Антон Леонтьев - Печать тернового венца Страница 63

Мой брат говорил о себе в третьем лице, видимо, привыкая к Majestaetis Pluralis, форме обращения папы римского к миру, которая была в ходу еще недавно: понтифик, как и светские государи, не заявлял: «Я принял решение», а оповещал во множественном числе: «Мы приняли решение». Еще Иоанн Павел I, папа тридцати трех дней, а затем и Иоанн Павел II, папа двадцати семи лет, отменили этот изживший себя обычай, однако Антонио, как я смотрю, не отказался бы возродить его. Но такая возможность появится у него в одном-единственном случае: если он станет папой.

– Они уже грызутся между собой, соблюдая на людях рамки приличия, – промолвил с пренебрежением Антонио, имея в виду своих собратьев-кардиналов. – Никто, конечно же, не заявляет во всеуслышание: «Хочу стать папой, голосуйте за меня!» Хотя не понимаю, почему бы нам не модернизировать выборы и не предоставить каждому возможность провести небольшую предвыборную кампанию.

Однако у Антонио далеко идущие планы... Как-то он обмолвился, что если станет папой, то подвергнет систему католической церкви небывалым изменениям. Но сейчас Антонио презентовал себя в качестве блюстителя традиций, не перебарщивая тем не менее с консервативными воззрениями. Кардинал, желающий стать папой, должен соблюдать «золотую середину», не быть ни либералом, ни ретроградом, а еще лучше вообще молчать по важным вопросам, как это делал на первой сессии Второго Ватиканского собора монсеньор Джованни Батиста Монтини. О том, что папа Иоанн XXIII смертельно болен и долго не протянет, было хорошо известно (он отказался пойти на операцию по удалению опухоли желудка, предпочтя готовиться к Вселенскому собору и не желая, чтобы его преждевременная смерть на операционном столе положила конец этим планам), и кардинал Монтини решил не высказываться по насущным вопросам, блюдя молчание, за что был наречен папой «Гамлетом». А спустя всего несколько месяцев, после кончины добрейшего Иоанна, «Гамлет» стал его преемником – Павлом Шестым. Игра в молчанку принесла плоды.

– Я говорил с твоим лечащим врачом, – продолжил брат. – Он, упрямец, не желает выписывать тебя, но ты должен проявить силу воли, Фелиппе! За три дня, что имеются в твоем распоряжении, можно многое узнать. Плёгер все еще обладает большой группой сторонников, но ему почти восемьдесят, а церкви в эти дни невзгод требуется более молодой и энергичный пастырь. Да и газеты пишут, что именно Плёгер возглавляет «Перст Божий», что тоже не прибавляет ему шансов на избрание.

– Ты же знаешь, что «Перста Божьего» не существует, – сказал я.

Антонио отмахнулся от моего замечания:

– Существует или нет, какая разница? По крайней мере, Плёгер выбывает из игры, и одним конкурентом становится меньше. Но остается еще несколько других папабилей...

Я понял: Антонио желает, чтобы я приложил все усилия для избрания его папой. Но какой прок от меня, обыкновенного священника из далекой страны, который даже не имеет кардинальского сана и, соответственно, может присутствовать (и то благодаря приглашению Антонио) на конклаве в качестве наблюдателя, не обладая правом голоса?

– Фелиппе, они бы не попытались убить тебя, если бы не чувствовали опасность, – заявил мой брат. – Значит, ты приблизился к разгадке убийства Адриана. Прошу тебя, приложи все усилия и найди преступника до начала конклава! Ты же знаешь, что я умею быть благодарным, брат мой!

Я про себя усмехнулся. Да неужто? Насколько мне было известно, благодарность была для Антонио одним из смертных грехов.

– Ты не только станешь личным секретарем нового папы, но я возведу тебя в епископы, – пообещал Антонио. – А со временем и в кардиналы. Подумай хорошенько, Фелиппе!

Излишним было объяснять Антонио, что я не стремился получить епископский перстень или кардинальский берет: он все равно этого не поймет. А между тем меня вполне устраивал сан обыкновенного священника и мой провинциальный приход в Коста-Бьянке.

– Вижу, что ты принимаешь предложение, – произнес Антонио, по своему разумению истолковывая мое молчание, и нетерпеливо взглянул на часы. – Мне пора, через полчаса начнется генеральная конгрегация, а после я встречаюсь с несколькими зарубежными кардиналами: им требуется объяснить сложившуюся ситуацию и дать наставления.

То есть заручиться их поддержкой и склонить к тому, чтобы на конклаве они голосовали за Антонио, перевел я для себя. Мой брат был хитрецом! Мне не хотелось его разочаровывать, поэтому я не сказал ему, что пока не имею ни малейшего понятия, кто стоит за всеми преступлениями.

Подчиняясь воле Антонио, я заявил лечащему врачу, что не намерен более оставаться в клинике. Тот выразил опасения, что преждевременная выписка может негативно сказаться на моем здоровье, но я настоял на своем. Антонио – какой бы он ни был – все же мой брат, хотя бы и наполовину, а раз он рассчитывает на мою помощь, я не могу разочаровать его.

Меня навестил старший комиссар Марио Барнелли, который потребовал дать показания. Я заявил ему, что произошел несчастный случай.

– Вы хотите уверить меня, что, оступившись, просто свалились с лестницы? – вытаращился на меня он. – Не морочьте мне голову, падре! Весь Ватикан говорит о том, что вас пытались убить.

– Братья ошибаются, – произнес я смиренно. Конечно, мои уста произносили ложь, но Господь, я знал, простит мне и это прегрешение. – Никто не пытался меня убить, так что, комиссар, вы можете закрыть дело.

Антонио, узнав о том, что я покидаю клинику Гемелли, любезно прислал мне в подмогу кардинала Джеймса Кеннеди. Про австралийца он пренебрежительно заметил по телефону:

– Он один из моих сторонников, рассчитывает, что после восшествия на Святой престол я назначу его статс-секретарем. Пускай пребывает в этой уверенности. Он – недалекий, хотя и добрый малый, но в хитросплетениях мировой политики ничего не понимает.

Мой брат, как я убедился, умел манипулировать людьми и использовать их в своих целях.

Кардинальский лимузин доставил меня обратно в Латиноамериканский колледж. Ректор радушно встретил меня, но в его взгляде я уловил страх. Чего он так опасается?

Я быстро поднялся по лестнице, с которой меня сбросил незнакомец, и прошел в свою комнату. Вроде бы все вещи находились на своих местах, однако я мог поклясться, что их переворошили руки любопытных.

Кардинал Кеннеди, переминаясь на пороге, наконец-то спросил:

– Падре, вас ведь тоже пытался убить «Перст Божий»?

– Все улики указывают на это, – ответил я лаконично.

Австралиец, сверкнув голубыми глазами, прошептал:

– Я говорил кое с кем из кардинальской коллегии, и они уверены: за всем стоит Плёгер!

– Неужели? – холодно произнес я.

Джеймс Кеннеди смутился.

– Конечно, негоже обвинять старика в таких злодеяниях, но я сам слышал несколько раз, как он с восторгом отзывался о «Персте Божьем».

Избавившись от любопытного кардинала (думаю, он действовал по поручению Антонио, приказавшего выведать у меня информацию), я, почувствовав резкую головную боль, прилег. Лекарства я спрятал под стопкой белья – мне не хотелось, чтобы кто-то, пользуясь моей отлучкой, опять заменил безобидные таблетки ядом. Заснуть у меня никак не получалось, я и размышлял над сложившейся ситуацией. Так ни до чего и не додумавшись, я заработал еще более сильную головную боль и, услышав звук гонга, спустился в трапезную на обед.

Во второй половине дня я отправился в Ватикан, дабы повидать епископа Эрвина Латти, любезно согласившегося принять меня. Глава института религиозных дел, а проще – ватиканского банка, был одним из тех, кто встречался с папой Адрианом одиннадцатого декабря и, при желании, мог попытаться убить его, ударив по затылку чем-то тяжелым.

Площадь Святого Петра была заполнена паломниками и журналистами – все с нетерпением ожидали начала конклава через два дня. Я подошел к Бронзовым вратам, которые охраняли два швейцарских гвардейца с алебардами. Я объяснил им, что у меня назначена встреча с епископом, и меня пропустили. Полукруглое здание, в котором размещался «институт религиозных дел», примыкал к левому крылу Апостолического дворца. Я заметил вывеску IOR – Instituto per le Opere di Religione. Миновав пост охраны, я оказался в приемной, где секретарша сообщила мне, что епископ пока занят и мне придется немного подождать.

Опустившись в потрепанное кожаное кресло, я уставился на картины с библейскими мотивами, украшавшие стены.

Эрвин Латти был одиозной фигурой. Он уже в течение без малого двадцати лет ворочал ватиканскими финансами, несколько раз оказывался замешан в сомнительных спекуляциях, его даже подозревали в отмывании денег мафии. По всей видимости, из-за этого он так и не был возведен в кардинальское достоинство, но, оставаясь епископом, являлся одним из самых могущественных персон в Ватикане. Он начал свою карьеру еще при Иоанне Павле, и ни один из последующих пап не решился уволить епископа с поста главы «института религиозных дел». А вот Адриан, говорят, всерьез подумывал об этом.