Ирина Лобусова - Без суда и следствия Страница 62

Необходимо заключение, что он нормален, но в то же время этот… как его… не помню… ну тот, кто с детьми…

— Педофил, — подсказал я.

— Да, вот именно. Так вот, нам необходимо подобное заключение экспертизы.

— Экспертизы? — удивился я. — Ты же говорил, просто его осмотреть.

— Нет, заключение. Понимаешь, необходимо, чтоб его расстреляли. Все бумаги уже готовы, требуется только твоя подпись.

— Какие бумаги? Разве его уже кто-то осматривал?

— Конечно, нет! Просто написано то, что должно быть в заключении. Требуется только твоя подпись.

— Постой, я отказываюсь ставить свою подпись неизвестно под чем! И кому все это надо?

— Борису! У него неприятности! Этого типа должны расстрелять, понимаешь? Этого требует тот человек, который помог Борису, когда… Не спрашивай, кто он! А без заключения о его нормальности смертную казнь не дадут!

— Тогда пусть подписывает врач, который его осматривал!

— Не было никакого врача! Ты первый! Понимаешь?

— Нет! Как можно писать медицинское заключение, если его никто не осматривал?

— Да прекрати строить из себя идиота! Ты прекрасно меня понял! И все подпишешь! Не беспокойся, в заключении написано то, что есть на самом деле. Он действительно нормальный.

Он протянул мне бумагу — в ней было написано то, что представили на суде. С медицинской точки зрения все было написано убедительно, грамотно и ясно. Под ним стояло много фамилий, в числе первых — моя. Я спросил об этих фамилиях.

— Не волнуйся, все они будут молчать, это в их интересах.

— Но если все так просто, почему не провести это дело обычным путем? Я бы осмотрел его, как положено, и сам написал.

— Нужен ты. Твоя подпись. И ничего больше. Ты все сам увидишь.

Дело меня заинтересовало, я сказал, что осмотрю его, но если что-то покажется мне странным или неверным — подписывать не буду. Борис назвал мне фамилию этого человека — Каюнов, известный художник, и мы договорились, что пойдем в тюрьму с утра.

На следующее утро мы входили в здание тюрьмы. Борис заметно нервничал. И чем дальше мы углублялись в мрачные коридоры, тем больше он психовал. Я спросил, а если попадется хороший адвокат и сможет на суде Каюнова вытащить? Борис засмеялся и ответил, что адвокат Каюнова, следователь, вообще все давно работают на них и что расстрел выйдет во всех случаях, но, чтобы не к чему было придраться, требуется заключение экспертизы, потому что следствие фактически не велось. Мы прошли двор тюрьмы, вошли в четырехэтажное здание с решетками на окнах и шли до тех пор, пока не попали в некое подобие больницы или лазарета.

— Куда мы идем? — спросил я.

— Он находится в медпункте. Впрочем, вы все сами увидите.

Наконец мы вошли в крохотную комнатушку с узким зарешеченным окном. Возле стены стояла железная кровать, и на ней, прямо на железной сетке, лежал ничком мужчина средних лет. Кроме кровати, никакой мебели не было. Под потолком на проводе висела засиженная мухами лампочка, но она не горела. На мужчине была тюремная одежда, он был обстрижен. В комнате сохранялся устойчивый полумрак. Чтобы рассмотреть его лицо, я подошел поближе. Мужчина был без сознания. Мое внимание привлекла припухшая синяя полоса на шее — обычно такой след остается от веревки. Да, забыл, Борис сразу же вышел из комнаты, бросив: «Ну вы смотрите тут…» Я пощупал пульс, осмотрел зрачки и понял, что мужчина находится под действием сильного наркотика, введенного, может быть, с целью обезболивания. Я не понимал, почему больной в таком тяжелом состоянии лежит в комнате на железной сетке кровати и, судя по всему, лежит здесь уже достаточно долго. Я осмотрел все тело — кроме повреждения на шее было также несколько гематом — синяков — в области правой голени, кровоподтеки в области половых органов и живота. Обе руки были обожжены, особенно сильно пострадали пальцы правой руки. У меня создалось впечатление, что руки специально жгли огнем. Пульс был прерывистый. Когда я заканчивал осмотр, вошла пожилая женщина в белом халате — очевидно, врач.

— Мне говорил о вас прокурор.

— Что с ним произошло?

— А, пытался повеситься, ублюдок. Как обычно.

— Суицид?

— Да. Сначала его поместили в одну камеру, там, как водится, возникли сложные взаимоотношения… Ну, руки, а потом побои, видите? Перевели в одиночку, побоялись, что забьют. Ну он и повесился. Порвал простыню, связал веревку и прицепил к решетке окна. Вовремя вошли, он еще дышал. Откачали. А жаль. Я б таких сама давила. Ну, ввела обезболивающее…

— Почему он так лежит? Он же в тяжелом состоянии!

— А мы самоубийц иначе не кладем! Что им тут, санаторий? Нечего было в тюрьму попадать! Знал, гад, что делал! Лазарет забит. Пусть так валяется.

Тут я стал психовать, что делаю крайне редко. Я стал кричать, и на мои крики прибежал не только Борис, но и начальник тюрьмы с мужчиной в очках, отрекомендованный следователем. Я требовал, чтобы больному создали человеческие условия. Его перевели, я сам занялся его лечением. Кстати, больница оказалась полупустой. Через два часа он пришел в сознание. Начал звать какую-то Таню. Я спросил, как он себя чувствует, но он ничего не ответил. Потом замолчал и дал понять, что не желает говорить ни с кем. Наверное, когда понял, что никакую Таню ему не позовут. Я хорошо знал его состояние. В нем оказываются самоубийцы, когда их выводят из комы. Ни о каких экспертизах не могло быть и речи. Я отдал распоряжение врачу и уехал.

По дороге я спросил Бориса, почему меня выставили идиотом? Он ответил, что именно по этой причине — самоубийство — нельзя было позвать другого врача. Иначе все пришлось бы отложить, а времени нет. Вечером я был у Драговского-старшего. Я сказал, что ничего не знал о попытке суицида, что в таком состоянии экспертизу проводить нельзя и никаких бумаг я подписывать не буду! И тогда… Год назад я был замешан в историю — весьма неприятную — с развращением двух малолетних. Тогда благодаря связям Драговского удалось все замять. А теперь он сказал, что если я не подпишу, то пойду под суд. Другого выхода у меня не было. Я подписал. О приговоре суда узнал из газет. После суда я встретился с Борисом и с Драговским на одном из официальных банкетов. Мы разговорились, и я спросил, почему на суде Каюков признался в убийствах (я понял уже давно, что никаких убийств он не совершал). Драговский рассмеялся и сказал, что перед судом Каюнову ввели наркотики, поэтому он говорил все, что ему приказали. И еще: что адвокат Каюнова удачно провернул все дело, то есть провалил, только чуть не выдал себя несколько раз потому, что до суда ни разу не встречался с Каюновым и плохо знал его в лицо, а увидел впервые только в зале суда. Также он рассказал, что Борис очень многого не знал, что связь с человеком, который хотел уничтожить Каюнова, поддерживая главным образом следователь, Ивицын, и распоряжения Борис получал от Ивицына. Борис хорошо заработал на этом деле — тот человек не поскупился. Каюнову вынесли расстрел, и Борис расплатился с тем типом сполна. После этого разговора я стал чувствовать себя плохо и наконец попал сюда. Вот и все, что я знаю. Теперь вы узнали правду. Конечно, если б Драговский не пригрозил мне судом, я бы никогда не подписал, а может, даже вывел бы их на чистую воду… К сожалению, ни Драговский, ни Борис ни разу не назвали имени того человека. Конечно, жаль… Ради бога, успокойтесь! А то вы зальете мне слезами весь пол. Решат, что прорвало трубы.

— Вы можете написать, что экспертизы не было? — спросила я, не узнав собственного голоса.

— Что именно? — насторожился он.

— О его болезни. О том, что нельзя было проводить экспертизу. Больше ничего.

Он согласился не сразу, думал несколько минут, потом сказал:

— Знаете, я скоро умру. Так что терять мне нечего. Я ведь врач и все о себе знаю.

Он попросил достать из тумбочки листок бумаги и ручку и дрожащей рукой написал несколько строк.

Я вышла из палаты — все кружилось вокруг. Не могла идти. Села на лестнице.

— Вам плохо? — спросил кто-то, проходя мимо.

— Нет, ничего, пройдет, — ответила я.

Я шла домой не разбирая дороги. А через несколько дней я прочитала в газетах о смерти профессора Могилевского из-за продолжительной тяжелой болезни. 

Глава 4

А по ночам меня мучили кошмары. Они начинались с потоков крови, заливающих комнату. Кровь капала с потолка и сочилась из стен. Потом я видела силуэт повешенного (страшный призрак) на фоне темного окна, он медленно поднимал лицо, и я узнавала Андрея. Он начинал смеяться (с выпученными глазами, белой пеной у рта), и тогда в бешеной круговерти мимо проносились чужие лица: Роберт, профессор Могилевский, Ивицын, Кремер, Юля — множество лиц, большинство которых я не успевала разглядеть. Это было так чудовищно и страшно! Я боялась не призрака, а этих лиц. И сред» них — одно темное, словно закрытое маской, лицо убийцы. И тогда я начинала кричать и просыпалась в липком холодном поту от собственного крика. Этот сон повторялся каждую ночь. Вскоре я стала засыпать только при включенном электричестве…