Ольга Баскова - Вуаль темнее ночи Страница 6

Михалыч окончил осмотр и взглянул на Киселева:

– Можно уносить тело.

– Пусть уносят, – распорядился майор и дотронулся до локтя главрежа. – Мы не могли бы с вами поговорить без свидетелей в вашем кабинете?

Ходынский развел руками:

– Отчего же нет? Разумеется, могли бы.

– Тогда, если не возражаете, давайте пройдем к вам, а мои коллеги побеседуют с артистами.

– Не возражаю.

Они пошли по коридору. Навстречу спешили какие-то люди, вероятно, работники театра, с бледными лицами. Одни прошмыгивали мимо Ходынского, а другие хватали его за серый свитер с ромбиками и взволнованно спрашивали:

– Это правда?

Главреж не отвечал. Подойдя к двери, обитой черным дерматином, он вставил ключ в замочную скважину и, распахнув дверь, кивнул Павлу и Константину:

– Проходите и располагайтесь.

Оперативники последовали его совету и отметили про себя, что кабинет главрежа выглядит довольно шикарно. Ходынский сделал совершенно правильно, когда серьезно подошел к интерьеру своей комнаты. Это только для зрителей театр начинается с вешалки. Внутри самого театра законы совсем иные. Здесь каждый знает, как много важных, подчас судьбоносных решений принимается в святая святых – кабинете главного режиссера. Это пространство, по мнению последнего, должно было сочетать в себе непосредственность и изящество храма искусства, аристократизм дипломатической миссии и серьезность генерального штаба. Наверняка Ходынский пригласил известного дизайнера, вдохновленного интерьерами Зимнего дворца, дух которого как нельзя лучше соответствовал поставленной задаче. Кабинет был выдержан в синих и голубых тонах. Потолок украшала тяжелая хрустальная люстра со множеством подвесок. На окнах висели синие бархатные гардины. Оперативники примостились на мягкий диван, а Ходынский сел напротив в кресло с резной полозолоченной спинкой.

– Я предполагаю, какие вопросы вы можете мне задать, – начал он, – и уже готов на них ответить.

– Правда? – удивился Киселев. – Это интересно. Мы вас слушаем.

– Вас наверняка интересует, не было ли мотива у Руденко убивать Бучумова. – Ходынский потер переносицу и нервно дернулся. – Я овечу однозначно: нет. Уж не знаю, почему Валерий не заметил, что кинжал подменен. Однако этому есть объяснение, и я уверен, что он его даст, как только придет в себя. Руденко накануне спектаклей – а их по «Маленьким трагедиям» уже прошло два – не уставал повторять, как он благодарен Роману. Я уже говорил: именно Роман заставил меня дать Валерию главную роль в спектакле. А вообще, у них было мало точек соприкосновения.

– Понятно, – кивнул Киселев. – Тогда, возможно, у вас самого есть предположения, кто мог подменить бутафорский кинжал на настоящий.

– В комнату с реквизитом вход совершенно свободный для работников нашего театра, – продолжал Олег, – практически это мог сделать любой. Но если вы хотите знать, на кого конкретно думаю я… Это вопрос сложный. Не знаю, что и ответить.

Он закусил губу, как бы размышляя про себя, но выражение его лица говорило: у Ходынского действительно имеется подозреваемый.

– Вы сказали «а», – вставил Костя, – говорите и «б». И, ради бога, не считайте, что вы подставляете невиновного человека. По этому делу будет проведено серьезное расследование. Мы все тщательно проверим.

Ходынский наклонил голову:

– Ну, хорошо. Я выскажу свое мнение. Видите ли, – вставил он свое любимое словечко, – актерская среда очень специфична. Все видят актеров в их лучшие часы, переполненных вдохновением и творческим восторгом. На сцене актер – воплощение светлого служения искусству, он дарит зрителям радость. А между тем в самой театральной среде часто процветают такие зависть и ненависть, что не дай бог. Знаете, еще в восемнадцатом – девятнадцатом веках в кареты преуспевающих актрис кидали камни нанятые соперницами оборванцы, а для того, чтобы «зашикать», заглушить свистом и шипением любимца публики, в Англии существовали специальные группы… В нашем театре после моего прихода долгое время все шло довольно хорошо, хотя, конечно, подводных течений избежать нельзя. Были и зависть, и интриги, но все как-то в разумных пределах. А впрочем, как их определить, эти разумные пределы? Начну с того, что мы любим оплевывать, дискредитировать, унижать тех, кого сами же возвеличили. Если же талантливый человек займет высокий пост или чем-нибудь возвысится над общим уровнем, мы все общими усилиями стараемся ударить его по макушке, приговаривая при этом: «Не смей возвышаться, не лезь вперед, выскочка. Оставайся такой же серостью, как и мы». Сколько талантливых и нужных нам людей погибло таким образом. Немногие наперекор всему достигали всеобщего признания и поклонения. Но зато нахалам, которым удается забрать нас в руки, – лафа. Мы будем ворчать про себя и терпеть, так как трудно нам создать единодушие, трудно и боязно свергнуть того, кто нас запугивает. В театрах, за исключением единичных случаев, такое явление проявляется особенно ярко. Борьба за первенство актеров, актрис, режиссеров, ревность к успехам товарищей, деление людей по жалованью и амплуа очень сильно развиты в нашем деле и являются в нем большим злом. Мы прикрываем свое самолюбие, зависть, интриги всевозможными красивыми словами вроде «благородное соревнование». Но сквозь них все время просачиваются ядовитые испарения дурной закулисной актерской зависти и интриги, которые отравляют атмосферу театра. Боясь конкуренции или из мелкой зависти, актерская среда принимает в штыки всех вновь вступающих в их театральную семью. Если они выдерживают испытание – их счастье. Но сколько таких, которые пугаются, теряют веру в себя и гибнут в театрах. В этих случаях актеры уподобляются гимназистам, которые также пропускают сквозь строй каждого новичка, вступающего в школу. Как эта психология близка к звериной! – он говорил взволнованно, однако Киселеву и Скворцову казалось, что Ходынский, как и его подопечные, разыгрывает перед ними очередную роль. – В общем, тут процветал один актер, Виктор Лавровский. Плохого о нем как о специалисте сказать ничего не могу – действительно талантливый. Потом явился Бучумов и перехватил у него пальму первенства. На мой взгляд, главная причина, по которой это случилось, – возраст Лавровского. Когда-то театр ломился от цветов, принесенных поклонницами, готовыми на все ради своего кумира. Но годы шли, кумир старел, но и не думал покидать сцену. Специфика театра связана с танцами и пением, которые все хуже удавались Лавровскому. Иногда он просто бывал смешон и жалок, старенький, седенький, морщины даже гримом уже не замажешь, играющий двадцатилетних героев-любовников и выделывающий антраша плохо повинующимися ногами. Напрасно мы намекали старичку, что пора перейти к другим ролям – он ничего не хотел слышать и страшно сердился. Кроме того, у Лавровского появилась молоденькая любовница, которая увела его от стареющей жены. Актер был готов на любые траты ради предмета своей любви. Мне кажется, ему была не столько нужна сама любовница, сколько хотелось найти лекарство от старости и блистать на сцене, чтобы по-прежнему чувствовать себя молодым и сильным… Разумеется, характер у актера был сложным, – он сделал паузу, – но почему я говорю – был? Он ведь до сих пор работает у нас. Впрочем, это и понятно. За годы поклонения Виктор Петрович сильно избаловался и распустился. Он мог нецензурно обругать молодого коллегу, швырнуть книгой или стаканом в гримера, устроить безобразный скандал режиссеру… С годами все эти неприятные черты обострялись, осложнялись и отношения актера с коллективом. И тут появляется Бучумов. И почти сразу становится звездой. Разумеется, Лавровскому это не понравилось.

– Вы намекаете, что тот актер может иметь какое-то отношение к смерти Бучумова? – поинтересовался Скворцов.

Ходынский пожал плечами:

– Вы меня спросили, и я высказал свои предположения. Недаром я сделал такое большое вступление, рассказав о зависти в театральной среде. Если это не несчастный случай, то зависть. Есть, правда, еще кое-что, позволяющее мне думать на Лавровского, но об этом позже. Итак, первый завистник Романа – это Лавровский, – главреж удобнее устроился на стуле. – Я уже сказал: с годами его неприятные черты обострялись. Однажды он устроил просто невозможный скандал, требовал всякую ерунду: чтобы все артисты нашего театра написали грязные пасквили на меня, директора и Бучумова. Разумеется, они отказались. Вот тогда наш коллектив впервые поставил его на место как следует.

– И что же? – встрял Павел.

Ходынский ухмыльнулся:

– Знаете, как написано в Библии? Если ты сделал замечание мудрому человеку, то приобретешь еще одного друга, а если глупцу – еще одного врага. Короче, наш коллектив приобрел злейшего врага. Лавровский начал выкрикивать какие-то туманные угрозы типа: «Вы еще пожалеете! Я вам всем покажу! Вас вынесут отсюда вперед ногами!» Один из коллег пристыдил распоясавшуюся звезду: «Успокойтесь! Вы ведете себя, как истеричная баба!» Старик злобно поглядел на оппонента и замолчал. То, что происходило потом, похоже на страшную сказку. Актер, который сделал замечание невыносимому старику, заболел и умер совсем еще молодым. Труппа похоронила коллегу, поплакали, повспоминали, поставили памятник и, как водится, забыли… Однако через короткое время умер еще один актер, который вечно ссорился со стариком. Он тоже был далеко не старым, и я давал ему и его жене главные роли, именно его жене, а не молодой любовнице Лавровского, потому что она была явно талантливей. Два сердечных приступа один за другим. Многовато, согласитесь. Потом погиб мой помощник, затем – заболела раком гример, а после нее еще два человека слегли с непонятным диагнозом и вскоре умерли. Ужас объял труппу. Многие подали заявление на увольнение, однако найти хорошую работу актеру непросто, не так уж много у нас престижных театров… Один только престарелый герой был здоров и весел. Он даже будто бы помолодел и посвежел. Однако вскоре снова произошел неприятный инцидент. Вы знаете, что Бучумов играл роль Дона Гуана, а ее уже давно исполнял Лавровский. Накануне, после утверждения Бучумова на эту роль, Лавровский подошел к нему и потребовал, чтобы тот отказался. Ну, Роман, ясное дело, не воспринял это всерьез и сначала вежливо попросил Лавровского не нервничать. Мол, его популярность и так зашкаливает, он в свое время успел не только прославиться в театральных постановках, но и сняться в кино, кроме того, зрители уже смеются, если видят его в ролях молодых людей. Лавровский зловеще прошипел, глядя в глаза коллеге: «Ну, берегись! Решил перейти мне дорогу – не выйдет!» Молодому актеру стало как-то не по себе от злобного шипения старика, но он промолчал. И видите, чем это закончилось?