Григорий Симанович - Отгадай или умри Страница 6

И тут зазвонил городской. Главный поднял трубку, сказал «да», еще раз «да», замер. Сидевший близко Фима почувствовал, что разговор имеет отношение к «делу о кроссворде». Интуиция Фиму, как всегда, не подвела. Но лучше бы подвела. Малинин слушал молча, произнес лишь одну фразу: «Подъезжайте к шести», положил трубку, замер в полном оцепенении, словно только что зачитали ему смертный приговор. Наконец уста отверзлись и он произнес: «Буренин умер».

Глава 4

Непьющий алкаш

Антон Буренин умер. Он полулежал за кухонным столом, откинувшись на спинку стула. Глаза были приоткрыты. В лице ни кровинки. Низкорослый, худощавый человек сорока с небольшим лет, с уже заметными залысинами, внедрившимися в густую черную шевелюру, словно подсматривал сквозь щелочки бездвижных глаз за действиями Тополянского.

Но собственно действий-то никаких старший следователь по особо важным делам горпрокуратуры Алексей Анисимович Тополянский не предпринимал. Он мирно восседал рядом с покойным и не без удивления (а он уже давно ничему не удивлялся!) взирал на пять пустых бутылок из-под водки емкостью 0,75 литра и простой граненый стакан. Маленькая тарелочка, скорее блюдце, была смещена к правому краю стола. На ней как-то сиротливо гляделась половинка соленого огурца, и не более того. Большой двухтомный энциклопедический словарь под редакцией Прохорова («У меня такой же», – отметил про себя Тополянский) располагался симметрично тарелочке с огурцом, ближе к левому краю. И все. Клеенка была чистенькой, словно протерта аккуратной хозяйкой.

Эксперт-криминалист Оксана Львовна Крачко, приехавшая еще с оперативно-следственной группой, стояла у двери, зная, что пока ничего не следует сообщать. Тополянский любил не торопясь, в тишине осмотреть труп и место преступления, не прикасаясь ни к чему даже в перчатках, не перемещая предметы ни на миллиметр. Единственное, что он позволил себе, так это сесть, предварительно изучив расположение стула и покрыв сиденье куском прозрачного полиэтилена.

Наконец он театрально-царственным жестом пригласил Оксану Львовну пройти в комнату. За ней шагнул старший лейтенант Вадик Мариничев, оперативник с Петровки по прозвищу Жираф – на редкость высокий и худой парень с очень короткой стрижкой, делавшей его похожим на какое-то доисторическое двуногое из сериала «BBC» о животных палеозоя. Тут надо сразу оговориться, что при таких форматах Вадик обладал объективно лишь одним недостатком: он редко бывал задействован в слежке за подозреваемым. Провал операции становился более вероятным. Но в яйцеобразной, устремленной к небесам башке Мариничева расположились качественные мозги, весьма ценившиеся руководством и коллегами. Оценил их и Тополянский.

Вадик в свою очередь пригласил понятых, не пустив их дальше линии порога. Он знал стиль работы Тополянского по двум особо важным «мокрым» делам, на которых они уже потрудились совместно. Он понимал, что его начальство с Петровки не случайно попросило приехать Алексея Анисимовича сразу: журналист центральной газеты – не хухры-мухры.

– Оксана Львовна, голубушка, – незлобиво ерничая, обратился Тополянский к эксперту-криминалисту, с которой был одного года рождения, пятнадцать лет отработал по разным делам и имел непродолжительный, но сексуально неистовый роман в первый же год их совместной деятельности, – попрошу вас перво-наперво отпечаточки с бутылочек, но непременно нюхните каждую, свежачок ли? Уж больно любопытно.

Оксана Львовна нюхнула и с уверенностью подтвердила: «Свежачок». Ее явно подмывало поерничать в тон бывшему любовнику, но не позволяло присутствие посторонних.

– А что, Вадик, – совсем уже иным, панибратски-игривым тоном вопросил Тополянский, – слабо тебе четыре литра под пол-огурца?

– Нет, Алексей Анисимович, не слабо, – степенно и рассудительно ответствовал Вадик. И продолжил: – Меня, во-первых, много, пока до низу дойдет, голова уже проветрится…

– Ах, ну да, – словно опомнившись, согласился Тополянский, измерив долгим взглядом вышеупомянутое расстояние.

– А кроме того, если беседа долгая, задушевная и как раз накануне плотно и жирно пообедал…

– Насчет «пообедал» нам Оксана Львовна позже доложит, а вот была ли беседа – не уверен, – уже без тени иронии сказал Тополянский. – Впрочем, и это мы скоро узнаем.

После двухчасового осмотра, снятия отпечатков и обмена короткими репликами протокол был готов. Из него следовало, что 24 апреля, в понедельник, Фролова Вера Ниловна, пенсионерка, 1944 года рождения, убиравшая раз в неделю квартиру жертвы, в 11.30 открыла дверь имевшимся у нее ключом и обнаружила хозяина без признаков жизни. Гражданка Фролова утверждает, что не прикасалась ни к чему, кроме телефона, по которому, едва придя в себя, позвонила в милицию.

Предварительный осмотр позволяет сделать выводы, что покойный, журналист Антон Львович Буренин, в свой законный выходной, примерно в пять часов поутру (еще не рассвело) сел за стол и принялся методично поглощать гранеными стаканами дешевую, а возможно, и паленую водку «Добрыня», каковое занятие завершилось через два-три часа полным опорожнением пяти бутылок и параличом сердца, предположительно вследствие сильнейшей интоксикации организма. В результате визуального осмотра и обыска никаких следов пребывания посторонних лиц в эту ночь в квартире покойного не обнаружено. Признаков насильственной смерти или каких-либо насильственных действий по отношению к покойному также не наблюдается. По показаниям соседей по лестничной клетке, с нижнего и верхнего этажей, никакого шума из квартиры не доносилось, никаких посетителей соседи не видели, ибо спали безмятежно в сей ранний час. Более точные выводы могут быть сделаны по результатам дактилоскопии, патологоанатомического исследования и опроса более широкого круга соседей, родственников и знакомых. Предварительная, рабочая версия – непредумышленное (смерть по неосторожности) отравление спиртосодержащей жидкостью.

В машине, по дороге в прокуратуру, Тополянский изо всех сил боролся с плохими предчувствиями, сомнениями и подозрениями. Будучи еще молодым следователем райотдела милиции, он раз и навсегда дал себе слово не суетиться в поисках версий и не выстраивать всяческих вздорных схем, покуда нет результатов хотя бы первичных экспертиз и допросов. Это нервировало и отнимало время, представлялось непрофессиональным. Но совладать с собой удавалось не всегда. Вот и сейчас, двигаясь по вечерней Москве в изнуряющих пробках, Алексей Анисимович то и дело мысленно воспроизводил картинку места происшествия и ловил себя на том, что не может отделаться от ощущения какой-то театральной мизансцены. Что-то на этой кухне выглядело демонстративно, декорированно, хотя смерть от пьянства сама по себе идеально вписывалась в контекст, в драматургию российского быта. Прежде всего – объем спиртного. Пять бутылок, если без шуточек, – это слишком, это запредел…

Долговязый Мариничев, развалившись на заднем сиденье, хранил молчание. Знал, как и все оперативники, что с Тополянским после выезда на место преступления первым заговаривать не следует.

На подъезде к конторе в памяти нарисовалось… расположение бутылок на столе. Тополянский еще на квартире задал себе вопрос, почему эти пять гильз от снарядов, укокошивших редактора газеты «Мысль», выстроились почти правильным крестиком. Каким же закаленным бойцом надо быть, чтобы после убийственных доз играть в бутылочки? Или избрана такая форма бравады, такие понты: вот, мол, они, родимые, крест на мне поставили? Перед кем понты, если он пил в одиночку? Перед собой? Или чтобы этим натюрмортом что-то сказать тому, кто первым его обнаружит?

И тапочки… Домработница Фролова таких не припомнит. Небедный человек с хорошим окладом. Обстановка в квартирке, пусть однокомнатной, вполне-вполне… В гардеробе неслабая пара костюмчиков, даже смокинг припасен – видать, для каких-нибудь раутов. Обувь не копеечная, модная. И тапочки, кстати, приличные, кожаные. Утро апреля, в доме тепло. На трупе добротный махровый халат синего цвета с вензелем «Hilton» и обувь… в виде обрезанных до щиколоток буро-коричневых войлочных валенок. Неровно обрезанных, грубо… Откуда они взялись? Фролова не могла их не замечать прежде.

Но самое-то главное, что заставляло Тополянского идти наперекор собственным принципам расследования и выстраивать «преждевременную» версию, – фраза домработницы, произнесенная сквозь охи, всхлипы и причитания еще до начала опроса этой женщины. Мариничев с удивлением услышал: «Господи, да ведь непьющий он был, почти непьющий…»

Приехали в прокуратуру. Вадик быстро набросал круг людей, которых требовалось опросить срочно и в первую очередь. Тополянский взглянул, добавил пару человек и дал добро.

Первым Вадик набрал телефон редакции и связался с Малининым. Именно при этом звонке и присутствовал Фима Фогель.