогает от жары, особенно ощутимой вблизи просмоленных, разогретых солнцем шпал, которые слезились черными каплями и источали тяжелый дегтярный дух.

— Наверно, на станции…

— Пойдемте. — И подполковник, повернувшись спиной к месту убийства, неторопливо зашагал к станционным строениям.

Суббота покорно побрел следом за ним.

— А если, вспомнив о соображении по поводу тени человека, которого выхватывает из темноты прожектор, мы все-таки предположим, что Гущак был один, а «вторым» была его тень? Что скажете на это, Валентин Николаевич? — спросил Коваль, оборачиваясь к следователю.

Суббота ответил не сразу. Кажется, подполковник берет под сомнение не только заключение судмедэксперта, но и всю его работу.

— Не думаю, — произнес он наконец. — Можно, конечно, еще раз допросить машиниста. Но вряд ли удастся опровергнуть заключение о прижизненном ударе по голове. Именно — ударе! Кто же ударил старика, если он был «один»? Кто убийца? В таком случае искомая неизвестная величина вообще становится объектом фантастики, а не реальности.

Коваль остановился и бросил на следователя испытующий взгляд:

— А вы пробовали фантазировать? Относительно этой самой искомой неизвестной величины?

Суббота помолчал немного. А потом пробормотал что-то о сроках расследования, известных и подполковнику Ковалю, и о том, что, имея доказательства, которые изобличают молодого Гущака, он не счел нужным отвлекать внимание на произвольные предположения.

То, что говорил Суббота, было правильно с точки зрения учебника криминалистики. Но подполковник только поморщился в ответ.

— Перед нами более широкое поле деятельности, чем одна версия. — Коваль сказал «перед нами», а не «перед вами», чтобы не задевать самолюбия молодого следователя. — Но ведь следствие и сыск — это творчество, а значит, и фантазия.

— Фантастика — это романы, Дмитрий Иванович! Если следствие начнет фантазировать, до чего же оно дойдет?!

— Я сказал «фантазия», а не «фантастика», — спокойно возразил Коваль. — Кстати, знаете, что писал о воображении, то есть о способности фантазировать, Эйнштейн? Что полет человеческого воображения для науки важнее, чем конкретные знания, потому что знания — ограничены, а воображение охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции. Точнее, по его мнению, воображение — это реальный фактор научного исследования. Мне кажется, он прав. Ну, а в нашем случае мы пока что будем исходить из ваших соображений: якобы у старика Гущака в нашей стране не было никого, кроме родственников, к которым он приехал. Ни давних знакомых, ни когдатошних друзей. Тогда и на самом деле останется у нас одна версия. Пусть будет так.

— Не в Канаду же нам ехать по следам старика! Там было у него, конечно, какое-то окружение. Но не думаю, что он бежал сюда от преследования мафии, которая следом за ним проникла к нам, чтобы рассчитаться со своей жертвой!

— Гм… А хотя бы и в Канаду! Да у вас прекрасная фантазия, Валентин Николаевич! — усмехнулся Коваль. — А то я уж, грешным делом, подумал… Ну ладно, — примирительно закончил он. — В Канаду, пожалуй, все-таки не поедем. Вернемтесь-ка сейчас лучше в Киев. Лейтенант Андрейко занят, выполняет ваше задание, и я сам завтра свяжусь с ОВИРом[1], просмотрю документы, касающиеся репатриации Гущака. А сегодня я хотел бы поговорить с его внуком.

Коваль вернул Субботе рисунок, давая этим понять, что заканчивает служебные разговоры, и бодро — куда только девалась усталость! — зашагал к киоску с водой и мороженым, который маячил у стены станционного здания.

4

Василий Гущак вошел в кабинет Коваля, наклонив голову и исподлобья разглядывая обстановку, казенную, но не такую простую, как в комнате, где допрашивал его следователь Суббота. Он увидел широкий, светлого дерева стол, несколько стульев у стены и один — за столом, шкафы с папками. А у стола стояло, по-видимому предназначенное для посетителей, старомодное, но роскошное кожаное кресло.