Анне Хольт - Что моё, то моё Страница 62

Солнце заливало комнату и слепило глаза. Она опустила жалюзи и включила компьютер. Мейл из университета: секретарша переслала ей пять сообщений. Лишь одно из них представляло интерес.

Аксель Сайер в Норвегии. Он хочет с ней встретиться, для связи оставил два номера телефона. Один из них – телефон отеля «Континенталь».

С тех пор как им удалось разыскать Эмили, она словно забыла об Акселе Сайере. Историю, рассказанную Унни Конгсбаккен, вытеснило из её сознания увиденное в том подвале, в Снаубю. Под впечатлением встречи с вдовой прокурора Ингер Йоханне поначалу бесцельно бродила по улицам Осло и мучительно раздумывала, как ей поступить.

Теперь сомнения рассеялись.

История об убийстве Хедвиг Госой – это история Акселя Сайера. Она принадлежит ему. Ингер Йоханне решила встретиться с ним, вернуть ему его собственность, а после этого навестить вместе с ним Альвхильд. Но сначала рассказать ему всё.

Ингер Йоханне обернулась. В дверях стоял Ингвар, босой. Он чесал живот и улыбался, щурясь и встряхивась ото сна, как щенок.

– Рановато ты. Приготовить кофе?

Не дожидаясь ответа, он подошёл к ней и нежно обхватил ладонями её лицо. Не поцеловал, просто разглядывал и улыбался. Ингер Йоханне почувствовала, как свежей ветерок из приоткрытого окна обдувает ноги. И всё-таки метеорологи не ошиблись.

– Намечается прекрасный денёк, – сказал Ингвар, не отпуская её. – Думаю, Ингер Йоханне, лето всё же наступило.

69

Когда утром 9 июня Ингер Йоханне встретила Акселя Сайера в холле гостиницы «Континенталь», она с трудом узнала его. В Харвичпорте, одетый в джинсы и клетчатую фланель, он выглядел словно рыбак или разнорабочий из какой-нибудь деревушки Новой Англии. Теперь он больше напоминал туриста из Флориды, приплывшего в Норвегию на шикарном лайнере. Волосы были коротко подстрижены, и ему некуда теперь было прятать глаза. Он не улыбнулся, увидев её, и не предложил присесть. У него не оказалось свободного времени. Рассказывая о своём сыне, который попал в серьёзную аварию, он перешёл на английский. «Он умирает. Речь идёт о нескольких часах», – объяснил он спокойно. Ему пора.

– Может быть, – начала Ингер Йоханне тоже по-английски и замешкалась, сбитая с толку тем, что у Акселя Сайера здесь, в Норвегии, есть сын, который сейчас умирает в больнице. – Может, мне поехать с вами?

Он кивнул:

– Да. Спасибо.

Она догадалась в такси.

Потом, по прошествии дней, а может быть, и недель, когда она снова и снова пыталась осознать, что же произошло в такси по пути в больницу, где лежал умирающий Карстен Осли, ей вспомнился старый учитель математики.

В гимназии она почему-то выбрала естественные науки. Вероятно, потому, что естественные науки считались прерогативой одарённых. Ингер Йоханне никогда не понимала математику. Большие числа и математические знаки для неё были столь же бессмысленны, сколь и иероглифы, и все её усердные попытки разгадать их смысл ни к чему не приводили. Но на письменном экзамене с ней что-то произошло. Она восприняла это как чудо. Числа словно вдруг открыли недоступный ранее смысл. Арифметические знаки сдались. Она попала в новый, незнакомый мир, где царили строгая логика и гармония. Ответы возникали в конце стройных рядов из знаков и чисел. Учитель стоял, склонившись, и изучал её работу, от него чуть пахло луком. Он прошептал:

– Ну надо же, Ингер Йоханне. Поглядите, молодая фрекен видит свет!

То же случилось с ней в такси.

Аксель говорил о Карстене. Она не реагировала. Он говорил о Еве. Она слушала. И потом он назвал их фамилию, случайно, когда такси уже почти подъехало к больнице.

Ей-то казалось, что её уже ничем не удивить, однако почувствовала озноб.

Всё встало на свои места. Карстен Осли был сыном Акселя.

– Поглядите, Ингер Йоханне, – прошептал учитель математики и слегка прищёлкнул языком. – Молодая фрекен видит свет!

В коридоре стояли полицейские в штатском, но Аксель Сайер едва ли обратил на них внимание. Ингер Йоханне поняла, что он до сих пор не знает о преступлениях, которые совершил его сын. Она молилась лишь о том, чтобы он ничего не узнал об этом, пока всё не кончится.

Она положила руку ему на плечо. Он остановился и посмотрел ей в глаза.

– Я хочу рассказать вам кое-что, – сказала она вполголоса. – Вчера я узнала правду об убийстве Хедвиг. Вы невиновны.

– Я знаю, – ответил он по-английски, спокойно, продолжая смотреть ей в глаза.

– Я должна рассказать вам всё, – продолжила Ингер Йоханне. – Когда это, – она взглянула на палату Карстена Осли, – будет позади, я расскажу вам, что на самом деле произошло.

Аксель взялся за ручку.

– И ещё одно, – сказала она, – есть одна пожилая женщина. Она очень больна. Это именно её заслуга, что правда в конце концов установлена. Её зовут Альвхильд Софиенберг. Я бы хотела, чтобы мы вместе навестили её. Вы согласны?

Он кивнул и вошёл.

Ингер Йоханне последовала за ним.

Лицо Карстена Осли посинело и распухло, но оно терялось на фоне белого постельного белья, бинтов и всех этих гудящих аппаратов, которые должны были поддерживать в нём жизнь на протяжении оставшихся ему нескольких часов. Аксель занял единственный стул, стоявший в палате. Ингер Йоханне подошла к окну. Её не интересовал пациент. Когда она обернулась, её глаза были устремлены на Акселя Сайера, сейчас она думала только о нём.

«Ты страдал за своего сына, Аксель. Ты страдал за грехи своего сына. Я надеюсь, ты поймёшь».

Аксель Сайер сидел, склонив голову, и сжимал обеими руками правую руку Карстена.

Потолок был синий. Продавец магазина, где я покупал краску, утверждал, что тёмный цвет зрительно уменьшит размеры комнаты. Он ошибся. Наоборот: создавалось впечатление, что потолок приподнялся, почти исчез. Именно то, чего мне самому хотелось в детстве: заполучить в собственность часть ночного неба со звёздами и месяцем прямо над окном. Но тогда за меня всё решала бабушка. Бабушка и мама. У меня была детская в бело-жёлтых тонах.

Мне кажется, там кто-то есть.

Кто-то держит меня за руку. Это не мама. Она делала это порой, приходя ко мне ночью, после того как отходила ко сну бабушка. Мама почти всегда молчала. Другие дети засыпают под разные истории. Я засыпал от своего собственного голоса, всегда. Мама почти не говорила со мной.

Ощущение счастья почти невозможно удержать в памяти, оно подобно лёгкому прикосновению в толпе: обернёшься – но никого уже нет рядом. Комната была готова, и до приезда Пребена оставалось двое суток, я был доволен. Счастье – это что-то детское, а мне как-никак скоро тридцать четыре. Но, безусловно, я был счастлив.

Комната была готова. На месяце, скрестив ноги, сидел светловолосый мальчик. Он держал в руках бамбуковую удочку с поплавком на леске, внизу на крючке – звезда. Лишняя капля жёлтой краски тонкой полоской сползла вниз к подоконнику, словно небеса вот-вот расплавятся.

Наконец-то мой сын приедет.

Мне больно.

Боль повсюду, страшная мука без начала и конца.

Мне кажется, я умираю.

Но умирать мне нельзя. Девятнадцатого июня я должен завершить задуманное. В день рождения Пребена. Я потерял его, но я заберу его назад, воздав остальным по заслугам. Тем, кто предал меня. Все меня предавали, всегда.

Мы хотели назвать его Иоакимом. И дать ему мою фамилию. Тогда его имя было бы Иоаким Осли. Я даже купил поезд. Эллен расстроилась, когда я принёс его с собой в роддом. Наверное, она ожидала украшений, словно ей полагалась награда. Я прокатил рядом с ним паровоз, который весело дребезжал, и он открыл глазки и улыбнулся. Эллен отвернулась и сказала, что это была просто гримаса.

Я хотел стать замечательным отцом. У меня всё есть для этого.

Я маленький и стою на кухонном столе в синем комбинезоне, который мне кто-то прислал. Потом я спрашивал маму: это папа прислал мне подарок? Она никогда не отвечала. И хотя мне было всего четыре года, я до сих пор помню марки, большие и необычные; обёрточная бумага вся была усеяна штампами и такими марками. Костюм был лёгким, как пушинка, и я сразу захотел побежать на улицу, поваляться в снегу. Бабушка забрала у меня костюм. Он достался кому-то другому.

Кто-то другой получал то, что принадлежит мне. Всегда.

Эллен и малыш исчезли. Она никогда не воспринимала меня как отца. Потребовалось четыре месяца, чтобы узнать, что мальчика зовут Пребен.

Я должен всё завершить. Я должен жить.

Кто-то держит меня за руку. Но это не мама. Какой-то мужчина.

У меня никогда не было отца. Бабушка сразу выходила из себя, как только я заикался об этом. Мама отворачивалась. В маленьком городке тот, у кого нет отца, получает их целую тысячу. Отовсюду слышатся произносимые шёпотом всё новые и новые имена. Это невыносимо. Единственное, чего мне хотелось, это знать. Мне не нужен был никакой отец, я просто хотел знать. Мне нужно было только имя.