Юлия Латынина - Промзона Страница 61

В Богоявленск вторая волна пришла уже сильно ослабленной, в метр высотой. Она положила на землю пятиэтажку, уже покосившуюся от ее предшественницы, но так и не смогла ничего сделать с хладокомбинатом.

Ахрозов руководил работами до двенадцати дня, когда стало ясно, что основная волна ушла вниз по реке и больше не способна нанести существенных повреждений. Дождь перестал; вода в Нахаловке держалась на уровне пятьдесят сантиметров и быстро спадала. По поселку плавали бревна и дохлые куры. Бетон и железо больше не плавали. Они осели на дно.

Железнодорожный мост уцелел, однако вода размыла почти три километра путей. Автомобильный мост был в аварийном состоянии. Электричества не было, однако высоковольтная ЛЭП-500, проходившая в пяти километрах от Павлогорска к Северному Казахстану, почти не пострадала. Сдох сначала телефон, а потом и сотовая связь.

Эвакуированных жителей Нахаловки разместили в городской школе и спорткомплексе. Счет пропавших перевалил за три десятка, трупов пока было в наличии только четыре, но не подлежало сомнению, что этого добра будут вылавливать еще и еще.

Десяток раненых погрузили на заводской вертолет и отправили в ЧерловскхЗа все время катастрофы павлогорское начальство не проявило никаких признаков жизни; участие мэра в ночном кошмаре проявилось только в том, что он приказал Ахрозову не сеять панику.

В половине третьего к городу, отрезанному от мира, прилетели два вертолета МЧС. На борту одного находилась съемочная группа черловских «Вестей».

Ахрозов вышел их встречать, жуя на ходу вчерашний пирожок. Он протянул руку командиру отряда, потом закашлялся, поперхнулся, и его начало долго, мучительно рвать.

— Сережка, что с тобой?

Ахрозов тяжело сел на землю.

— Все нормально, — сказал Ахрозов. И потерял сознание.

Спустя двадцать минут, когда Ахрозова отнесли в первую городскую больницу, измотанные врачи констатировали сотрясение мозга средней тяжести, внутреннее кровотечение и смещение позвонков. К вечеру температура Ахрозова была сорок и два. Он пришел в себя только затем, чтобы назначить Гришу Епишкина исполняющим обязанности директора.

Звонок о наводнении застал Константина Цоя в Гонконге, где Альбинос договаривался о регулярных поставках стального проката. Звонил сам губернатор: он был в истерике, и визгливые интонации Орлова живо напомнили Цою о сексуальной ориентации главы области.

— Там затопило все, — орал губернатор, — там семнадцать трупов!

Пол— Павлогорска, мостов нет, света нет, все в шламе этом ихнем, как в дерьме!

Вы обещали, что выкинете их к концу недели, а знаете, что говорит МЧС? Они говорят, что это из-за электричества, насосы то включались, то выключались, вот дамбу и доконало!

— А Богоявленская плотина? — спросил Цой. — Ее прорвало?

— Ахрозов ее взорвал! К чертовой матери, ее и Нижнесушинку! Это катастрофа!

— Напротив, Алексей Геннадьевич, — сказал Цой, — это подарок судьбы. Разве вы не поняли, что ГОК теперь в наших руках?

Спустя три часа губернатор Орлов созвал журналистов и сделал сенсационное заявление:

— Авария на ГОКе была вызвана предельной некомпетентностью его руководства, хищническим подходом к эксплуатации природных ресурсов. Мы создали специальную комиссию для подсчета ущерба, нанесенного этой аварией экономике области. Мы призываем всех граждан, пострадавших при аварии, обращаться в эту комиссию. Администрация города и области намерена взыскать всю сумму ущерба с владельцев ГОКа, и, в случае отказа от ее выплаты, мы обратимся в суд с заявлением о банкротстве Павлогорского горно-обогатительного комбината.

Денис улетел из Павлогорска спустя два дня, на вертолете. Других способов сообщения с внешним миром у города не было.

Через час Денис приземлился в Ахтарске, а еще через пятнадцать минут подъехал к Сосновке.

Было чудесное осеннее утро: вдоль степной дороги лежала легкая изморозь, солнце, высоко стоявшее в небе во время полета, теперь снизилось и только выкатывалось из-за холмов. Черепичные кровли нарядных коттеджей были словно глазурью покрыты замерзшей росой, охранники в чистеньком камуфляже козырнули Денису, когда его черный «гелендва-\ ген» нырнул в поспешно раздвинувшиеся ворота поселка. Казалось невероятным, что за двести кило-метров отсюда такое же осеннее утро потонуло в разоре и грязи.

По случаю воскресенья Извольский был дома: он только что покончил с завтраком и теперь ждал Дениса в большой гостиной. Двусветная зала была отделана мрамором и бронзой; две пальмы задумчиво шевелили листьями, похожими на зеленые растопыренные пятерни, и в другом конце гостиной пылал камин.

— Был сегодня на ГОКе? — спросил Извольский.

— Вчера был.

— Ну и что?

— Ничего. Воду откачивают. Насосы все сдохли. Экскаватор кверху брюхом плавает.

Извольский долго молчал. Потом сказал:

— Я не могу ходить по одной земле с Цоем.

Денис почувствовал, как где-то внизу живота нарастает ком липкого страха.

— Ты не мог бы выразиться яснее? — спросил Денис.

Извольский стоял абсолютно неподвижно. Тишина в гостиной такая, что Денис слышал, как тикают его наручные часы. Они тикали, наверное, с полминуты, прежде чем Извольский сказал:

— Я выразился предельно ясно, Денис. На ГОКе погибли семнадцать человек. Их убил Константин Цой.

Если когда-нибудь в жизни Денис был ошарашен приказом Извольского, то именно в этот раз. Сляб дал вице-президенту своего холдинга недвусмысленный приказ — убить Альбиноса.

И он это сделал тогда, когда все вокруг и так густо воняло уголовщиной, а самого Дениса черловские СМИ — и, что гораздо важнее, черловские милиционеры, — впрямую подозревали в организации по крайней мере трех убийств, связанных с конфликтом.

С технической точки зрения убийство Цоя, действительно, предоставляло массу преимуществ. Подобно Извольскому, Цой был совершенно незаменимой деталью своей империи: той осью, вокруг которой вращалось колесо.

Плюсом тут было то, что Цой был фигурой совершенно неизвестной для публики, даже еще более, чем Извольский. Он ни разу не появлялся на телеэкране, ни разу не давал интервью, и если какому-нибудь фотографу удавалось его снять на правительственном празднике, который Цой посещал по долгу службы, то в газету потом приезжал немногословный пресс-секретарь концерна «Сибирь», платил деньги и забирал с собой негатив.

Это значило, что киллер — даже очень высокого класса — понятия не будет иметь, кто такой Константин Цой. А стало быть, не поймет, какая опасность угрожает ему самому после гибели Цоя. Ибо точно также было совершенно ясно, что шум после смерти Цоя поднимется невероятный, и киллер должен быть мертв раньше, чем сообразит, кого он убил.

Был и еще один положительный момент. Несмотря на то, что склока между Извольским и Цоем переросла уже все мыслимые пределы и заполняла собой все черловские, сибирские и общероссийские СМИ — Извольский был отнюдь не единственным человеком, имевшим к Цою такой счет, который обыкновенно оплачивают из автоматного рожка.

Цой пер по жизни, как бронетранспортер, подхватывая любые плохо лежащие заводы и пачками выкидывая директоров из окошек. Мудрено ли было нарваться? Так что, если акция будет удачной, то Извольский с полным правом сможет развести руками и подосадовать: мол, мало ли у Цоя было врагов? А если мы были самые крупные, так мы же и самые цивилизованные. Мало ли какой отморозок воспользовался нашим конфликтом и утолил за наш счет свою жажду мести?

Более того. Извольский мог отдать приказ в порыве ярости, — но он приказал лишь то, что долго и логично обдумывал. Кто становился во главе группы «Сибирь» со смертью Цоя? Его младший партнер Фаттах Олжымбаев. А на кого работал Фаттах последние несколько месяцев? На Извольского.

И компромата на Фаттаха было так много, что даже со смертью Цоя он не обесценивался. Ведь в живых оставался Бельский. И если Фаттах не будет работать на Извольского, сдав ему почти все, что стояло на кону (объяснить это было нетрудно, — ребята, у нас тут такое, нам не до войны, свое б не потерять), — то Бельский получит все доказательства того, что Фаттах обкрадывал Альбиноса и мечтал получить в жены его девушку. Вполне достаточные мотивы, чтобы организовать убийство хозяина.

Проблема была в другом. Можно было сколько угодно впаривать публике, что АМК не имеет отношения к смерти Цоя. Можно было сколько угодно давить на Фаттаха, угрожая сдать его Бельскому. Можно было, с помощью благожелательного Ревко, объясниться даже в Кремле.

Но была еще одна инстанция, которая не имела отношения к продажным СМИ, развратным чиновникам и купленным следователям. Ее звали Степан Бельский. И как, скажи на милость, Слава собирался убедить — или нейтрализовать — его?