Андрей Троицкий - Черные тузы Страница 62

– Ничего, – сказал Росляков и, не в силах перебороть свое плохое настроение добавил. – Ничего хорошего. Ерунда, а не заголовок. Я с этой Малышкиной был знаком, разговаривал в правлении.

– Ну, тебе и карты в руки. Главное, пострашнее, побольше черной краски, леденящих кровь натуралистичных подробностей. Кровь, крики, стоны. Зарисовочка с натуры. От себя чего-нибудь сочинишь. Как она мучилась, как пронзительно кричала, на помощь звала, но никто не помог. Все стояли и, слушая её дикие вопли, ушами хлопали. А милиция приехала, когда от правления и головешек не осталось. Грандиозный, натуралистичный очерк нравов. А милицию покритикуешь, это уж как водится. Да после такого материала у нас сразу тираж вырастит. Вся Москва читать станет, заводы, которые ещё не остановились, обязательно остановятся.

– Я не поеду, – твердо ответил Росляков. – Не умею плясать на чужих могилах и учиться не хочу. Не поеду.

– Не поедешь? – переспросил удивленный Крошкин.

– Не поеду, – сказал Росляков. – И про эту бабу покойницу писать не буду.

– Ну, как знаешь, – Крошкин зло сверкнул глазами. – На такую тему много добровольцев кинется. А если ты отказываешься выполнять задание, поговорю об этом с редактором. О том, что ты сорвал важное, нет, не важное, важнейшее задание, об этом с ним поговорю. Это уже не в первый раз. Ладно, смотри. Все это я отмечу в докладной на имя главного редактора. Учти, он будет очень недоволен. Пусть главный с тобой сам вопрос решает. А ты жди больших неприятностей. Очень больших.

Крошкин рванулся вперед и стремительной походкой вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Последние дни Марьясов страдал от жгучего животного страха, как страдают люди от физической боли. Все началось с пустяка. С почтового конверта, который он поутру обнаружил в ящике. Адрес Марьясова напечатан на машинке, адрес отправителя, разумеется, не указан.

Три дня назад, распечатав первое письмо по дороге в офис, Марьясов вытряхнул из конверта себе на колени любительскую цветную фотокарточку, поднес её к глазам, по привычке прищурился и на минуту замер от ужаса, застыл на тряском заднем сиденье тяжелого джипа. Изображение раздвоилось, поплыло перед глазами. Одетый в костюм, при галстуке в ванне сидел человек с синюшными расплывчатыми чертами лица. Волосы спутанные, несвежие, глаза открыты, губы перекосила то ли идиотическая кривая улыбка то ли гримаса боли. Ясно, человек мертв. И, судя по синюшному лицу, покойник сидит в ванне уже не первый день и даже не первую неделю.

Марьясов пристальнее всмотрелся в лицо мертвеца. Овечкин. Собственной персоной. Марьясов перевернул фотографию. На обратной стороне несколько слов, отбитых на машинке: «Я тебе нравлюсь?» Марьясов заметил, как мелко затряслись пальцы, он сбросил с головы меховую шапку, потрогал ладонью вспотевший за секунду лоб. Охранник обернулся с переднего сиденья, вопросительно взглянул на начальника. «Все в порядке, это личное», – ответил Марьясов на немой вопрос, спрятал карточку в конверт, а конверт сунул во внутренний карман пальто.

Значит, Овечкин действительно мертв? Или это мистификация, злой розыгрыш? Не похоже. Во всем этом поганом городишке нет человека, который бы отважился на такую хохму. Но, в таком случае, кто отправил письмо? Сам покойник ходил на почту или попросил кого-то из знакомых опустить конверт в ящик? Чемодан Марьясова находится у отправителя письма? Это шантаж? Марьясов долго решал, не отменить ли утреннее совещание с директорами двух самых крупных продовольственных магазинов. Нужно им сказать, чтобы завтра приняли по фуре катанной левой водки и поставили её в торговые залы. В конце концов, он подумал, что по такому неуважительному поводу смешно собирать людей, тут достаточно снять телефонную трубку и набрать пару номеров.

Марьясов долго бродил, как бесплотная тень, по собственному кабинету, задавая себе все новые вопросы. Нужно немедленно найти Васильева, показать ему фотокарточку. Васильев должен все знать, должен быть в курсе. Марьясов уже поднял трубку, но в последний момент передумал. Интуиция подсказывала, что это письмо не последнее, надо ждать продолжения, и надо, наконец, проявить выдержку. Это по-мужски. А продолжение непременно последует. Все разъяснится. Продолжение будет…

Вечером жена, нутром почувствовавшая напряженное нервозное состояние супруга, попробовала узнать, что происходит. «Ирочка, все нормально, – Марьясову стоило большого труда не сорваться на истерический крик, ответить вежливо. – Просто у меня много дел накопилось. Я устал, но мне ещё надо поработать». Он заперся в своей комнате, решив провести здесь эту ночь здесь, на кожаном скрипучем диване в полном одиночестве. Уже под утро он понял, что не заснет. Сбросив с себя клетчатый шотландский плед, он зажег свет и, приняв снотворное, скоро забылся странной тяжелой дремотой.

Худшие опасения подтвердились. На следующее утро Марьясов нашел в почтовом ящике новый конверт, но не стал распечатывать письмо в машине, в присутствии охранника. Лишь поднявшись в кабинет, бросив пальто в кресло для посетителей, он повернул ручку замка и, устроившись за письменным столом, нацепил на нос очки. Почтовые штемпели на конверте проставлены разборчиво, письмо опущено на местном почтамте два дня назад. Оторвав от края конверта узкую бумажную полоску, Марьясов вытряхнул из него новую карточку.

Овечкин по-прежнему сидел в ванной. На этот раз от костюма остались лишь темные брюки. Рукава светлой заляпанной кровью сорочки коротко обрезаны. Руки покойника неровно отрублены или отпилены почти по самые плечи. Из рукавов торчат лишь две темно кровавые культи. Выражение лица Овечкина изменилось. Изо рта выглядывал черный, загнутый книзу язык, уголки рта опущены, один глаз закрыт, другой полуоткрыт. Казалось, безрукий покойник ожил на минуту, погримасничал, состроил гнусную рожу и снова умер, на этот раз, навсегда. Перевернув фотографию, Марьясов прочитал несколько слов на оборотной стороне карточки: «Жду, не дождусь». Марьясов не мог работать до обеда. То и дело он выдвигал ящик стола, вытряхивал из конвертов и разглядывал страшные фотографии, снова прятал их в конверты. Что означает эта надпись на обороте? Чего так ждет и не дождется покойник?

Отказавшись от чая с печеньем, Марьясов вызвал к себе начальника службы охраны Сергея Поливанова. Спросил, все ли в порядке, не замечено ли вокруг офиса чего подозрительного? Молчаливый Поливанов вгляделся в бледное лицо Марьясова, пожал покатыми плечами и ответил, что все нормально, нет причин для беспокойства. Абсолютно никаких причин. «Это у тебя их нет», – подумал Марьясов, злясь на тупоголовую охрану, и отпустил Поливанова. Марьясов сел за стол, сжал голову ладонями, чувствуя, как душу наполняет самый отвратительный из всех существующих страхов – безотчетный. Нужно мыслить логически, нужно взять себя в руки. А впереди пугающе маячила ещё одна бессонная ночь. Как часто бьется сердце, и голова, голова наливается тяжелой болью…

Выкурив одну за другой несколько сигарет, Марьясов сжал в руке трубку мобильного телефона и немного успокоился, когда услышал ровный голос Васильева. «Вообще-то я в Москве. Что-то изменилось?» – спросил тот. «Приезжайте как можно скорее, – непослушными пальцами Марьясов сунул в рот новую сигарету. – Кажется, изменилось многое. Очень многое. Только Трегубовича не привозите. Не хочу его рожу видеть».

Васильев прибыл скоро, и часа не прошло. Через окно Марьясов видел, как тот припарковал машину на противоположной стороне улицы, вышел из неприметных «Жигулей» и перебежал дорогу. Ожил телефон внутренней связи, и охранник спросил, можно ли пропустить посетителя. Через минуту Васильев разложил на столе фотографии и, вооружившись увеличительным стеклом, стал их внимательно изучать. «Видимо, снимки сделаны в один и тот же день или вечер, – он отложил лупу в сторону. – В каком именно месте, в чьей квартире фотографировали Овечкина, никакая экспертиза не разберет. Виден только труп и ванна, больше ничего. Овечкина разбирали на запчасти и снимали все стадии этого, так сказать, процесса». «Это я и сам вижу: труп, отрезанные руки и все такое, – отмахнулся Марьясов. – Скажите что-нибудь по существу». Вместо успокоительного лекарства он нацедил полстакана хорошего коньяка. Кажется, помогло. Душевная тревога и страх стали понемногу рассасываться.

«По существу моя задача облегчается, – Васильев даже улыбнулся. – В моем списке было две кандидатуры: Овечкин и Росляков. Теперь остался один Петя Росляков. Нет худа без добра, задача упростилась. Сосредоточу свои усилия на нем». «Я не об этом, – Марьясов стукнул по столу одновременно двумя кулаками. – Кто отправляет мне эти фотографии? И с какой целью? Кому нужно меня запугивать?» «Помните, я говорил вам о том, что отец Рослякова жив? – Васильев задумчиво почесал ухо. – Скорее всего, фотографии – это его работа. Я пытался найти след Аверинцева, но он по-прежнему не появляется в гостинице, не звонит сыну. Он куда-то пропал. Скорее всего, прячется. Но вот пришли эти письма, Аверинцев дал о себе знать. Значит, он жив. Ничего другого я просто придумать не могу, иных версий у меня нет. Честно, не ожидал я от него такой прыти. Но чего не сделаешь, чтобы защитить родного сына? Вообще-то этот фокус с фотографиями его большая ошибка».