Нина Васина - Правило крысолова Страница 63

Вот это называется — влипла.

— А венок невинности, — я очерчиваю над головой круг, — венок невинности при этом должен быть?

— Не смущайся. Что я, современную молодежь не знаю? Какой венок? Ты же жила без него как-то, и дальше жить будешь, если удерешь. Это я так называю — венчание. А для него это — обещание, зарок, ну, понимаешь? На всю жизнь, значит, и в горе, и в радости. Можете в чулане запереться и друг другу в этом поклясться. Какая разница? Это вы мне сердце согреете, если в церкви кольца наденете.

— Послушайте, Марина… У меня сейчас очень все сложно, проблемы, неприятности, я не знаю…

— Неприятности лучше преодолеваются, если ночью с кем-нибудь любишься. Тогда с утра жизнь пьется в охотку.

— Я должна буду жить с детьми, я…

— А что плохого в детях? Кто скажет — чужих двое, так ведь своих будет еще четверо.

— Я не умею жить в деревне, я никогда не убивала животных для еды, даже кур…

— А кто тебе позволит убивать? На это есть мужчина. Богдан у меня, слава богу, рукой тверд, нож и ружье держит, как настоящий воин, и просто кулаком зашибить может, если сильно рассердить. Ты пей кофе, остынет. Вот так…

Я поспешно заглатываю кофе, смотрю в зеленые глаза хозяйки и замираю, пока она осторожно вытирает мне губы салфеткой.

— Ты многое не понимаешь, вот, к примеру, кухня… Готовить умеешь?

Вспоминаю количество народу за столом, процесс приготовления кровяной колбасы и в ужасе трясу головой, потом вспоминаю о своих кондитерских экспериментах и прячу глаза.

— И не надо. Кухня — моя. Выбери Богдан дочку соседки — мне придется уйти, иначе мы с ней друг друга сковородками поубиваем, а ты мне по сердцу, оттого что не полезешь на мою кухню. И стряпня тебя моя радует, и не осудишь ты меня, если что, у самой нос в пушку, так ведь?

Трогаю нос. Вспоминаю черно-красно-белое белье с кружевами, длинные перчатки и туфли на тончайших шпильках к ним в пару.

До обеда Лора отстреливает из охотничьего ружья жестяные банки на поваленном дереве в лесу, Антон вертится на кухне, я каждые полчаса дегустирую очередное колбасное изделие — “эту еще попробуй, кажется, чеснока переложили… закуси огурчиком, а то шейку не распробуешь…” — и к полудню понимаю, что если немедленно не уехать, то распухну от обжорства и соглашусь на любые клятвы и обещания, потому что видеть, как он колет дрова во дворе, больше не могу — по пояс голый, замирающий с поднятым колуном и вдруг переводящий глаза на окно, за которым я затаилась, борясь с отрыжкой и изнемогая от самой настоящей похоти.

— Мне надо уехать. — В ужасе я смотрю, как хозяйка накрывает стол к обеду.

— Ты же и не ела ничего. Хотя бы пообедайте.

— Нет! Только не это.

— Ладно. Иди полежи в закутке, а я покормлю детей. Приспичило тебе, да? А ты хочешь подумать на расстоянии, все прикинуть. Я понимаю.

— Не то чтобы приспичило… Но что-то со мной не так.

— Это понятно, что не так, он кого хочешь доведет. Красивый, да?

— Красивый? — Я удивляюсь, потому что такое прилагательное последний раз применила, когда мы с Ломом разглядывали южноафриканского таракана. — Да он просто невозможный. Он!..

Я бы назвала его извращением, но вовремя одумалась. Все-таки мы с Мариной еще не настолько близки, чтобы обсуждать эротические экспромты ее сына.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивает женщина, оглядывает меня с ног до головы и усмехается.

— Что? — тут же завожусь я. — Что смешного?!

— Да нет, ничего. Ты сегодня очень хороша, горишь просто.

В машине Лора потребовала немедленного объяснения столь поспешного отъезда.

— Мы только нашли с ним общий язык, — заныла она. — Я сбила шесть банок из девяти…

— Никаких общих языков. Никаких заигрываний. Это мой мужчина, запомни.

— Класс! Он будет называть меня доченькой и сажать на колени?

— Жеребенок, — шепотом говорит Антон. — Рыжий жеребенок, он настоящий.

— И что? — не может успокоиться Лора. — Вырастет в лошадь, будут на нем навоз возить или дрова из леса!

— Не будут! — тут же покупается Антон. — Я не разрешу!

— Ох, простите, ваше величество, я и забыла, что вы у нас все решаете.

— Он будет мой, если Инга захочет там жить. Инга, тебе ведь все равно, где жить?

В зеркале я вижу умоляющие глаза мальчика.

— Что плохого, если лошадь что-то привезет. Это же деревня. Если ты хочешь там жить, должен понимать, что любимую свинку на зиму зарежут на мясо, жеребенка заставят привезти дрова из леса, а пописать ночью придется в горшок.

— Подумаешь, — не сдается Антон. — Я уже три года писаю в горшок, видел на монастырском хуторе, как режут свиней, но Богдан мне сказал, что жеребенок будет мой.

— Прекрати. Он не мог ничего тебе сказать.

— Он показал, — шепчет Антон. — Я спросил, сколько стоит такой жеребенок, а он показал на тебя.

— Правильно, продай любимую тетушку за коня! — взвилась Лора. — Мужики такие сволочи!

— Лора, не доводи брата, — пресекла я начало ссоры. — А ты должен понять, что все имеет свою цену. Если я приравниваюсь по стоимости к жеребенку, мне и решать.

— Я не поменяю тебя на коня. Я только хочу его купить! — Антон отчаянно старается не заплакать, в зеркале я вижу его напряженное лицо и понимаю, что в данный момент по всем статьям проигрываю жеребенку, и он это понимает, и ему ужасно стыдно.

— Богатенький Буратино, — шепчет Лора. — Где же ты зарыл свои денежки?

— Ребята, соберитесь, нас ждут великие дела. Мы сейчас поедем к вам домой, осмотрим квартиру, и вы мне расскажете все, что вспомните, о любом следе этих денег. У нас неделя, если не уложимся…

— Надоело, — громко заявляет Лора. — Мне надоело постоянно говорить о деньгах. Создавалось такое впечатление, что мама вообще перестала думать о чем-то еще. Деньги, деньги! Что мне говорил Руди тогда, в четверг, когда мы катались в парке на пони? Что он мне подарил? Куда мы ходили? Показать на плане Мюнхена все эти места и нарисовать крестик!! — Лора стучит кулачком по сиденью. — Я стала серьезно думать, что мамочка сбрендила. Чем больше она пыталась разгадать, куда Руди дел деньги, тем сильней впивалась в меня, твердо уверенная, что именно мне дядюшка подал какой-то знак, оставил код, только запрятал его так, что не найти!

— Не кричи!

— А ты что тут развалился? — набрасывается Лора на брата. — Тебе Руди подарил больше вещей, чем мне!

— Мой свитер с оленями уже весь растрепали, робота разобрали на части, а рюкзак изрезали на кусочки, — вздыхает Антон.

— Мою косметичку тоже, — кивает Лора. — Набор теней расковыряли, тетрадь мама просветила какой-то лампой, потом макала в раствор, книжку изодрала на страницы, страницы разложила на полу, и мы два дня искали ключевые слова!

— А куклу помнишь? — подсказывает Антон.

— Куклу я отстаивала не на жизнь, а на смерть. Мы с мамой подрались. Она, конечно, обещала, что купит такую же, как только найдем деньги, но я знала, что она врет!

— Почему? — Я удивилась, когда заметила, что Лора еле сдерживает слезы. — Если кукла из Германии…

— Да такую куклу купить невозможно! Ее сделал кукольник Фрибалиус! Это кукла моей прапрабабушки, у нее были деревянные руки и ноги, но они сгибались в коленках и локтях, представляешь?! Еще она стояла, сама!

— Она ночью спускалась со шкафа и ходила по комнате, — заявил Антон, понизив голос до шепота. — Точно! Еще у нее были настоящие человеческие волосы, это правда, Лора, скажи! Мы подожгли один волосок у нее и у Лоры, пахло паленой шерстью!

— Да, и волосы настоящие, и платье с баварскими кружевами, которым больше ста лет, а башмачки?! Ты помнишь ее башмачки на каблучках?! Она ночью ее всю разобрала, всю, пока я спала! Она сошла с ума, она выдергивала у куклы волосы и считала волоски!

— Лора, успокойся, это всего лишь кукла, по-моему, ты никогда не играла с ними, я не помню…

— А я с ней не играла! — кричит Лора. — Она жила у меня временно, Руди отдал, сказал, что это семейная реликвия, чтобы я ее берегла! Как я могла играть с куклой Энгельгарды?!

— А кто это, Энгельгарда? — интересуюсь я осторожно.

— Да что с тобой разговаривать, — отворачивается Лора.

— Это бабушка нашей бабушки, страшная женщина была, мне Питер говорил, — объясняет Антон. — Он говорил, мужиков перебила — не сосчитать.

Лора прикусывает нижнюю губу, чтобы не снизойти до скандала или объяснений.

Так, с перекошенным злостью лицом и прикушенной губой, она и вошла в квартиру своих родителей. С порога прошла в комнату, села в кресло и застыла.

Антон, напротив, снял ботинки, разделся и прямиком отправился в спальню.

— Посмотри вокруг, — попросила я Лору. — Здесь провели много обысков, рылись в личных вещах, что-нибудь не так?

— Откуда я знаю, как должно быть? Я знаю, какие у матери были наряды, она приезжала каждый раз в новом платье или костюме. Я знаю несколько ее украшений, бриллианты, рубины.