Михаил Серегин - Если женщина просит Страница 6

Дамир вошел в сопровождении своего личного охранника Вадима. Вошел и тут же плотно закрыл за собой дверь.

Его руки были в перчатках: вероятно, не хотел наследить и перекрыть возможные отпечатки пальцев своими.

Войдя, перчатки он снял и положил во внутренний карман пиджака. На Аню даже не взглянул. Она, совершенно голая, скорчилась на полу и смотрела на Дамира широко раскрытыми глазами, в которых был нескрываемый ужас.

Дамир склонился над трупом Кислова и несколько секунд смотрел на его простреленную голову.

– Та-а-ак, – наконец протянул он, – извиняюсь за каламбур, но – кислое дело! Да-а-а! Вот черт! Даже не знаю, что теперь делать.

Он перевел взгляд за Аню, а потом швырнул ей порванное платье, сопроводив это движение словами:

– Прикройся, дура!

– Что же теперь… что же теперь будет, Дамирчик? – пролепетала Аня.

– Что будет, что будет! Да ничего не будет! Ни кредита, который мне обещал Вайсберг, ни того, чтобы замолвить за меня словечко Андронику! Да и… – Тут он осекся, сочтя, что уже и без того сказал слишком много, а потом выключил продолжавшую играть музыку и подошел к Ане, присел перед ней на корточки и отрывисто спросил:

– Как все вышло?

– Я не знаю, – быстро заговорила Аня, кривя губы. – Он был на мне. Вот там, где он сейчас лежит. У него долго не получалось… я чуть не заснула.

– Конечно, весь вечер водку жрала! – яростно рявкнул Дамир, а потом, вероятно, сочтя, что словесного внушения недостаточно, ударил ее раскрытой ладонью по щеке так, что она упала на ковер. – Дура! Мокрощелка, шалава тупоголовая! Вот блядь! Да что же это такое?! Ну, конечно… конечно, на тебя подумают! Ты еще так демонстративно выкобенивалась на весь клуб: дескать, не буду его обслуживать, противен он мне. Сука!

– Дамирчик, – пролепетала Аня, конвульсивно прикрываясь рваным платьем. – Я ничего… никого не… не… спаси меня, Дамирчик!

И она уткнулась в его плечо бледным лицом со вскипающими на глазах слезами ужаса и боли.

Дамир остыл. Вероятно, даже в его не знающую жалости и сострадания душу запало сочувствие к этой переполненной страхом девушке. Конечно, проститутка не человек, даже если это элитная проститутка. Дамир всегда так считал. Но тут… тут и его может зацепить: его девчонка. Его кадр. А банкир Вайсберг – человек влиятельный. Если раскочегарит дело, можно и не отделаться одним закрытием клуба и полным банкротством.

Так что он, Дамир, с этой безмозглой плачущей сукой – в одной лодке.

Вероятно, так или примерно так он и размышлял про себя. Хотя кто их знает, владельцев ночных клубов, торгующих и распоряжающихся чужими жизнями куда наглее и полновластнее, чем своей собственной!

– Ну ладно, – проговорил он, положив ладонь на голову Ане и чуть шевельнув пальцами, обозначая призыв: успокойся. – Посмотрим… разгребем. Я велел никого из клуба не выпускать и никого не впускать. Давай подробно рассказывай: как все было?

– Да я уже все… все рассказала. Он кончил… я думала, что все, ему больше не захочется. Пошла к кровати. Закурила. А потом посмотрела – а он мертвый валяется. Вот… вот и все. Я сразу тебе позвонила.

Дамир почесал в черноволосой голове.

– Н-да, – протянул он, – история. Ну что же… ты оденься пока, Анька, а ты, Вадик, прикрой этого Кислого простынкой и сходи пока за этим жидом… за Вайсбергом. Будем разбираться.

ГЛАВА 2. ДОГОВОР

Михаил Моисеевич Вайсберг, председатель правления «Орион-банка», одного из крупнейших банков города, недаром носил прозвище Ледяной.

Происхождение этого «прохладного» прозвища проистекало не только из фамилии банкира – Вайсберг, – легко и податливо переделывающейся в Айсберг, что, как известно, переводится как «ледяная гора» да и означает соответственно то же самое.

Михаил Моисеевич и был такой горой. Его ледяная расчетливость, непреклонность и совершенная бесчувственность в области, где, как известно, нет друзей, а есть корреспонденты, стали притчей во языцех. Злые языки многократно коверкали знаменитую песню Пугачевой, применяя ее к банковским и житейским реалиям, по которым, как по нитям и схемам, тянул свою жизнь глава «Орион-банка»: «А ты такой холодный, как Вайсберг в синагоге» или: «А ты такой крысючий, как Вайсберг в депозитарии». Слово «крысючий» восходило к любимому криминальными структурами слову «крысить» (бабки, лавэ, кредит) и соответственно означало человека, зажимающего деньги и во что бы то ни стало не желающего с ними расставаться.

Да и внешне он полностью соответствовал «ледяному»: высокий, лысый, сухощавый, с перевитым жилами морщинистым горлом и длинным, сухим постным лицом, на котором выделялся хищный ястребиный нос. Глаза Вайсберга, холодные, бесцветные, водянистые, ничего не выражали и, казалось, с одинаковой индифферентностью могли смотреть и на пришедшего за кредитом бизнесмена, и на обнаженную девушку, которая вдруг возжелала бы одарить старого черствого еврея своей молодой горячей и, главное, бесплатной любовью. И даже, вероятно, на киллера, который пришел бы в полном соответствии с арифметическими законами уничтожить Михаила Моисеевича, «умножив его на ноль».

Вот и сейчас, уставив невозмутимые рыбьи глазки на труп зятя, Вайсберг некоторое время помолчал, а потом спокойно спросил:

– Кто был с ним?

Дамир молча кивнул на Аню, которая уже успела натянуть на себя трусики и платье и теперь придерживала его на голом плече – на том месте, с которого покойный Кислов вырвал лоскут ткани.

Вайсберг сцепил тонкие бескровные губы, провел рукой по лысой голове и произнес:

– Я понимаю, что Юрия застрелила не эта девушка. Иначе бы вы меня сюда не позвали, Дамир Маратович.

– Но, Михал Моисе… – начал было Дамир, но банкир безапелляционно прервал его, даже не повышая своего тихого, спокойного скрипучего голоса:

– Я не люблю, когда прерывают ход моей мысли. Вы еще будете иметь возможность высказаться, господин Сафин. Так вот, по всей видимости, Юрия застрелило какое-то третье лицо, которое проникло сюда в момент контакта моего зятя с этой… дамой.

Даже в экстремальных ситуациях Ледяной был максимально вежлив и сдержан в подборе слов, которыми он выражал ту или иную свою мысль.

И, как выяснится чуть позже, слова банкира были куда как невинны и дипломатичны по сравнению с теми мыслями, которые они выражали.

Вайсберг поправил очки и продолжал:

– Вы правильно поступили, Дамир Маратович, что не стали поднимать шума. Огласка – это не дело в данных обстоятельствах. Надеюсь, вы распорядились, чтобы из клуба никого не выпускали? Под каким-нибудь благовидным предлогом?

– Да.

– Вот и прекрасно. Вы разумно поступили. Рыбка не должна уплыть.

Вайсберг окинул взглядом комнату, в которой был убит его зять, и начал тягучее рассуждение:

– Этот номер был заперт. Но, как я понимаю, опытному специалисту ничего не стоило открыть дверь отмычкой и произвести выстрел. Ведь, если Юрий лежал так, как он лежит сейчас, на животе и ногами к двери, то его затылок находился в трех метрах от этой двери. И представлял собой прекрасную цель для убийцы. Не так ли, Дамир Маратович?

Дамир, которого бросило в пот от этого холодного рассуждения, медленно подводящего их к чему-то жуткому, к какому-то выводу, который перелопатит все течение его жизни и его бизнеса, машинально кивнул.

– Я рад, что вы соглашаетесь со мной, – кивнул Михаил Моисеевич и снова поправил очки. – Теперь, я думаю, вы согласитесь и с тем, что нужно найти убийцу. И сделать это как можно быстрее.

– Вы хотите сказать, Михал Моисеич, что это нужно сделать… мне? – быстро спросил Дамир.

– А вы предпочитаете, чтобы я обратился в прокуратуру, РУБОП и ФСБ? – впервые за все время разговора повысил голос Ледяной. – Или того лучше – к Андронику? Я могу это сделать, но, думаю, это не будет лучшим выходом для вас и этой девочки.

Дамир, похолодев от этого жуткого, режущего голоса, поспешно замотал головой. Аня, которая сидела на краешке «траходрома», боясь шелохнуться и даже глубоко вздохнуть, впервые видела его таким.

– Вот и хорошо, что вы меня понимаете.

С этими словами Вайсберг поднялся и в несколько шагов, сделанных длинными журавлиными ногами, достиг Анны. Она сидела, опустив голову и пытаясь не замечать взгляда его бесцветных рыбьих глаз, которыми он в данный момент буквально буравил ее.

Вайсберг протянул руку и тонкими сухими пальцами, цепко взявшись за Анин подбородок, приподнял его и впился леденящим взглядом в ее влажные темно-синие глаза, на дне которых тускло отражались животный страх и почти физическая боль.

– Красивая девочка, – наконец сказал банкир. – Как тебя зовут?

– А… Аня.

– Аня? Анна, значит. Это красивое имя. Оно означает «благодать» в переводе с древнееврейского. Ты не знала об этом?