Андрей Троицкий - Капкан на честного лоха Страница 67

В последнее время Осколупову на обеспеченных женщин фатально не везло. Попадались одни нищие соски. Но черная полоса кончилась, наконец, пофартило по-крупному, шар пошел в лузу, масть поперла. Чего ещё ждать от жизни?

Осколупов перевернул журнальную страничку, глянул на часы. Только обед. Ничего, он допыхтит, высидит, дождется вечера. А там уж наступит его время. Он пригласит Галю домой, уговорит её сделать одну инъекцию. Только одну. Якобы для пробы, для остроты ощущений, для разрядки. Потом преподаст ей несколько уроков плотской любви. А потом ещё уколет… И сделает несколько фотографий.

Размышляя о фантастических горизонтах, раскрывшихся перед ним, Осколупов не сразу заметил, как в комнату вошел белобрысый коротко подстриженный парень с пакетом в руке.

Осколупов закрыл журнал и бросил его на пол.

– Что желаете? – спросил он.

Цыганков смущенно улыбнулся и вместо ответа выложил на низкий столик несколько коробочек с чаем.

– Посмотрите, чай на любой вкус. С ароматом мяты. С запахом лимона и брусники. Есть с лечебными свойствами. Вот чай для улучшения работы печени. Чай, предотвращающий простатит. У вас нет простатита?

– Слава богу, нет, – вздохнул Осколупов. – Но обязательно появится, если ты задержишься тут ещё хоть на минуту. Не нужна мне вся эта мудянка. Я чая вообще не пью.

– Напрасно, – улыбнулся Цыганков. – Чай – выводит из организма тяжелые элементы. Вот, посмотрите…

– Слушай, чувак, свертывай свою лавочку, – поморщился Осколупов. – Мне это до фонаря, чего он там выводит.

Комната, в которой работал фотограф, довольно тесная, посередине стоит камера на трехногом штативе. Окон нет. Здесь имеется ещё одна дверь помимо той, в которую вошел Цыганков. И ведет она, очевидно, в тот самый коридор, выходящий на задний двор.

Цыганков успел увидеть все, что нужно.

– Как хотите, ухожу, – покорно согласился он и стал складывать упаковки в пакет. – Кстати, вот жасминовый час. Он нравится девушкам.

– Девушкам? – переспросил Осколупов.

Он вспомнил, что сегодня вечером Галя придет в его берлогу. Утром он успел застелить постель, свалить грязную посуду в мойку и выкинуть пакет с использованными шприцами. И то ладно. Но в холодильнике завалялся только жалкий кусок сыра и шматок несъедобной колбасы, похожий на подметку солдатского сапога. Это не угощение. Чашка хорошего чая спасает положение.

– Для девушки я возьму. Сколько?

Услышав цену, выгреб мелочь из брючного кармана, сунул деньги в ладонь Цыганкова. Молодой человек поблагодарил фотографа за покупку и удалился, по пути пообещав приемщице зайти на следующей наделе.

Спустя пять минут после ухода обаятельного продавца чая в фото ателье появился Климов, гладко причесанный, в темных очках, модном сером пиджаке на трех пуговицах и кожаных перчатках.

Он сказал приемщице, что хочет сделать шесть фотографий для заграничного паспорта. Девушка выписывала квитанцию, взяла деньги, не сводя глаз с перчаток посетителя. На языке приемщицы вертелся вопрос, но задать вопрос она не решилась из этических соображений.

Протянула бумажку Климову, крикнула в полуоткрытую дверь.

– Сергей, ты свободен? – и обращаясь к посетителю. – Проходите, пожалуйста.

Климов вошел в комнату, плотно закрыл за собой дверь. Фотограф отложил в сторону журнал, встал, взял квитанцию.

– Снимите очки. И садитесь вот здесь.

Осколупов показал на стул и выразительно посмотрел на перчатки, плотно облегающие руки клиента. Фотограф, в отличие от приемщицы не стеснялся собственного любопытства.

– Не жарко? В такую-то погоду?

– У меня руки изуродованы, – ответил посетитель. – Жара. И вот ещё одно неудобство, носить перчатки. Но приходится терпеть. А то, знаете, кисти моих рук – это зрелище не для слабонервных.

– А что случилось?

– Пьяный рабочий выплеснул на руки кипящий битум. Это очень болезненно. Я пережил две операции, кисти удалось спасти, но вид у них…

– М-да, представляю, – брезгливо поморщился фотограф.

– Я хотел бы увеличить несколько фотографий из семейного альбома, – сказал Климов. – Можно это сделать? Я хорошо заплачу.

– Покажите.

Климов полез во внутренний карман пиджака, выудил тонкую стопку карточек, но не передал их в руки мастеру, а наклонился и положил на журнальный столик. Верхние три снимка, что лежали в стопке, Климов нашел в дачном доме. На фоне деревьев были изображены какие-то незнакомые люди, игравшие с ребенком. Четвертая карточка, положенная снизу, – портретный снимок Лены Меркиной.

Осколупов, повернулся спиной к посетителю, нагнулся к столику.

Климов запустил руку в боковой карман пиджака, достал гитарную струну. Секунда. И один конец струны намотан на кисть левой руки поверх перчатки. Фотограф отодвинул в сторону первый снимок.

– Качество так себе, – сказал он. – Мутноватые.

– Память о близких людях, – ответил из-за спины Климов.

Еще секунда. Климов обернул струной кисть правой руки.

Осколупов отложил в сторону ещё два снимка. Чтобы набить цену, хотел ещё раз напомнить о плохом качестве фотографий. Но неожиданно прикусил язык.

С последней фотографии прямо на Осколупова смотрела мертвая девчонка. Та самая, из гостиничного номера. Осколупов вздрогнул. Он хотел обернуться назад.

Но Климов опередил это движение.

Перекрестил руки, за короткое мгновение накинул петлю на шею фотографа. И резко дернул струну за концы. Тонкая стальная проволока глубоко впаялась в шею.

Осколупов широко распахнул рот. Парализованный страхом и дикой болью повалился на колени, согнулся. Виском ударился о край журнального стола, содрал кожу. Климов толкнул его бедром в спину, заставил Осколупова лечь на пол. Когда фотограф упал, повалился коленями на его спину.

– Узнал ее? – спросил Климов. – А меня? Меня ты не узнал. Правильно. Темно было. И тебе нужен был не я, а эта несчастная девчонка. На меня ты даже не смотрел. А напрасно, сука, напрасно.

Осколупов пытался просунуть кончики пальцев между шеей и гитарной струной, оттянуть удавку, сделать хотя бы ещё один вдох. Ничего не получилось. Металл все глубже впивался в шею. Врезался в горло, в сонные артерии, в жесткий кадык, в пищевод.

– Ну, теперь тебе весело? – шептал Климов. – Не слышу.

Осколупов застучал ногами по полу. Сдвинул в сторону, едва не уронил штатив фотокамеры. Тогда Климов сильнее натянул струну, а коленом надавил в центр спины противника, точно на позвоночник. Стало слышно, как похрустывают косточки.

– Так ты её душил? Со спины, да? – говорил Климов. – Только не струной, а веревкой. Так?

Чувствуя, что силы на исходе, что от жизни остались считанные мгновения, Осколупов попытался позвать на помощь, крикнуть, что есть сил. Но из горла не вышло даже слабого стона.

От нестерпимой мучительной боли потемнело в глазах. Осколупов ничего не видел, непроглядная темнота наваливалась на него, погребла под собой. Фотограф, не помня себя, что есть силы, впился кончинами пальцев в кафельные плитки пола и обломал ногти на всех пальцах.

– Нравится, подонок? Хорошо тебе, паскуда? Фуфлом тебя в парашу. Нравится тебе это, а?

Климов ещё сильнее натянул струну, сквозь поры на шее проступили капельки крови. Осколупов больше не сопротивлялся. Он обмяк, уронил голову на пол. Климов перевел дыхание, поднялся на ноги, отряхнул колени. Он, ухватив Осколупова за плечи, перевернул его на спину.

Глазные яблоки фотографа сделались розовыми и вылезли из глазниц. По шее словно провели жирную черту бордовой помадой. Посиневший язык далеко вывалился изо рта, изогнулся кверху. Казалось, Осколупов передразнивал своего убийцу, стараясь достать языком кончик носа.

Климов, не захвативший с собой курева, взял с журнального столика пачку сигарет, вытряхнул одну. Прикурил. Он бросил струну на пол. Открыв дверь, неслышными шагами вышел в коридор. Оттуда на задний двор, где за рулем синих «Жигулей» сидел Цыганков.

Приемщица хватилась фотографа, когда в предбаннике образовалась очередь из пяти человек. Люди, рассевшиеся на стульях у стены, стали проявлять нетерпение.

Приемщица дважды громко позвала Осколупова, не дождавшись ответа, встала из-за стола, вошла в фото мастерскую, онемев, остановилась на пороге. Через несколько секунд голос вернулся. Приемщица закричала так пронзительно, что испуганные клиенты повскакивали с мест. Когда первый испуг прошел, бросились смотреть, что случилось за дверью.

Какой– то юркий старикашка профессорского вида, продравшись вперед, наклонился над трупом. Близоруко щурясь, долго смотрел на шею с багровой полосой. Разогнулся, вздохнул, поднял кверху указательный палец.

И огласил свой вердикт.

– Молодому человеку, видимо, перерезали горлышко. Ножичком. Или бритвочкой. Бедняга.

Приемщица закричала ещё тоньше, побледнела и упала в обморок.