Николай Андреев - Убейте прохожего! Страница 60

– Что это с ним? – спросила бабушка.

Романов, а потом и Виктор, посмотрев вслед удаляющемуся милиционеру, удивленно пожали плечами.

Всё прояснилось через пятнадцать минут. С зеленым от злости лицом Коновалов вернулся в зал. Сел за стол, взял блюдце с черной икрой, понюхал его и сказал, что протухшими продуктами у них в КПЗ не кормят даже ушедших в несознанку преступников.

– Так вот оно в чем дело! – догадалась Анечка. – А ведь я вас, Борис Сергеевич, предупреждала: не ешьте много икры! Витя съел вчера натощак две ложечки, и вот вам…

Коновалов досадливо махнул рукой: дескать, какой смысл говорить о том, что уже сделано. Вытер пот со лба и попросил открыть окно – жарко.

Я открыл. Не прошло и минуты, как комната наполнялась запахами дождя, скошенной травы, дыма топящейся на соседней улице бани и какими-то тонкими, еле уловимыми ароматами, придающими запахам дождя, дыма и травы особый, ни с чем не сравнимый вкус.

Проветрив комнату, я неплотно прикрыл створку. Развернулся и как бы между прочим заметил, что проводить следственный эксперимент в условиях, когда один из его непосредственных участников событий отсутствует, по меньшей мере, бессмысленно.

– А чего это ты вдруг так разволновался? – прищурив глаз, спросил меня Виктор. – Что, сердечко ёкнуло?

Приложив руку к груди, я ответил, что с сердечком, как и с желудочком, у меня полный порядок. А волнуюсь я не за себя, а за него – моего хоть и двоюродного, но все же дядю. Вдруг окажется, что туалет, в котором он пропоносил убийство Константина, все это время был кем-то занят. Что тогда подумает милиция?

Не давая разгореться новой ссоре, бабушка решила прибегнуть к испытанному средству – обратилась с интересующим всех вопросом к Романову.

Повернулась к нему и громко спросила: что это за болезнь, которой страдает Рыльский.

– Порфирия-то? – Романов посмотрел на бутылку «Мартеля». – Да так… Есть такая зараза… Говорят, генетическая.

Отодвинув пустую чашку, он широким движением пьяного человека, решившего продемонстрировать, что по-прежнему находится в форме, закинул ногу на ногу и сказал, что название болезни, если ему не изменяет память, произошло от фермента порфирин, чей избыток в крови, собственно, и приводит к этому заболеванию.

– Для этой заразы характерны следующие симптомы, – принялся загибать он пальцы. – Во-первых: быстрое старение организма, деформация кожи под воздействием прямых солнечных лучей, так называемый синдром «лимонной корки», и ухудшение зрения. Во-вторых: поражение центральной нервной системы, возникновение галлюцинаций, бреда. И в-третьих…

А вот, что оказалось, в-третьих, мы так толком и не узнали. Загнув после мизинца и безымянного пальца средний, Романов о чем-то икнул и сказал, что все остальное в общем-то не суть важно. За исключением того, что у больных порфирией белки глаз становятся розовыми, кожа – белой, ногти – кривыми, а характер – паршивым.

«Как у Худобиных!» – сразу подумалось мне.

Решив на всякий случай проверить: а не болеет ли Виктор порфирией, я устроил ему визуальный медосмотр. Внимательно осмотрел с головы до ног, прикинул на глаз состояние кожи, цвет белка, кривизну ногтей и с большим сожалением вынужден был признать, что, кроме паршивого характера и поражения нервной системы, других симптомов, указывающих на то, что он генетически больной и ему пора лечиться, нет.

Виктор поймал мой взгляд. Спросил: чего это я на него уставился.

– Да вот гляжу на тебя и думаю, – ответил я, – чем ты займешься во время следственного эксперимента? Понос у тебя прошел, причем как-то подозрительно быстро, да и коньяк в кабинете теперь уж пить не с кем?

Не успел Виктор, что по-латыни означает «победитель», встать из-за стола, дабы продемонстрировать мне на деле (или на теле, уж не знаю, как правильно), чем он, победитель двоюродных племянников, собирается заняться в самое ближайшее время, как бабушка, отвлекая его внимание, высказалась по поводу задуманного Коноваловым эксперимента. По ее мнению, которое она выразила в весьма резкой форме, ставить опыты на людях, каждый из которых пользуется заслуженным уважением в обществе, – затея изначально глупая и порочная. А ставить их без Рыльского – глупая и порочная вдвойне.

– Нас это унижает! – положив руку на плечо Виктора, воскликнула она. – А вам, Борис Сергеевич, это, уверяю, ничего не даст!

– И что вы предлагаете? – усмехнулся Коновалов. – Пойти в лес и хором позвать Рыльского?

– Ничего я не предлагаю! – ответила бабушка. – Вы – милиция, вы и должны предлагать!

Последнее замечание, не знаю почему, всерьез задело Коновалова. Он что есть силы хлопнул по столу и заявил, что, кроме соседа, у которого год назад занял сотню, никому ничего не должен.

– А эксперимент, несмотря ни на что, будет проведен! Ясно вам? С Рыльским или нет – мне без разницы! И прошу всех на этом успокоиться! Всё! Диспут окончен!

Однако не тут-то было! Ни на этом, ни на чем другом бабушка успокаиваться не желала. С упрямством уверенного в своей правоте человека она принялась методично объяснять Коновалову и всем нам, что без Рыльского, без его перемещений по дому результат эксперимента непременно исказится, а последствия окажутся не только непредсказуемыми, но и, что самое страшное, ошибочными.

– Ну и что прикажете делать? – снова спросил Коновалов. – Поднять на ноги егерей, чтобы те еще раз прочесали лес, а вас, извинившись за причиненное беспокойство, развезти по домам?

– Я не знаю!

– А кто знает? Пушкин?

– Пусть Пушкин! Пусть Маяковский! Пусть вам Романов скажет, он тоже, говорят, поэт! Мне все равно! – уперлась бабушка. – Но эксперимент без Максима проводить нельзя!

Услышав свою фамилию, Романов оторвал взгляд от бутылки «Мартеля». С видом мученика, вынужденного сидеть в компании людей, рассказывающих друг другу историю, конец которой ему давно известен, он извинился за то, что вмешивается в чужой разговор. Подождал, когда бабушка успокоится, и сказал, что, если надо, может указать место, где прячется Максим Валерьянович.

– Да неужели? – Коновалов ехидно улыбнулся. – Ну и где же, позвольте узнать? В логове волка-оборотня, я так полагаю?

– Нет. В доме.

– В каком доме?

– В этом.

Как кожа, облитая кипятком, сползает с тела, обнажая мясо, так улыбка медленно сползла с лица Коновалова. Уголки смеющихся губ, от которых в разные стороны разбегались мелкие морщинки, были еще растянуты и приподняты вверх, а глаза уже выражали озабоченность и тревогу.

Он осторожно, двумя пальцами, потрогал побагровевшие щеки, словно боялся нечаянным движением причинить им боль, и, стараясь говорить как можно спокойнее, спросил Романова: откуда ему это известно.

– Ну как же? – Романов, как мне показалось, искренне удивился вопросу. – Да вы посудите сами! Во-первых: Максим Валерьянович не надел ботинки, что, согласитесь, довольно странно для человека, который на ночь глядя решил пробежаться под дождем. А во-вторых, как сказал Виктор Анатольевич, бежать-то ему, собственно говоря, некуда: с одной стороны, если я всё правильно понял, Мыскино окружает лес, с другой – река.

Не знаю, что больше напугало моих родственников – сознание того, что Рыльский всю прошедшую ночь находился с ними под одной крышей или то, что он продолжает находиться под ней до сих пор, но слова Романова, который, как показала практика, почти не ошибается в своих предположениях, вызвали легкий переполох в их рядах. Бабушка пересела на другой конец стола – подальше от двери, Анечка подвинулась к Виктору, а сам Виктор, едва услышав о том, где находится Рыльский, вскочил с места и призвал собравшихся, всех как один, взяться за осиновые колья. Подождал, когда Коновалов – единственный откликнувшийся на его призыв – достанет из-под пиджака пистолет, и с решительным видом направился к выходу.

– Ищите в чуланах, где темно! – не вставая с места, крикнул им вдогонку Романов. – Я думаю, он там!

И он действительно оказался там. Не прошло и десяти минут с момента начала поисков, как Рыльский был обнаружен, схвачен и выставлен на всеобщее обозрение.

Увидев его, я обомлел. Обычно насупленный и слегка надменный, Максим Валерьянович выглядел как ребенок, пойманный на воровстве. Его прищуренный подслеповатый взгляд, не зная, за что зацепиться, бестолково рыскал по полу, губы дрожали, а руки, выражая общую неуверенность, то лезли в карманы пиджака и гремели мелочью, то складывались на животе и цеплялись друг за друга пальцами.

– Вы не имеете права! – первое, что он произнес, увидев нас.

– Еще как имеем! – замахнулся колом Виктор. – Кровосос несчастный!

– Я не кровосос!

– А кто вы? – спросил Коновалов. – Убийца? Ведь это вы убили Константина Худобина? Правильно? Разругались с ним, а потом в состоянии аффекта прикончили ножом. Признавайтесь, суд учтет!

– Неправда! Я его даже пальцем не трогал!