Светозар Чернов - Три короба правды, или Дочь уксусника Страница 6

После шелестящего скрипа полозьев по снегу, молчаливого пыхтения замерзших прохожих, да редкого ржания лошадей на улице, изнутри «Пассаж» казался гигантским разворошенным ульем. За зеркальными дверями вестибюля на первом этаже и по галереям бессмысленно суетились, кричали и толкались толпы разодетых дам, их мужей и любовников, купцов и офицеров, стократно отражаясь в огромных стеклянных стенах лавок и зеркалах в бронзовых рамах. Приказчики носили за ними кипы перевязанных лентами коробок и пакетов, сновали юркие карманники, а под стеклянной крышей, тщательно разметенной от снега, отчаянно щебетали птицы, вывешенные за окна в клетках жестокосердными хозяевами из квартир в третьем этаже.

Капитан уверенно направился по лестнице на левую галерею второго этажа. У помещения торгового дома корсетов «Виктор», у рекламного щита, прославлявшего корсеты «Грация», он подошел к красивой черноволосой женщине, и они вдвоем вышли на чугунный мостик, перекинутый над главным залом.

— Что, хороша жидовочка? — спросил у засмотревшегося на молодую особу Фаберовского солидный, с напомаженными седыми бакенбардами господин в золотом пенсне. — Такую бы в кабинет…

Поляк брезгливо передернул плечами и отошел от господина подальше, обосновавшись на шедшем вдоль галереи балконе, где встал, облокотившись на перила и делая вид, что заинтересованно глядит вниз, на водоворот меховых шапок и капоров.

— Нет, положительно мне нравится эта дамочка! — опять подошел к Фаберовскому господин в бакенбардах и пенсне. — Я-то за ней уж, наверное, с час слежу, а вас вот не видал… Я одну такую поимел как-то раз в каюте на пароходе, когда ездил с паломниками на Валаам. Думал, она визжать будет, но она оказалась неглупа, весьма не глупа, я бы даже сказал — с понятием. Ведь я ей потом хорошие деньги заплатил. А вы, значит, тоже на жидовочку глаз положили? Это правильно. Офицер ей любовником не приходится, это сразу видно, и даже видов на нее не держит… Послушайте, сударь, вы молодой и шансов у вас, конечно, больше, чем у меня, но я отказываться не привык. Может, мы с вами сговоримся как-нибудь? Да вы лучше не смотрите на нее так жадно сейчас, пусть сперва господин офицер отбудет. Мы можем как-то по очереди, или я вам заплачу, а?

— Пойдите от меня прочь! — зашипел бакенбардам Фаберовский. — Иначе я позову городового!

— Да вы, молодой человек, глупы. Я бы сказал, что вы, молодой человек, просто дурак. Меня каждая собака знает, а вы кто? Тьфу, да туфлей растереть!

Полный животной злобы взгляд поляка заставил господина в бакенбардах умолкнуть и пройти по балкону дальше за мостик. Здесь он остановился, продолжая через пенсне поедать молодую женщину плотоядным взором. Зато Фаберовский смог, наконец, расслышать, о чем же говорят на мостике.

— Так что, Ольга, конспирация и еще раз конспирация, — говорил своей собеседнице офицер. — Внимательно следи за теми, кто тебя окружает, и хорошенько думай, прежде чем что-либо предпринять. Никаких писем через почту, все только через меня! Положение наше очень опасное, сегодня я в этом убедился. Ну, и в-третьих, запомни: все решено окончательно, ни у меня, ни у тебя уже обратной дороги нет. На третий день Рождества вечером, как мы договаривались, ты должна подъехать на Шпалерную, к дому французского консульства, там я тебя встречу и расскажу все остальное, а то здесь слишком много лишних ушей! Все, я пошел, мне в Штаб пора.

Капитан покинул мостик и быстро исчез в толпе на галерее, а молодая особа неспешно вышла на балкон и поплыла вдоль ярких блестящих витрин. Фаберовский тронулся за ней следом.

— Послушайте, сударь, отступитесь от этой дамочки, а? — зашептал ему сзади господин в пенсне. — Я за нее вам двадцать рублей дам.

Поляк обернулся и сунул престарелому сластолюбцу под нос кукиш. Сделано это было столь решительно и недвусмысленно, что господин счел за благо оставить предмет похотливых вожделений и своего соперника в покое. Тем временем дама доплыла до ювелирного магазина и исчезла за дверями. Фаберовский выждал немного и тоже вошел за ней следом.

— Покажи мне эту брошь, любезный.

Это была обычная позолоченная дешевка со стекляшками вместо бриллиантов. Приказчик вынес даме коробочку, и та, взяв из нее брошку и приложив к груди, несколько минут вертелась перед огромным зеркалом, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком, и морщась недовольно, что стекляшки не блестят так, как это делают бриллианты.

— Я беру ее. Пришлите мне счет как всегда.

— Позвольте, сударыня, — возразил приказчик. — Вы не оплатили еще прежний счет! За вами триста рублей записано, извольте, я покажу вам в книге! И вы должны выплатить их к первому января.

— Ах, ну подумаешь, заплачу я вам сразу триста двадцать рублей!

— Нет, сударыня, вещица-то копеечная, надо бы сразу.

— Да я, как назло, не взяла с собою денег. Завтра заеду и заплачу.

— С превеликим удовольствием… Вещицу вам отложим-с.

Дамочка прикусила губу. Было видно, что она невероятно разозлилась, и что ей ужасно хочется купить эту брошку.

— Позвольте, пани, преподнести вам эту маленькую безделушку в качестве подарка, — поляк протиснулся к прилавку.

— Но почему?! — возмущенно обернулась к нему дама. — За кого вы меня принимаете? Я замужняя женщина!

И дама надменно продемонстрировала ему руку с обручальным кольцом на пальце. Фаберовский почтительно приложился к протянутой руке и сказал с плохо скрываемой ухмылкой:

— Я заметил слезинку в прекрасных очах ясновельможной пани!

— Смотри за этим жеребчиком повнимательнее, — шепнул приказчику хозяин магазина, стоявший тут же за прилавком. — Уж не пожаловал ли к нам очередной варшавский гастролер…

Однако поляк расплатился самыми, что ни на есть настоящими десятирублевками и, галантно вручив коробочку даме, покинул магазин.

— Постойте, — окликнула его дама, тоже выходя на галерею. — Вы поставили меня в неудобное положение, ведь я ничем не могу отблагодарить вас сейчас. Но если бы вы проводили меня до дома…

— А где вы живете? — спросил Фаберовский.

— На Дмитровском, недалеко от Владимирского собора.

— Добже, я с радостью подвезу пани, — с готовностью согласился поляк.

Уж как ему было жаль потраченных двадцати рублей!

В извозчичьих санях они познакомились. Даму звали Ольга Иосифовна, она была уроженкой Одессы и приехала в столицу всего четыре года назад, когда муж получил перевод сюда по службе. Она пожаловалась своему попутчику, что очень страдает здесь без солнца и моря, а поляк в свою очередь, решив тряхнуть стариной, назвался старым агентурным именем графа Леливы де Спальского и рассказал, что очень тоскует по своему дому в Лондоне.

— Так вы из Лондона?! — воскликнула Ольга Иосифовна. — У нас в Одессе тоже есть «Лондонская гостиница».

— Когда-то я там жил.

— Как я люблю иностранцев! — Дама поворотилась вполоборота к Фаберовскому и прижалась под полостью ногою к его колену.

Извозчик повернул на Владимирский и затем на Стремянную. Увидев «Саратов» на углу с Дмитровским, дама вдруг переменилась в лице и крикнула:

— Стой здесь!

— Что случилось? — спросил поляк.

— Вы знаете, граф, я, наверное, не смогу вас принять, — в замешательстве сказала Ольга Иосифовна. — Я подумала, что муж неправильно меня поймет. Давайте встретимся с вами где-нибудь завтра во второй половине дня, я отдам вам деньги и мы будем в расчете. Завтра в три часа я буду в «Пассаже», мне еще нужно купить эгретку для шляпки. Вы не могли бы тоже прийти туда к этому времени?

— Добже, пани, я буду ждать у ювелирного магазина, где мы сегодня зазнакомились.

Фаберовский помог даме сойти с извозчика, и она скрылась за углом, повернув на Дмитровский. Заплатив извозчику, поляк быстро добежал до угла и успел заметить, как она скрылась в подъезде второго от угла дома. Выждав минут пять, он неспешно дошел до этого подъезда и обратился к дворнику, снисходительно подавая ему полтинник.

— Поведай мне, любезный — ты тут все ведаешь, — что за пани только что приехала до сюда?

— Возьмите ваши денежки обратно да катитесь подобру-поздорову! — замахнулся вдруг на него дворник.

— Ты что же, братец, денег не забираешь?! — отскочил в сторону поляк.

— Иди, иди, мазурик, пока в часть не отправил!

— А вот это тебе как выкажется?! — Фаберовский выхватил свой лист из-за пазухи и сунул дворнику.

Тот долго разбирал буквы на листе, жуя обледеневшую бороду, потом крякнул и озадаченно взглянул на поляка:

— Вишь, какая линия тут выходит… Что за пельмень с лапоть! Ты постой-ка тут, сударь, а я о вас посоветуюсь.

Дворник ушел, а вместо него вышел старший дворник и сказал сурово:

— Ничего не знаем-с, сударь. Не положено. Ступайте своей дорогою.