Олег Игнатьев - Магия крови Страница 6

С приметами разыскиваемого был ознакомлен весь оперативный состав милиции, все участковые и дружинники. Оставалось терпеливо ждать. Человек не иголка, но и город не стог сена.

После утреннего совещания у Шрамко он созвонился со стоматологом, попросил его задержаться дома, чтобы можно было побеседовать наедине, предупредил профессора Озадовского о скором своем визите к нему на кафедру, напомнил Гульнову о чете Звягинцевых, пусть он попытает их еще раз в отношении картин, и, с досадой думая о том, что даже маленькая ложь свидетелей способна изменить ход следствия, отправился в кооператив «Медик».

У перекрестка мимо него на большой скорости промчалась белая «шестерка», и он машинально бросил взгляд на ее номер. После «сочинского дела» все «жигули» этой марки были ему подозрительны. К тому же белого цвета.

Климов позвонил в квартиру тридцать семь, ему открыл дверь эдакий красавчик, супермен с широкой ослепительной улыбкой. Он был, может быть, на год-два моложе Климова. Серебристый галстук с холодным металлическим отливом и такой же, стального цвета, отлично скроенный костюм делали его похожим на движущийся манекен. Весь его вид как бы говорил, что себя надо баловать. Другие об этом не позаботятся. На таких, как он, женщины сперва смотрят с опаской, потом с вожделением. Блеск для того и блеск, чтобы ослеплять.

Представившись, Климов прошел в указанную ему комнату. Хозяин любезно предложил располагаться в кресле.

— Кофе? Чай? А может, пиво баночное, а? Есть шведское…

— Спасибо, я по делу.

— Ну, — недовольно протянул блестящий манекен, и лицо его вновь озарила широкая улыбка, — в Европах пиво не считают алкоголем, грех отказываться, грех… Так я схожу? — Он уже двинулся было на кухню за предложенным угощением, но Климов жестом возразил: не надо.

— Тогда бананы?

Эта его насквозь фальшивая манера улыбаться, как ни странно, вынудила согласиться.

— Один, не больше.

Через минуту на журнальном столике стояло широкое блюдо из тонко нарезанного лакированного камыша с горкой бананов. Кажется, хозяин был доволен. В его доме все вышло так, как он хотел. И сел напротив гостя.

— К вашим услугам.

Климов перешел к делу. Он сказал, что ему стало известно об ограблении квартиры, в которой он сейчас находится, и положил свою дерматиновую папку на журнальный столик.

— Почему вы не заявили в милицию?

Задереев улыбнулся. Мягко. Снисходительно.

— Версий здесь гораздо меньше, чем это может показаться.

— А точнее?

— Банальное неверие в ваши возможности. Как говорится, полный расцвет общества: никто ни за что не отвечает. Вы — за меня, я — за себя.

— Ну, зачем такие крайности?

— Простите. Я, кажется, сморозил глупость.

— Ничего. Я к этому привык.

— Нет, в самом деле, — оживился стоматолог. — Куды бедному хрестьянину податься? По статистике количество квартирных краж за этот год взлетело на сорок процентов! Вот я и решил, что в моем случае разумнее поступать, как в семейной ссоре: кто-то должен уступить. Взять чужую вину на себя.

Климов возразил:

— Что хорошо в семейной жизни, не совсем подходит для общественной. Мало того, как вы сами должны понимать, ваше умолчание делает вас как бы соучастником кражи. Понимаете?

— Слова! — вяло махнул Задереев. — Тот, кто меня обворовал, плебей. Унес шапку, куртку, семь видеокассет, а того не понял, идиот, что за вот эту махонькую статуэтку, — он поднялся из кресла и вынул из книжного шкафа изящную фигурку китаянки, нюхающей цветок, — любой советский толстосум отвалит уйму денег. Это же конец семнадцатого века, уникальная вещь, школа семи мастеров! Я уже не говорю о том, что украшала она спальню одного из полководцев маньчжурской династии Цин.

— Такая старинная вещь?

— О! Тот, кто понимает…

Задереев не договорил и нежно прижал фарфоровую китаянку к покрасневшей от волнения щеке.

— Какое чудо!

Он еще немножко понянчил у себя в руках восхитительную статуэтку и так же бережно, как прижимал к щеке, поставил в нишу книжного шкафа.

Климову показалось, что хозяин в ослепительном своем костюме на какое-то мгновение внезапно превратился в старца, в скупердяя и подагрика с трясущейся плешивой головой.

Когда он вернулся в кресло и посмотрел своими увлажнившимися умилительно блестевшими глазами, дескать, понимаете, о чем я говорю, на Климова, тот счел неприличным выпытывать подробности о том, как и откуда статуэтка очутилась в этом доме. Да у него, откровенно говоря, и времени особо не было на экскурсы в историю. Он только спросил Задереева, что тот думает о Звягинцевых, о соседях по лестничной площадке, которые были ограблены пять дней назад, ровно через двое суток после Задереева.

— Два сапога пара, — пренебрежительно ответил знаток древностей и снова стал похож на говорящего манекена. — Растяпы. У самой у нее маниакальная страсть чистить зубы и иметь массу полотенец: для рук, для лица, для ушей, для… не будем уточнять чего, махровые — для родственников, марлевые — для гостей… Когда к ним ни зайди, все время генеральная уборка. Страхолюдина, а мнит себя гранд-дамой. Отец ее — побочный сын Лаврентия…

— Берии? — изумился Климов.

— А то кого же? Любил, пройдоха, комсомолок.

— Вы хотите сказать…

— Да, — не дал ему договорить Задереев. — Все женщины живут обидой. Моя дура тоже.

— В каком смысле?

— А в таком. Будь сейчас у власти кто-нибудь из той когорты, из эмгэбэшной элиты, Звягинцева бы напомнила кое-кому, кто ее папочке дал вид на жительство. А так шипит, как кобра, на людей и жалит мужа. Впрочем, так ему и надо, размазне. Другой бы давно послал ее подальше, а этот нет… Он, видите ли, верный муж и семьянин. А я гуляка, бонвиван, повеса… Да! Живу и радуюсь, не пропадать же деньгам попусту. Ведь кто такие мы, мужчины? — нарочито ироничным тоном спросил он Климова. — Выгодные приживалы, безобидные авантюристы. Выгорит — хорошо, не выгорит — еще лучше. Никто не вечен под женой. — Он неожиданно подмигнул и так по-свойски растянул свой рот, что не улыбнуться в ответ было просто нельзя. — Цены растут, жить веселее.

Климову показалось, что для демагога он слишком рассудителен, а для настоящего мужчины чрезмерно болтлив.

— Я слышал, у Звягинцевых в этом доме проживает бабушка.

— Живет! — весело подхватил хозяин и показал глазами на бананы. — Да вы берите! Я все равно их не люблю, держу, — он прищелкнул пальцами, — исключительно для дорогих гостей! Вы сами понимаете, жена в отъезде, не пропадать же деньгам попусту.

Кажется, это была его любимая сказка.

Климов взял банан и начал очищать его от кожуры.

— И кто она, эта старушка?

— Груша моченая! — откинулся на спинку кресла Задереев и закинул ногу на ногу. — Стерва, каких свет не видел. — Помолчав, он поднял глаза к хрустальной люстре и вздохнул: — Между прочим, столбовая дворянка.

— В самом деле?

— Совершенно точно. Перетока-Рушницкая. Это она после лагерей и ссылок стала Яшкиной.

Есть банан расхотелось.

— Откуда вы все это знаете?

Задереев многозначительно прищурился.

— А у меня друзья. В соответствующем заведении. — И не преминул добавить: — Лечу им зубки. Плата информацией. Когда имеешь дело с людьми, трудно рассчитывать на взаимность, вот и довольствуюсь чем Бог послал.

— По принципу чем хуже дела, тем шире улыбка? — не удержался от сарказма Климов, и тот рассмеялся.

— Вот именно.

Климов аккуратненько положил недочищенный заморский фрукт на блюдо и перехватил взгляд Задереева.

— Скажите, в картинах разбираетесь?

— В каких?

— В абстрактных.

— Надо посмотреть.

— Да вы их видели.

— Не понимаю.

Пришлось ткнуть рукой на дверь.

— У Звягинцевых две висели. Обратили внимание?

— А, эти… Видел. Только я бы их абстрактными не назвал ни при какой, простите, перестройке. Это же послевоенный авангард. Работы ценные, особенно сейчас, когда все продается на корню.

— А кто их автор, вы не узнавали?

— Очень даже узнавал, иначе не могу. Так воспитали. Во всем мне хочется дойти до самой сути, до… э… как там у Пастернака?.. — он помахал перед собой рукой и облизнул губы. — Впрочем, не важно. Одним словом, до сердцевины. Интеллигентный человек сначала знакомится с автором, потом с его произведением.

— Если есть возможность.

— Разумеется.

— Звягинцевы, кстати, автора картин не помнят.

— Ну, — развел руки Задереев, — я же говорил. Два сапога пара. Имя у него такое легкое, еще ассоциируется с птичьим… черт… совсем из головы… забыл! — Он хлопнул себя ладонью по колену и обиженно признался: — Надо же! Забыл.

— Вы говорите, легкое?

— Да… будь оно неладно! Вертится в мозгу…

Поднимая глаза к роскошной люстре, он зашевелил губами и с бесподобным приморским выговором, впитавшим в себя разноголосицу бродяг, торговцев и аристократов, врастяжку произнес: