Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть] Страница 6

Зоя стояла у окна, вздрагивая от холода и рвущихся с губ рыданий. Сквозь слезы она ничего не видела, голубые глаза ее были мутны, и губы, сдерживавшие детский жалобный плач, были оттопырены, как у обиженного ребенка.

В таком положении ее заметила Анна Рыжинская.

В клубе еще не зажигали огня. От снежных сугробов, от морозных стекол отсвечивали зимние сумерки, и лицо Зои казалось голубым и безжизненным, как у куклы Глу бокие глаза и светлая, круглая, хорошо остриженная голова были неподвижны. Она стояла, прислонившись к косяку окна, и не двинулась с места, когда Анна тронула ее за плечо.

— Ты что, Осокина, здесь? Плачешь, кажется?

Анна Рыжинская считалась у нас очень красивой. Пышные волосы ее лежали тугим узлом на затылке. Она смотрела всегда на всех вызывающими глазами, которые удивительно шли к ее ярким губам и высокой груди и ко всем ее манерам: она нравилась и хотела нравиться. И в живости ее манер, жестов, движений сквозило всегда неизменно одно и то же желание сражаться словом и делом со всяким проявлением мещанства.

— Слышишь, Осокина? Что с тобой?

Тогда Зоя оглянулась и сказала тихо:

— Ты же знаешь!

— А еще что?

— Меня райком не утвердил!

— Почему?

— Потому же, что отец был попом!

Анна пожала плечами.

— Этого нужно было ждать. Ты в райкоме была?

Зоя кивнула головой. От этого ли движения или от мелькнувшего воспоминания о том, что было, но с глаз ее упали крупные слезинки. Анна грубо дернула ее руку.

— Оставь мещанские привычки, Осокина! Что за сантименты? Была ты в райкоме? Что тебе там сказали? С кем ты говорила? С Егоровым? Что он ответил?

Зоя проглотила слезы.

— Он сказал, что у меня хорошие рекомендации, но ячейка недостаточно сильна, чтобы переварить лишнего члена, который все-таки, как я, чуждый элемент!

— А ты?

— Что я? — Зоя стряхнула остатки слез и выпрямилась с гордостью. — Я сказала: может быть, вы и правы, но меня исключили из университета, не допускают в комсомол, и у меня остается один выход…

— Идиотский выход, мещанский выход! — оборвала Анна. — По роже твоей вижу, о чем ты думаешь! Хорошо. Что он сказал?

— Он сказал: «Значит, мы не ошибаемся, и ты плохой была бы комсомолкой. Ведь мы — люди, мы можем ошибаться, так что же? Из-за того, что райком плох, надо тебе кончать с собой? Нет, надо доказать нам, что мы ошиблись, не утвердив тебя».

Зоя отвернулась к окну, пожав плечами:,

— Как можно это доказать?

— Дура! — оборвала Анна. — Работой, поведением! Он прав. Я его всегда считала умным парнем! Ну, и что дальше?

— Я ушла из дому!

— Правильно! Давно пора было! Молодец! Надо нажать на ячейку, на Хорохорина. Ячейка может тебя отстоять!

Если не выйдет — пойдешь в губком! Этого нельзя так оставить!

Анна говорила решительно, с никогда не оставлявшей ее самоуверенностью. Привычную к ее тону Зою это мало ободрило. Она с завистью и грустью смотрела на проходивших студентов, рабфаковцев, своих — теперь уже бывших — подруг и отвернулась к окну, прошептав:

— Нет, уж лучше, должно быть, все сразу кончить! Куда я пойду теперь?

Анна сильно дернула ее руку.

— Не смей, дура, говорить об этом! А вот о том, куда тебя пока деть, надо думать! — прибавила она.

Этот вопрос занял ее в то же мгновение, а через секунду, усевшись на подоконник, она уже излагала десятки всевозможных планов.

— Прежде всего — жилье! Жаль, что я в общежитии, и у нас строго — никак нельзя…

— Тем более мне, — вставила глухо Зоя.

— Ну да! Что из этого? Сдаться, да? Утопиться, повеситься? Какая ты мещанка, Осокина! Да хочешь, я тебя в момент устрою! Прекрасно устрою!

— Как?

— И устроила бы, если бы не эти твои идиотские сантименты и мещанские предрассудки!

— Ну как все-таки?

— Очень просто, — преувеличенно резко, но совершенно серьезно ответила она, — мало ли на тебя наших поглядывает? Женщина каждому нужна! Поговори с Карышевым: у него чудесная комната, будете вместе жить… Да с тобой он, пожалуй, зарегистрируется даже!

— Ах так! — покачала головой Зоя и добавила грустно — Если бы я тебя не знала, Анна, так я с тобой и говорить больше не стала бы после этого!

Та развела руками:

— Видишь? Так вот и знала я! Кому ты себя бережешь, какого принца ищешь — не знаю! Не все тебе равно? Здоровый, хороший парень… Не понимаю! Без этого не проживешь все равно! В чем дело?

— Не будем об этом спорить, не до того мне сейчас! Другого выхода у тебя нет?

— Сейчас пойду поговорю с кем-нибудь! Устроят тебя — будь уверена, но только я и думать не стала бы! Почему ты с хорошим товарищем не можешь сойтись, почему?

— Анна, перестань!

Анна замолчала, повертелась раздраженно на месте, потом встала:

— Ты даешь слово пока не уходить отсюда? Я сбегаю спрошу кое-кого? Ну?

— Мне некуда идти. Я подожду тут!

— Слово даешь?

Зоя улыбнулась сквозь слезы. В этот же миг в сумеречном зале вспыхнул электрический свет, и вместе с грубой, таившей за собой ласку и любовь настойчивостью подруги он ободрил Зою.

— Даю! — сказала она.

Анна пожала ей руку на ходу и исчезла тотчас же. Зоя посмотрела ей вслед с улыбкой и потрогала рукою горячий лоб. Прикрытая грубостью Анина привязанность растрогала ее, но слова подруги были малоубедительны, и холодная мысль о единственном выходе снова мелькнула перед нею. Тяжелая сцена дома еще лежала тяжестью на плечах, в груди, и даже дышать было трудно.

Зоя отвернулась к окну и прижалась к холодному, успокаивающему стеклу. Через минуту кто-то тронул ее за руку с чрезвычайной легкостью и осторожностью:

— Товарищ Рыжинская послала меня к вам. Что с вами такое, в самом деле?

Зоя вздрогнула и оглянулась: на подоконнике усаживался рядом с ней Королев. Он, должно быть, заметил не высохшие еще слезы в ее голубых глазах и наклонился к ней с тихой нежностью.

— Что случилось? — заговорил он, стараясь дать ей время оправиться. — Я ничего не понимаю! А я вас жду, сейчас турнир начинается… Я последние партии играю, Зоя…

Зоя опустила голову.

— Меня исключили из университета… — сказала она.

— Мы с вами говорили об этом уже!

— Райком меня не утвердил…

— Я знаю, Зоя!

— Я ушла сегодня из дому…

— Мне сказали об этом.

— Что мне теперь делать?

Сеня взял ее руку.

— Дайте мне доиграть этот проклятый турнир! У меня одни шахматы в голове… Но я уже говорил с Шебушевичем. Это очень трудно, но когда он все узнает, он устроит вас на фабрику. Вы проработаете год-два — и станете сама себе предок! Если вы заслужите, вас местком командирует в университет, и никакое происхождение вам не помешает, Зоя! Неужели вы не выдержите?

Зоя вспыхнула.

— Я десять лет выдержу, и выдерживать тут нечего.

— Рыжинская найдет вам пристанище пока! Зоя, вы же знаете…

— Знаю.

— Ну в чем же дело? Да если у вас хоть в половину, в четверть есть такого чувства, как у меня…

Она перебила его, взглянув прямо и покойно в его глаза так близко и пристально, что заметила свое отражение в его черных блестящих зрачках.

— А вы думаете, Семен, другое что-нибудь удерживает меня от того, чтобы зайти сейчас в лабораторию и глотнуть мышьяку? Это не слова только, что я сказала в райкоме, и не для шутки я ушла из дому, Семен! Вы знаете, как я отношусь к отцу!

Он пожал ее руки и кивнул головой:

— Я знаю, Зоя, я знаю! Я потому-то и настаивал всегда на том, чтобы вы ушли из дому. Иначе всегда вы будете с отцом в одинаковом положении!

Зоя с некоторым удивлением подняла на него глаза. Он улыбнулся ей и заговорил торопливо:

— Ведь райком прав, не допуская вас в комсомольскую среду, как чуждый элемент, потому что девяносто девять процентов девушек вашего происхождения действительно чуждый элемент! Правы все, кто относится с подозрением к таким людям, как ваш отец, потому что на девяносто девять процентов они наши враги еще… Бывают и исключения — вот вы исключение! Но почему вы исключение? Почему? Я вот долго думал над этим и, по совести говоря, не додумался: должно быть, таков уже закон исключений! Может быть, вы выросли с уличными ребятами и улица вас охранила от влияния отца! Вы рано начали читать — может быть, у вас случился подбор хороших книжек… Не знаю, — засмеялся он, — да и не в этом теперь дело…

— Да не в этом, конечно…

— Дело все только в том, что вам приходится нести ответственность за эти девяносто девять процентов!

— От этого не легче!

— Нет, легче, потому что у вас есть возможность настоять на своем! У вас есть возможность добиться своего! И вы это сделаете, а не сделаете — опять они правы: вы слабовольны, в вас нет искреннего влечения, а таким и действительно место ли среди настоящих комсомольцев? Нашу ячейку и без того надо наполовину вычистить! Вы же это знаете?