Антон Леонтьев - Святой нимб и терновый венец Страница 66

После того как все формальности были улажены, объявили о начале первого тура голосования. Я наблюдал за Антонио, сидевшим в противоположной части капеллы. Мой брат выглядел сосредоточенным и величественным, готовым в любую секунду стать папой. Но, думаю, таковыми в тот момент были почти все (ах, да что лукавить – абсолютно все!) кардиналы, собравшиеся под сводами, украшенными фресками Микеланджело. Вообще-то стать папой может любой человек, который обладает двумя неотъемлемыми критериями: мужской пол и католическая вера. И ему вовсе не требуется быть прелатом и, более того, кардиналом и присутствовать на конклаве. В стародавние времена нередки были случаи, когда папой избирали человека, находившегося далеко от Рима, – последним папой таким образом, совершенно неожиданно для себя, стал епископ испанского города Тортосы, тезка последнего, ныне покойного папы, Адриан Шестой, уроженец Утрехта, занимавший Святой престол в течение всего неполных двух лет в первой трети шестнадцатого века перед пятивековым засильем итальянцев. Теоретически кардиналы могут избрать папой любого холостого католика мужского пола, проживающего в любой точке планеты (и даже меня, ничтожного, мелькнуло в моей грешной голове), однако уже в течение столетий прерогатива стать папой сохраняется только за кардиналами, находящимися «под ключом».

Кардиналы получили несколько минут, чтобы собраться с мыслями и принять сообщение от Святого Духа, что, видимо, реял сейчас над ними (хотя с учетом последующих событий следует говорить о присутствии в Сикстинской капелле не менее трех десятков легионов бесов и демонов во главе со своим пропахшим серой хозяином). Затем каждый из них взял ручку, лежавшую на столике, и начал вписывать в бюллетень – узкую полоску бумаги с загнутым верхним краем, увенчанную надписью Eligo in summum pontificem – имя того, кто, по его мнению, более всего достоин стать папой.

Мне было интересно узнать, кого же указал в бюллетене Антонио. Неужели самого себя? Мысль о том, что кто-либо из кардиналов может проголосовать за самого себя, считается недостойной, однако, думается, кое-кто воспользовался подобным шансом и на этом конклаве, как и на двух с лишним сотнях до него. Недаром же имя в бюллетень надлежало вносить манером, который бы отличался от обычного почерка голосующего – для того чтобы никто не узнал, кто за кого проголосовал, и позднее не отомстил. Да, ну и нравы в родной моей святой апостольской римской церкви! Но ведь кардиналы – тоже люди.

После того как имена были внесены, в соответствии со строгой очередностью, определявшейся рангом и датой возведения в кардиналы, князья церкви по одному покидали свои места и, держа в руках сложенный вдвое бюллетень так, чтобы все могли его хорошо видеть, шествовали к алтарю, где возвышался стол с чашей.

Преклонив колени и произнеся клятву, в которой он обязывался голосовать только за того, кто, по его мнению, должен быть избран по Божьей воле, каждый из пурпуроносцев опускал бюллетень в чашу и уступал место своему собрату.

Антонио подошел к алтарю шестьдесят вторым. Через час и пять минут голосование было завершено. Пожилой испанский кардинал (кажется, из Толедо) перенес чашу с алтаря на стол, за которым заседала счетная комиссия, наитщательнейшим образом перемешал ее содержимое и стал вынимать бюллетени.

Развернув первую полоску пергамента, он близоруко прищурился, один из кардиналов быстро подал ему очки, лежавшие на столе, испанец водрузил их на нос и провозгласил:

– Vittorio Taradini!

Витторио Тарадини, архиепископ Перуджи, стал первым, чье имя было провозглашено на конклаве. Впрочем, первым и последним – больше никто из кардиналов не подал голоса за этого ничем не выдающегося и мало кому известного прелата, перенесшего к тому же всего несколько месяцев до начала конклава мини-инсульт (не лучший кандидат в папы!). Рискну предположить, что архиепископ, скоропостижно скончавшийся всего через четыре недели после завершения приснопамятного заседания, проголосовал сам за себя.

Имя Антонио было названо девятнадцать раз: совсем неплохо для первого тура, который обычно служит выяснением расстановки сил и реверансами в адрес друзей или «черными метками» в адрес врагов.

В относительные лидеры неожиданно выбился статс-секретарь Умберто Мальдини – он получил двадцать шесть голосов, наверняка отданные за него почти всеми итальянскими коллегами. За ним следовал кардинал Жан-Морис Уризоба, получивший двадцать один голос. Третьим был Антонио. Список лидеров замыкали Ганс-Петер Плёгер с одиннадцатью голосами, а также южнокореец Чжань и американец Герберт О’Доннован, заработавшие по девять голосов. Оставшийся двадцать один голос получили еще с полтора десятка прочих кардиналов.

Бюллетени, число которых совпало с числом кардиналов – ровно сто шестнадцать (в противном случае результаты были бы признаны недействительными – в отличие от светских выборов, при избрании папы не предусмотрено возможности воздержаться или исчеркать бюллетень, выражая гражданское неповиновение или отсутствие интереса), сожгли в печи с добавлением черных шариков-химикалий: первый тур не принес церкви нового папу и не выявил однозначного лидера.

Второй тур озадачил еще больше: итальянец Мальдини незначительно укрепил позиции, получив четыре дополнительных голоса (всего тридцать), вторым оставался камерленго из Камеруна (двадцать восемь), плотно дышавший в затылок статс-секретарю, мой брат получил двадцать (он приобрел всего одного сторонника: видимо, Антонио, несмотря на свою предвыборную кампанию, большой популярностью не пользовался), четвертым стал немец Плёгер, который заработал четырнадцать голосов, в то время как Чжань опирался теперь на дюжину сторонников, а О’Доннован остался при прежнем результате – девять голосов.

Правила избрания римского понтифика, дополненные и видоизмененные Адрианом, предусматривали возможность третьего и даже четвертого тура подряд, если того пожелала бы большая часть собравшихся. Однако все были утомлены, и никто не сомневался, что даже два дополнительных тура тем душным августовским вечером не подарят церкви нового папу. Было решено отложить голосование до следующего утра, и после прочтения молитвы камерленго завершил первый день конклава.

Кардиналы, конечно же, не остались ночевать в Сикстинской капелле и чинно прошествовали в «дом Святой Марты», где я в числе прочих помощников получил крошечную каморку, в которой мне надлежало провести ночь.

В трапезной мы поужинали (овощное рагу, яичница, спагетти по-болонски), и я направился к себе в комнату. Антонио удержал меня и шепнул:

– Поднимись ко мне!

Мой брат был вне себя – он не рассчитывал, что путь к тиаре окажется столь тернистым. Я был вынужден в течение битого часа слушать его тирады в адрес фаворита Мальдини, которого мой брат называл «макаронником», «косноязычным болваном» и «ватиканским пугалом».

– Итальянцы сговорились и решили возвести на престол святого Петра своего соплеменника! – рявкнул Антонио. – Но это у них не пройдет!

– Брат мой, не стоит переживать так бурно, – сказал я, – вспомни слова мудрейшего Пия Девятого, который говаривал, что каждый конклав состоит из трех фаз: первой – когда дьявол пытается спутать карты, второй – когда человек еще более усиливает путаницу, и третьей – когда Святой Дух вносит ясность.

– Голосование скоро зайдет в тупик – никто из кандидатов не сможет набрать заветных семидесяти восьми голосов. Придется идти на компромиссы и заключать союзы. Больше всего я боюсь, что в случае патовой ситуации будет предложен вариант-компромисс, – вздохнул Антонио. – Ты же знаешь, что так часто бывало на конклавах, и папой избирался не тот, кто этого заслуживал, или тот, кто был наиболее подготовленным, а посредственность, которую предлагали взамен экс-лидеров, устраивающую подавляющее число кардиналов. И чтобы побыстрее разрешить кризис, все голосуют за этот компромиссный вариант! Вспомни только, как преемником святого Петра стали Иннокентий Двенадцатый и Пий Одиннадцатый, а также Иоанн Павел Первый и Адриан – именно в качестве компромисса!

Я, как мог, успокаивал брата, заявив, что мы не должны роптать на Бога, а следует воспринимать все его деяния со свойственной христианам радостью и смирением. Но Антонио был категорически не согласен и даже в сердцах заявил, что не позволит какому-нибудь прощелыге с пасторальной внешностью забрать у него тиару. От этих разговоров у меня невыносимо разболелась голова.

Пробыв у Антонио полночи, я вернулся в каморку, где моментально забылся глубоким сном. Мне привиделся кошмар – черная фигура с лицом, закрытым капюшоном, толкает меня с лестницы, и я падаю на железные штыри, которые с кошмарным треском прошивают мое бренное тело, и я понимаю: настал мой последний час!

Проснувшись в холодном поту, мучимый изжогой и ощущая во рту металлический привкус, я поклялся, что никогда более не буду переедать за ужином (в особенности спагетти по-болонски!) и выслушивать нытье моего брата.