Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру Страница 6

я не могу не высказать вот какое соображение. Я немного задержался на печальной картине замка Гландье вовсе не потому, что мне представился случай создать атмосферу, необходимую для драмы, которая будет разворачиваться перед глазами у читателя; напротив, единственное мое желание – описывать события насколько возможно проще. Я вовсе не претендую на роль автора. Когда говорят «автор», всегда подразумевают «романист», но, слава богу, в тайне Желтой комнаты столько трагического и ужасного, что можно обойтись без литературы. Я лишь излагаю факты и ни к чему другому не стремлюсь. Мне нужно рассказать вам о событиях, и я просто помещаю их в соответствующую обстановку – вот и все. Должны же вы знать, где это все происходит.

Но вернемся к господину Стейнджерсону. Когда он купил поместье – лет пятнадцать назад, – в Гландье уже давно никто не жил. Другой старый замок, находящийся неподалеку и построенный в XIV веке Жаном Бельмоном, тоже давно пустовал, так что вся округа стала почти необитаемой. Несколько домиков вдоль дороги, ведущей в Корбейль, да трактир «Донжон», дававший краткий приют проезжим людям, – вот, собственно, все приметы цивилизации в этих заброшенных местах, какие едва ли ожидаешь встретить в нескольких лье от столицы. Но сугубая уединенность и явилась решающим обстоятельством, повлиявшим на выбор господина Стейнджерсона и его дочери. Господин Стейнджерсон был тогда уже знаменит; он вернулся из Америки, где его работы наделали немало шума: опубликованная им в Филадельфии книга «Распад материи{16} под воздействием электричества» вызвала протест всего ученого мира. Господин Стейнджерсон был французом американского происхождения. Из-за важных дел по получению наследства ему пришлось несколько лет прожить в Соединенных Штатах. Там он продолжил начатую во Франции работу, куда и вернулся, чтобы ее закончить, предварительно обратив в деньги громадное наследство: все его судебные дела благополучно завершились – одни по решению суда, другие полюбовно. Неожиданное наследство оказалось как нельзя кстати. Господин Стейнджерсон, если бы только захотел, мог заработать миллионы долларов на нескольких своих изобретениях, связанных с новыми химическими способами окраски, но ему претило использовать в личных целях свой великолепный дар; он не считал, что его гений принадлежит только ему. Все, что рождал его талант, профессор из филантропических побуждений отдавал людям. Он и не пытался скрыть удовлетворение, вызванное нежданным наследством, так как мог теперь до конца дней заниматься чистой наукой; однако с таким же успехом он способен был радоваться и по другому поводу. Когда господин Стейнджерсон вернулся из Америки и купил Гландье, его дочери было двадцать лет. Она была необычайно хороша собой, соединив в себе парижское изящество матери, умершей при ее рождении, со здоровой молодой американской кровью деда, Уильяма Стейнджерсона. Этот уроженец Филадельфии принял французское гражданство по требованию семьи своей невесты-француженки, будущей матери прославленного профессора.

Прелестная двадцатилетняя блондинка с голубыми глазами и молочно-белой кожей, здоровая и сияющая, Матильда Стейнджерсон считалась одной из самых красивых невест как старого, так и нового континента. Отец, несмотря на неизбежную разлуку, считал своим долгом подумывать о ее браке и поэтому ничуть не расстроился, получив для дочери приданое. Как бы там ни было, они с дочерью стали вести в замке жизнь затворников, хотя друзья его ожидали, что отец начнет вывозить ее в свет. Некоторые, навестив их, объявляли, что дочь восхитительна. На все вопросы профессор отвечал: «Таково желание дочери. Я ни в чем не могу ей отказать. Она предпочитает Гландье». Когда же спрашивали ее, девушка безмятежно говорила: «Нигде мы не сможем работать так хорошо, как в этом уединении». Мадемуазель Матильда Стейнджерсон уже тогда помогала отцу, но никто и предположить не мог, что ее страсть к науке дойдет до того, что в течение пятнадцати лет она будет отвергать все предлагаемые ей партии. Отец с дочерью вели жизнь отшельников, однако каждый год показывались на нескольких официальных приемах в салонах у своих друзей, где благодаря славе профессора и красоте Матильды производили сенсацию. Поначалу крайняя холодность девушки не обескураживала ее поклонников, но по прошествии нескольких лет они отступились. Остался лишь один, своим неясным упорством заслуживший прозвище «вечного жениха», с которым не без грусти смирился: это был Робер Дарзак. Теперь мадемуазель Стейнджерсон не была уже юной, и казалось, что если до тридцати пяти лет она не нашла причин, чтобы выйти замуж, то и не найдет их никогда. Но довод этот, очевидно, не казался Роберу Дарзаку убедительным, поскольку он не прекращал ухаживаний, если только можно так назвать деликатную и трогательную заботу, которою он постоянно окружал засидевшуюся в девицах тридцатипятилетнюю женщину, к тому же решившую никогда не связывать себя узами брака.

И вот за несколько недель до описываемых событий по Парижу пополз слух, которому поначалу даже не придали значения, настолько он был невероятен: мадемуазель Стейнджерсон согласилась вознаградить неугасимый пыл Робера Дарзака. Поскольку сам Дарзак никак не опровергал эти матримониальные пересуды, стало ясно, что в этом невероятном слухе, может быть, и есть доля правды. Наконец однажды, выходя из Академии наук, профессор Стейнджерсон объявил, что бракосочетание его дочери с господином Робером Дарзаком будет отпраздновано в интимном кругу в замке Гландье тотчас после того, как они с дочерью завершат работу над докладом – итогом всех их исследований по распаду материи, то есть по превращению материи в эфир. Молодые супруги обоснуются в Гландье, и зять профессора примет участие в трудах, которым отец с дочерью посвятили свою жизнь.

Не успел ученый мир прийти в себя после этой новости, как все узнали о покушении на мадемуазель Стейнджерсон, совершенном при описанных уже невероятных обстоятельствах, уточнить которые мы и намеревались в замке.

Все эти подробности я знал из деловых бесед с Робером Дарзаком; теперь я сообщил их читателю, чтобы он, пересекая порог Желтой комнаты, был осведомлен не хуже, чем я.

Глава 5,

в которой Рультабийль обращается к Роберу Дарзаку с фразой, возымевшей нужное действие

Несколько минут мы с Рультабийлем шли вдоль стены, ограждавшей обширные владения господина Стейнджерсона, и уже увидели ворота, как вдруг внимание наше привлек некий субъект: склонясь над землей, он был настолько поглощен своим занятием, что даже не заметил нас. Он низко нагнулся, чуть не ложась на землю, затем выпрямился и стал внимательно разглядывать стену; потом, бросив взгляд на правую ладонь, широко зашагал, а затем, повторив тот же маневр, пустился бежать. Рультабийль остановил меня движением руки:

– Тсс! Фредерик Ларсан за работой! Не будем ему мешать.

К знаменитому сыщику Рультабийль относился с восхищением. Я Фредерика Ларсана никогда не встречал, но много знал о нем понаслышке.

Разгадка истории с похищенными с монетного двора золотыми слитками, найденная им, когда у всех уже опустились руки, а также арест грабителей, взломавших сейфы «Креди юниверсель», сделали его имя чуть ли не всенародно известным. Пока Рультабийль еще не обнаружил своего необычайного таланта, Ларсан слыл за человека, способного распутать клубок любого самого таинственного и необъяснимого преступления. Слухи о нем разошлись по всему свету, и нередко полиция Лондона, Берлина и даже Америки звала его на помощь, когда местные полицейские заходили в тупик. Поэтому никто не удивился, когда в самом начале дела Желтой комнаты начальник уголовной полиции телеграфировал в Лондон своему неоценимому сотруднику, куда тот был командирован по поводу крупной кражи ценных бумаг, чтобы он немедленно возвращался. Фредерик, прозванный в полиции Большим Фредом, по всей вероятности, поспешил, зная из опыта, что, уж если его беспокоят, стало быть, в нем возникла острая нужда; потому-то мы и застали его в то утро за работой. Вскоре мы поняли, в чем она заключалась.

В правой руке он держал не что иное, как часы, и, беспрестанно с ними сверяясь, вычислял какой-то срок. Он вернулся назад, снова проделал путь до ворот парка, взглянул на часы, положил их в карман и, обескураженно пожав плечами, толкнул ворота и вошел в парк. Заперев ворота, он поднял голову и увидел за воротами нас. Рультабийль подбежал к решетке, я за ним. Фредерик Ларсан ждал.

– Господин Фред, – сняв шляпу, почтительно обратился молодой репортер к знаменитому полицейскому, – не скажете ли, господин Робер Дарзак сейчас в замке? Со мною адвокат из Парижа, его друг, который желал бы с ним поговорить.

– Не знаю, господин Рультабийль, я его не видел, – ответил Фред, пожимая руку моему другу,