Грант Аллен - Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив Страница 66

Детектива-инспектора Брекета, который расследовал дело, допрашивали долго, главным образом о том, как он искал таинственное орудие. Он четко дал понять, что в данной бане орудия убийства не было ни в горячем отделении, ни в массажной, ни в раздевалке. Искали даже в вестибюле и кабинете администратора. Инспектор велел спустить воду из глубокого бассейна; он обыскал крыши, хотя не было сомнений, что стеклянные рамы на потолке и в горячем зале, и в парной к моменту преступления были закрыты. Пересмотрев факты повторно, он выдвинул предположение, что у Виллоутона был сообщник, который и унес оружие. Этот вариант он рассматривал со всей тщательностью.

По утверждению массажиста, Виллоутон пришел к нему в таком ужасном раздражении, что он задумался о причине недовольства клиента. В ходе перекрестного допроса Арбетнот, ассистент Хэзелдина, окончательно установил, что если Виллоутон не успел спрятать оружие в совершенно пустом помещении парной, оно могло быть спрятано только в полотенце. Затем он вытащил из массажиста четкое подтверждение того факта, что Виллоутон положил полотенце рядом с лежаком, на котором его массировали, что он выбежал в горячий зал раньше, чем массажист, затем последний вернулся к себе, а Виллоутон остался в зале, обсуждая происшествие; полотенце так и лежало на прежнем месте, и ни какого-либо оружия, ни следов крови на нем не было.

Поскольку инспектор отбросил возможность ситуации, при которой сообщник проник бы в комнату, вынул оружие из полотенца и ускользнул с ним из бани, благодаря этим показаниям стало очевидно, что оружия из парной не выносили.

Тогда обвинитель вызвал свидетелей, которые рассказали о неприязни, существовавшей между Килстерном и Виллоутоном. Три известных и влиятельных человека сообщили о попытках Килстерна дискредитировать Виллоутона в их глазах и о клевете в адрес последнего. Один из них счел своим долгом осведомить об этом Виллоутона, и Виллоутон сильно рассердился. Арбетнот, в свою очередь, установил, что измышления Килстерна о ком бы то ни было не производили большого эффекта, поскольку все знали о его чрезвычайной сварливости.

Я заметил, что во время перекрестного допроса массажиста, слушая его показания, Рут ерзала на своем месте и нетерпеливо оглядывалась на входную дверь, как будто поджидая кого-то. И вот, как раз когда ее вызвали на место свидетеля, в зал суда вошел высокий, сутуловатый мужчина лет шестидесяти, седоволосый, с седой бородкой. В руках у него был пакет, завернутый в коричневую бумагу. Лицо его показалось мне знакомым, но вспомнить имя я не смог. Он взглянул на девушку издали и кивнул. Рут коротко, с облегчением вздохнула, наклонилась к солиситору Виллоутона и, отдав ему письмо, которое держала в руке, указала на седобородого. Потом спокойно поднялась на возвышение.

Хемли прочитал письмо и сразу же передал его Хэзелдину, что-то негромко объяснив. Я уловил нотку возбуждения в его приглушенном голосе. Хэзелдин тоже прочел письмо и явно заволновался. Хемли поднялся с места и направился к пришельцу, все еще стоявшему в дверях зала. Между ними завязался серьезный разговор.

Гриторикс начал допрашивать Рут, и я, естественно, сосредоточил свое внимание на ней. Вопросы его снова имели целью подчеркнуть, как сильно не ладили Килстерн и Виллоутон. Рут попросили рассказать присяжным, в чем именно заключались угрозы Килстерна. Потом — совершенно неожиданно — обвинитель резко сменил направление. Удивительно, какие только подробности не разнюхивает полиция, если случай и в самом деле важный! Гриторикс принялся расспрашивать Рут о ее собственных отношениях с Виллоутоном; его вопросы явственно должны были подвести к выводу, что они не только были помолвлены, но и состояли в любовной связи.

Мне сразу стало ясно, куда клонит обвинитель. Он хотел извлечь выгоду из обычной склонности британских присяжных и судей к соблюдению высокой морали: они намного охотнее отправляют на виселицу мужчину или женщину, подозреваемых в убийстве, если узнают, что те состояли в аморальных отношениях с противоположным полом. Не было лучшего способа настроить жюри враждебно к Виллоутону, чем доказать, что он соблазнил Рут, пообещав жениться на ней.

Разумеется, Хэзелдин тут же вскочил и опротестовал поведение обвинителя, указав, что эти сведения несущественны и вопросы недопустимы; Гарбоулд, разумеется, с ним не согласился — младшие коллеги недаром наградили его прозвищем «вешатель». Хэзелдин был великолепен. Его схватка с Гарбоулдом была самой ожесточенной из всех — а их бывало много. Гарбоулд всякий раз делает глупость, допуская подобные схватки. Хэзелдин всегда одерживает верх или создает впечатление, что одерживает, и это обеспечивает ему благосклонность присяжных. Однако Гарбоулд получил свою должность не за ум, а благодаря политическим связям. Он постановил, что вопросы допустимы и сам кое-что спросил у Рут.

Тут наконец Виллоутон не выдержал и возмутился, заявив, что все это выходит за рамки дела и является грубым нарушением закона. Голос у Виллоутона звонкий и громкий. И он не тот человек, которого легко утихомирить, если он утихомириваться не хочет. На это потребовалось время. Когда подсудимого удалось унять, Гарбоулд уже был весь багровый от злости. Теперь уж точно он был готов повесить Виллоутона во что бы то ни стало.

Тем не менее, наблюдая за присяжными, я заметил, что бурная реакция Виллоутона им скорее понравилась, а протест Хэзелдина подорвал доверие к Гарбоулду. Лица у представителей обвинения вытянулись, и я понял, что этот эпизод они бездарно провалили.

Гриторикс, при поддержке Гарбоулда, все-таки повел свою линию дальше; Рут не выглядела сломленной, наоборот, она держалась с вызовом и, оживленная, раскрасневшаяся, стала еще прелестнее. Она признала, что они с Виллоутоном были любовниками; что, провожая ее после танцевального вечера или из театра, он неоднократно оставался у нее до раннего утра. Одна из горничных выследила их — так королевский обвинитель добыл свои факты.

Несмотря на успех протеста Хэзелдина, я опасался, что создаваемое Гриториксом представление о Виллоутоне как о соблазнителе, совратившем девушку, пообещав жениться на ней, сильно повредит ему в глазах присяжных — и, скорее всего, доведет его до петли.

Рут слегка покраснела от этого испытания, но отнюдь не была обескуражена. Под конец она заметила:

— Все это могло бы побудить моего отца убить мистера Виллоутона, но не давало мистеру Виллоутону повода убить моего отца!

Естественно, Гарбоулд тут же обрушился не нее, как камнепад в горах:

— Вас вызвали, чтобы отвечать на вопросы, а не бросаться пустыми словами… — и так далее в том же духе.

Теперь Гриторикс перешел к вопросу о разрыве помолвки. Он хотел добиться от дочери Килстерна признания, что виноват в разрыве Виллоутон, который скомпрометировал ее, а потом бросил. Рут не поддалась и отрицала это категорически. Она заявила, что между ними произошла ссора, и помолвку разорвала она сама. На этом она стояла твердо, и сместить ее с занятой позиции не удалось, хотя Гарбоулд и пытался с дружеским усердием помочь обвинителю.

В разгар этой перепалки Виллоутон, который в накалившейся до предела атмосфере зала вновь стал самим собою, произнес очень неприязненным, насмешливым тоном:

— Она говорит чистую правду. Зачем вы терзаете ее?

И снова Гарбоулд взвился, сердито отчитал его за вмешательство, велел молчать и заявил, что не допустит превращение зала суда в балаган.

— С дрессированным медведем на судейском кресле, — сказал Хэзелдин Арбетноту шепотом, но довольно громким.

Кое-кто из присутствующих рассмеялся, в том числе один из присяжных. К тому моменту, когда Гарбоулд разделался с ним, пожалуй, никто из присяжных не обвинил бы Виллоутона, даже если бы лично наблюдал, как он убивает Килстерна.

Виллоутон тем временем написал записку, которую передали Хэзелдину.

Наступил черед Хэзелдина вести допрос Рут. Держался он очень уверенно. Сперва он получил от нее показания о том, что ее отец и Виллоутон отлично ладили друг с другом до разрыва помолвки; затем установил, что Килстерн горячо сочувствовал дочери, и, когда горничная-шпионка доложила ему об ее интимных отношениях с Виллоутоном, он разъярился не намного сильнее, чем уже был разъярен.

Затем Хэзелдин спросил:

— Правда ли, что после разрыва помолвки подсудимый неоднократно просил вас простить его и возобновить ваш союз?

— Четыре раза, — сказала Рут.

— И вы отказались?

— Да, — Рут бросила на Виллоутона странный взгляд и добавила: — Его следовало проучить.

— Просил ли он вас затем хотя бы вступить с ним в формальный брак, обещая по выходе из церкви сразу же оставить вас в покое?

— Да.

— И вы ему отказали?