Александр Аде - Осень надежды Страница 6

Теперь он потревожил меня в третий раз.

Вопросов я уже не задавал. Было ясно, что речь идет о новой избраннице несчастного рогоносца, конечно же, свеженькой и пригожей. У этого вечного мужа откровенно свинтило мозги, и кроме аппетитных девчонок в качестве супруги он уже никого не представлял.

Не хотелось заниматься его идиотскими проблемами, но отцветающий проказник опять меня уломал. Да и деньги были не лишними.

К тому же это был замечательный повод – и я облегченно задвинул дело об убийстве отца в дальний темный угол моей души. Я обманывал сам себя, дескать, два дела мне не потянуть, вздыхал с лицемерным огорчением, но все мое существо раздувало ликующее ощущение свободы!

5-е октября. Воскресенье. Ливень.

Я, как иголка за ниткой, следую за темно-синим «пежо», и так, один за другим, въезжаем во двор, образованный блочными многоэтажками.

Элегантное французское авто припарковывается возле мусорных баков, я останавливаюсь неподалеку. Подопечная выскакивает из машины, накинув на голову капюшон антрацитово блестящей курточки и, мелькая ножонками в черных брючках, бежит в подъезд.

Принимаюсь ждать, добросовестно и безмятежно. Работа такая. Дождь молотит по кабине, прихотливо струится по стеклам. Впечатление, будто я в аквариуме. Мысли втекают в мозги тягучие и невеселые.

Наконец, часа этак через полтора, сквозь потоки воды вижу ее – мчится, огибая лужи, но не к своей роскошной тачке, а к моей скромной «копейке». И стучит в стекло.

Отворяю дверцу. Подопечная небрежно плюхается на сиденье (в кабине тотчас становится душно от запаха воды и парфюма) и говорит:

– Привет, сыч.

Вцепляюсь в руль так, что больно ладоням. Такого провала у меня еще не случалось.

– Чего молчишь? – Она сбрасывает с головы мокрый капюшон, достает пачку «кэмела», щелкает зажигалкой, затягивается, выдыхает дым.

Хоть я и бросил курить лет примерно десять назад, но тревожащий запах табака вызывает у меня нешуточные позывы сунуть в рот сигарету, а от этого я просто бешенею. Кроме того, не переношу курящих баб. Стискиваю зубы и застываю в нерушимом безмолвии.

– Я тебя вычислила, сыч, – голосок хрустальный, с чуточной трещинкой, и произносит она слова с эффектным пренебрежением, понтом, насмотрелась голливудских боевиков. – Я догадывалась, что мой благоверный непременно наймет кого-нибудь следить за мной и сразу приметила, как ты пристроился за моим дорогим «пижончиком». Что делать будем, красавчик?

Не выдавливаю ни звука.

– Понятно. Продолжаем в молчанку играть. О’кей. Согласна. Теперь ты знаешь, где живет мой любовник. Можешь доложить своему нанимателю и сунуть в карман причитающиеся бабки. Я не против… Погляди на меня, сыч.

Гляжу.

Ничего не скажешь, куколка. Личико пухлявое, глазки большие, умные, хотя и не слишком добрые, четко вырезанные губки в вишневой помаде.

– А теперь ответь по совести: могут быть у меня нежные чувства к этому старому козлу? Он просто купил меня, молодую артистку, чтобы хвастаться перед приятелями. А я продалась. Хотелось красивой жизни. Теперь у меня есть все, чего ни пожелаю, только счастья нет. Ты знаешь, что такое спать с мужчиной, от которого воротит? Это мука, сыч. Я нашла любимого человека – отдушину, глоток чистого воздуха. Но при этом, чистосердечно признаюсь, мне ужасно не хочется терять деньги дойной коровы – своего муженька. Ты вправе меня презирать, но я всего лишь слабая женщина. Что ж, заложи меня, если хватит совести… Пока, сыч.

Она игриво делает ручкой и вылезает из «копейки».

Включаю зажигание, потихоньку трогаю с места. Огибаю девятиэтажку, переломившуюся буквой Г, сворачиваю, качу вдоль подъездов, сворачиваю еще раз и бросаю якорь в укромном местечке у самой стены, среди деревьев, травы и шумящей воды, где машине стоять совсем не положено. В зеркальце заднего вида видна уходящая за горизонт дорога. Деревья, что растут вдоль нее, зелено-охристые, но изредка попадаются янтарно-ржавые или багровые.

Вскоре показывается «пежо».

Чуть помедлив, отправляюсь за ним, стараясь держаться на приличном расстоянии. Монотонно, как будто в полудремоте, работают «дворники», а я мысленно беседую с объектом наблюдения.

«Всем ты хороша, милая, но, как произнес когда-то один умный человек, твой, между прочим, коллега: «Не верю». Не такой ты профессионал, чтобы заметить слежку да еще в проливной дождь. А если так, значит, ты расколола своего старичка, то ли раздразнила, то ли приласкала, много ли ему надо. И бедняга признался, что нанял сыщика – узнать, с кем юная женушка папочке изменяет.

Потом, естественно, пожалел, что сболтнул лишнее, но мне сообщить о своей глупости постеснялся и таким образом меня подставил. Ты доподлинно знала: в одной из автомашин, припаркованных неподалеку от твоего «пежо», будет сидеть сыч, и стала действовать – надо заметить, смело и нестандартно.

Исполнила ты свою роль славненько, хотя чуточку переигрывала – все-таки далеко не звезда, смазливая, а таланта не густо. Но не учла малюсенькой детальки. Когда ты сняла капюшон, я заметил, что прическа у тебя волосок к волоску и учуял легкий запах лака. В этой девятиэтажке не любовник, а твоя личная парикмахерша проживает.

Твой расчет прост и гениален.

Я должен был клюнуть на твое покаянное признание. Ну а дальше – два варианта. Первый: я реву от умиления и жалости и напрочь отказываюсь от слежки. Второй: радостно объявляю клиенту, что отыскал место проживания твоего хахаля. После чего (с видом оскорбленной невинности) ты сообщаешь папику: «Это не хахаль, а парикмахерша. Противный сыч наклепал на меня». Конфуз – и я выбываю из игры.

А сейчас ты летишь под неиссякаемым ливнем и хохочешь, заливаешься надо мной, недотепой и простаком. И, не ведая того, везешь меня на хвосте к своему любовнику.

Ведь это к нему ты так лихо гонишь своего «пижончика»? Или я тебя не раскусил?..»

Через два дня предъявляю клиенту – в его коттедже – неопровержимые доказательства измены актрисули. Сообщаю ФИО ее любовника. Добыть эти данные не составило особого труда.

Мое сообщение он переносит стоически.

– Это мелочь – в сравнении с тем, что случилось. Видно судьба решила меня добить.

Его румяная мордашка печальна, и сам он, чистенький, ухоженный, как только что выкупанный и вытертый насухо карапуз, поник и пригорюнился. Так и кажется, что вот сейчас приложит ладошку к щеке и запричитает вроде несчастной бабы, покинутой подлым полюбовником. Даже голос обиженно и плаксиво дрожит. Кстати, голосина в этом маленьком немолодом человечке – дай боже. Густой, мощный начальственный баритон, который невероятным образом помещается в пухленьком тельце.

– А что такое? – спрашиваю.

Вместо ответа он ведет меня в свой кабинет. По дороге минуем комнату, пеструю от обилия произведений живописи и оттого напоминающую зальчик городской картинной галереи. Зато в кабинете – скромных размеров, забитом антикварными вещицами, точь-в-точь жилище пижона девятнадцатого века, какого-нибудь Евгения Онегина, – висят всего три небольшие картинки.

– Вот, – мужичок указывает пальчиком на одну из них, кисло улыбается. – Не признаете?

– Как же-с. «Незнакомка» знаменитого художника… Сурикова, если мне не изменяет девичья память.

– Перед вами этюд к картине Крамского «Неизвестная»! – торжественно провозглашает мужичок. – В мире – кроме самого полотна – известен этюд, которых хранится в частном собрании. В Праге. Представьте себе – в Пра-ге! Считается, что именно с него и была написана картина. Пражский этюд – это голова вульгарной дамочки. Специалисты до сих пор не могут понять, как из такой пошлой бабы Крамской умудрился создать прелестную и загадочную Неизвестную.

– А что тут особенного? Взял и нарисовал. Делов-то.

– Суждение абсолютного дилетанта, – укоряет он меня. – Уж поверьте, картина такого уровня создается очень долго и тщательно. И натурщица для нее подыскивается соответствующая, а не первая попавшаяся уличная девка. Возникает естественный вопрос: почему Крамской писал этюд с некрасивой плебейки, чтобы затем – уже на самой картине – ее облагородить? До сих пор ходят легенды об истинной таинственной модели художника.

– И каков ответ?

– Вот он! – мужик снова указывает на картинку. – Второй и – уверен! – последний этюд к «Неизвестной»! Эта женщина даже прекраснее той, что на гениальном полотне, не находите? По-моему, – тут он смущенно и тщеславно потупляется и чуть краснеет, – она слегка напоминает мою жену.

– Которую?

– Последнюю, разумеется! – обиженно заявляет он.

Так. Похоже, хлопчик уже позабыл, что именно эта, последняя женушка наставляет ему рожки.

– Но это так, к слову, – продолжает он. – Этюд я приобрел совершенно случайно. Представьте, его нет ни в одном каталоге! Никто понятия о нем не имеет! Я не хотел предавать гласности даже сам факт существования у меня работы Крамского – хотя бы потому, что мне абсолютно не нужна реклама: лишние проблемы и головная боль. Достаточно того, что я имел возможность каждый божий день любоваться этюдом, получать бесконечное эстетическое удовольствие и сознавать, что он принадлежит мне одному. А представляете, какой поднялся бы шум! Какая была бы сенсация!