День поминовения - Кристи Агата Страница 6

– Дорогой Джордж, я очень ценю таланты мисс Лессинг, но, как мне кажется, в нашей семье есть женщины, которые сами могли бы выбрать цвет обоев для собственной гостиной. Вам бы следовало спросить об этом Айрис. О себе я не говорю, я не в счет. Но Айрис это может огорчить.

Джордж был явно смущен.

– Я хотел сделать вам сюрприз, – сказал он.

Люсилла выдавила из себя улыбку.

– Джордж, вы сущий ребенок.

– Мне безразлично, какого цвета будут обои, – сказала Айрис. – Я уверена, что Рут все устроит наилучшим образом. Она такая практичная. А что мы там будем делать? Там есть хотя бы теннисный корт?

– Да, и поле для гольфа[8] в шести милях от дома, а до побережья всего четырнадцать миль[9]. Кроме того, у нас будут соседи. Всегда приятнее ехать туда, где есть знакомые.

– Какие еще соседи? – резко спросила Айрис.

Джордж отвел взгляд.

– Фарадеи. Они живут в полутора милях, за парком.

Айрис пристально посмотрела на него. Теперь она не сомневалась, что все эти хлопоты с покупкой и переоборудованием дома Джордж затеял с одной-единственной целью – завязать более тесный контакт с Фарадеями. Живя за городом, невозможно не дружить со своими ближайшими соседями, если, конечно, вы не собираетесь их намеренно избегать.

Но для чего он все это затеял? Почему он так упорно возвращается к Фарадеям? И почему для достижения своей неясной ей пока цели он выбрал такой дорогостоящий способ?

Может быть, у Джорджа возникло подозрение, что Розмэри и Стивена Фарадея связывала не только дружба? Тогда что это такое? Посмертная ревность? Дикая мысль, не укладывающаяся ни в какие рамки.

Но что, однако, ему нужно от Фарадеев? Что означают все эти вопросы, приводившие Айрис в замешательство? Все недавние странности в его поведении? А его полубезумный вид по вечерам? Люсилла считала, что все дело в излишнем пристрастии к портвейну. Только такое ей и могло прийти в голову.

Джордж на самом деле последнее время вел себя очень странно. Возбуждение сменялось у него полной апатией, потом он погружался в прострацию.

Большую часть августа они провели-таки в новом загородном доме. Айрис поежилась. Жуткий дом! Она ненавидела этот Литл-Прайерс. Красивый, солидный, со вкусом обставленный (Рут Лессинг оказалась, как всегда, на высоте), но удивительно пугающе пустой. Они в нем не жили. Они его занимали. Как солдаты в войну занимают наблюдательный пункт.

Ужасным его делала маскировка под нормальную дачную жизнь: гости по субботам, теннис, обеды с Фарадеями в будние дни. Сандра Фарадей была сама любезность – образец дружеского отношения к соседям, которые уже не просто соседи, а почти друзья. Она ввела их в местное общество, дала Джорджу и Айрис массу полезных советов насчет лошадей и была предупредительна к Люсилле, как к самой старшей в доме.

Но никто не знал, что кроется за этой улыбкой, за этой бледной маской. Эта женщина была загадочна, как сфинкс[10].

Стивена они видели редко. Он был занят, его политическая карьера требовала постоянных отлучек. Айрис не сомневалась, что он старается поменьше сталкиваться с обитателями Литл-Прайерс.

Так прошел август, за ним сентябрь. Было решено, что в октябре они переедут обратно в свой лондонский дом.

Айрис встретила это известие с облегчением. Она надеялась, что по возвращении в Лондон Джордж придет в норму.

И вдруг вчера этот неожиданный ночной стук в дверь. Она проснулась, зажгла свет и взглянула на часы. Она легла в половине одиннадцатого, и теперь ей показалось, что уже очень поздно. Но было всего час ночи.

Она накинула халат и пошла открывать. Это было для нее естественней, чем просто крикнуть: «Войдите!»

В коридоре стоял Джордж. Она сразу поняла, что он еще не ложился, так как на нем был вечерний костюм. Он был весь красный и тяжело дышал.

– Айрис, спустись ко мне в кабинет. Мне нужно с тобой поговорить. Я должен с кем-то поговорить.

Недоумевая, Айрис, еще полусонная, последовала за ним.

Войдя в кабинет, он плотно затворил дверь и указал ей место за столом – напротив себя.

Затем он пододвинул к ней портсигар, взял сигарету сам и зажег ее дрожащей рукой.

Айрис была не на шутку встревожена его видом.

– Что-нибудь случилось?

Он заговорил, с трудом переводя дыхание, как после быстрого бега:

– Я больше не могу один, не могу держать это в себе. Скажи, что ты думаешь об этом. Неужели это правда? Неужели такое возможно?

– Но о чем ты говоришь, Джордж?

– Ты должна была хоть что-то заметить, что-то увидеть. Не может быть, чтобы она ничего не сказала. Была ведь какая-то причина.

Она смотрела на него с недоумением. Он провел рукой по лбу.

– Я вижу, ты не понимаешь, о чем речь. Не смотри на меня так испуганно, детка. Ты должна мне помочь. Постарайся вспомнить все, что можешь. Я, наверно, говорю очень бессвязно. Но сейчас тебе все станет ясно, как только ты прочтешь письма.

Он отпер один из боковых ящиков стола и достал два листка бумаги.

Бледно-голубые листочки – мелкие, аккуратные печатные буквы.

– Прочти, – сказал он, протягивая ей один листок. Айрис пробежала его глазами. Две ясные четкие фразы, не допускающие разнотолков:

«Если вы думаете, что ваша жена кончила жизнь самоубийством, вы ошибаетесь. Она была убита».

Айрис взяла в руки второй листок.

«Ваша Розмэри не покончила с собой. Она была убита».

Айрис сидела в оцепенении, не сводя глаз с листков. До нее снова донесся голос Джорджа:

– Я получил их примерно три месяца назад. Вначале мне показалось, что это шутка, жестокая, гнусная шутка. А потом я стал думать, стал спрашивать себя, почему же Розмэри покончила с собой.

– Депрессия после гриппа, – машинально повторила Айрис давно затверженную фразу.

– Знаю-знаю, но ты только вдумайся! И сразу поймешь, что это какая-то чушь! Ведь сотни людей болеют гриппом, а потом чувствуют упадок сил – ну и что?

– Но, может быть, она была несчастлива, – с трудом выдавила из себя Айрис.

– Вполне возможно. – Джордж отнесся к ее словам спокойно. – И все-таки не представляю, чтобы Розмэри наложила на себя руки только оттого, что она несчастлива. Она могла грозиться покончить с собой, но решилась бы вряд ли…

– И тем не менее решилась. Как иначе все это можно объяснить? У нее даже яд нашли в сумочке.

– Я знаю. Вроде бы все указывало на самоубийство. Но с тех пор, как я получил вот это, – он пальцем постучал по письмам, – я начал снова все сопоставлять. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался в том, что тут что-то неладно. Поэтому я тебя и спрашивал, не было ли у Розмэри врагов, не говорила ли она тебе, что кого-то боится. Если ее убили, должна же быть какая-то причина.

– Джордж, ты сошел с ума!

– Иногда мне и самому так кажется. Но временами я чувствую, что я на верном пути. Нет, я должен узнать, должен докопаться до истины. Ты должна мне помочь, Айрис. Ты тоже должна подумать и вспомнить. Именно вспомнить. Мысленно вернуться к тому вечеру. Еще и еще раз. Ты ведь понимаешь, что если она была убита, то сделать это мог только один из сидевших за столом. Это тебе понятно?

Да, это ей было понятно. Хватит гнать от себя непрошеные мысли. Она должна снова все вспомнить: музыка, барабанная дробь, притушенные огни, очередной номер эстрадной программы, снова яркий свет и… Розмэри, рухнувшая на стол, с посиневшим, конвульсивно дергающимся лицом.

Айрис вздрогнула. Ей стало страшно, впервые по-настоящему страшно.

Она должна думать, должна вернуться в прошлое, вспоминать.

Розмэри… Розмарин[11] – это для памятливости[12]. Надо заставить себя вспомнить. Все, до самых последних мелочей.