Ольга Тарасевич - Плачущий ангел Шагала Страница 7

Пререкаться с участковым не хотелось. Громко гаркнув: «Милиция!», Паша приложил к глазку служебное удостоверение.

Дверь распахнулась, и симпатичная женщина лет сорока смущенно улыбнулась:

– Здравствуйте! Сразу говорю: я здесь не живу, приехала погостить к подруге. Сама из Рязани. Регистрация в порядке.

– Жильцов здешних в лицо знаете? Сегодня посторонние в подъезде замечены были? – деловито осведомился Васильченко.

Паша сразу незаметно ткнул участкового в бок.

«У нас не так много свидетелей, чтобы их распугивать», – решил оперативник и обаятельно улыбнулся.

– Может, чаю? – предложила женщина. – Давайте, проходите, меня Тамарой зовут. Большинство жильцов не знаю, но здесь живет такой импозантный антиквар…

Через полчаса, выпив две чашки чая с бергамотом, Паша знал о Тамаре и Иване Никитовиче все.

Она называла вещи своими именами. Мужчина ей понравился. Она разведена. Почему бы не попытаться познакомиться поближе?

Однако зайти в гости к Тамаре Корендо отказался. Сослался на то, что надо срочно собираться в командировку. И даже продемонстрировал билет на поезд. Он планировал поехать в Белоруссию, в Витебск, и провести там несколько дней. Тамара намекнула, что, когда он вернется, она все еще будет в Москве. Но по вежливой улыбке стало понятно: для Ивана Никитовича это не имеет ровным счетом никакого значения.

– Не обижайтесь на него, – буркнул Васильченко, отставляя пустую чашку. – Был человек – и нет человека.

Тамара ахнула, а Паша опять толкнул участкового.

– Кто тебя за язык тянул! – не выдержал оперативник, заругался еще в прихожей.

Когда Тамара закрыла дверь, добавил еще парочку емких нелитературных фраз. Нельзя ведь без особой необходимости сообщать такие подробности!

– Ты точно все мозги пропил, – Паша все не мог успокоиться. – Треплешься и треплешься, сил никаких нет.

Васильченко вздохнул:

– Что сил нет – это точно…

Когда Паша разыскал следователя Владимира Седова, тот уже приступил к обыску. В его руках был раскрытый еженедельник, и Паша успел прочитать: «29 сентября, гостиница „Витьба“, 22.00, Юрий Петренко».

– «Витьба», – возбужденно повторил он, – «Витьба»! Все сходится, Володь. Мы нашли свидетельницу, которая говорила, что Корендо планировал съездить в Витебск.

– Уточни, что у нас по билетам, – распорядился следователь, продолжая пролистывать еженедельник.

После осторожного стука дверь в квартиру Корендо распахнулась, и по бледным лицам появившихся на пороге парня и девушки Паша понял: родственники убитого.

– Осторожно, там кровь! – выкрикнул оперативник, но было уже поздно: ботинки девушки забрызгала густая темная жидкость…

Глава 2

Витебск, 1909 год

…Девушки-гимназистки, длинные косы, кружевные платья, маленькие шляпки. Манит красота, завлекает. Хочется прикоснуться к гладкой девичьей щечке, нежно обнять тоненькую талию.

Уймись, громыхающее, как молот по наковальне, сумасшедшее сердце! Уймись, потому что и так Мойша Сегал в амурных делах робок.

Напрасно Нина из Лиозно будто бы случайно всегда оказывалась на дороге Мойши, направлявшегося на Юрьеву гору писать этюды.

И Анюта все вздыхала. Ночь, они рядом на скамеечке, и так хочется прикоснуться к руке девушки. И видно, что красавица тоже думает об этом, но его тело, размякшее, чужое, разрывающееся от желания, скованно и неподвижно. Анюта сама поцеловала Мойшу. А он чуть не потерял сознание, ночь вдруг сделалась ослепительно светлой, сверкающей.

Теперь ему смешно и неловко вспоминать все это. Вот за занавеской мелькает фигура Теи Брахман, девушка готовит ужин. И иногда подходит к лежащему на диване Мойше, чтобы поцеловать его. Он больше не смущается. А Тее стыд и вовсе неведом. Она, услышав, что сложно найти модель, сама предложила позировать для его картины. Обнаженной!

Кровь стучала в висках, когда Тея снимала одежду и ложилась на кушетку. Работать с такой красивой молоденькой моделью просто, мазки быстро-быстро покрывали холст. Работа почти закончена еще во время предыдущей поездки в Витебск. Чуть тяжеловатое, но очень изящное тело девушки, с широкими полными бедрами, круглым животиком и небольшими грудками, написано в розово-красных тонах. Нежность и желание – они именно таких цветов, теплых, ласковых.

Теин отец, известный в Витебске врач, чуть дара речи не лишился, увидев свою дочь обнаженной на кушетке, где обычно он осматривал пациентов. Тея упряма, своенравна. Сказала, что хочет позировать, и будет позировать, и пусть папа не мешает художнику работать…

…– Ужин готов, Мойша!

Тонкий мелодичный голос. Упоительные запахи жареной рыбы и картошки.

Благословенный дом. Прекрасный Витебск! Любимый город стал особенно дорог после Санкт-Петербурга.

…Тяжело искать свой путь. Трудно. Больно.

Катит Нева холодные волны. Роскошные дома и широкие улицы равнодушны к Мойше. Манят витрины гастрономов, а в кармане не наберется и десяти копеек на зразы. Денег нет. Нет вообще. Отец дал ему с собой всего двадцать семь рублей. По своему обыкновению, швырнул их на землю, пришлось вновь ползать в пыли, собирая монеты и ассигнации. Папины деньги растаяли быстро, слишком быстро. Хорошо еще, что в школу Общества поощрения художеств Мойшу приняли без платы и сразу зачислили на третий курс. Занятия в школе чередуются с унизительными просьбами к меценатам. Но пособий все равно не хватает. Снять квартиру – непозволительная роскошь. Ночь пахнет гнилой соломой и луком. Постель приходится делить с каким-то вечно пьяным рабочим. Он, кажется, понимает: Мойша из другого теста. И старательно вжимается в стену. Но кровать узка. Густой тяжелый мужичий дух мешает спать.

Воспоминания разбил тонкий девичий голос.

– …и все равно я не понимаю, зачем ты уехал? Выучился бы в школе Иегуды Пэна. Чем плохо? – Тея нежно провела по волосам Мойши. – И мы бы не расставались.

Он замотал головой:

– Нет, что ты! Я решительно не мог там оставаться.

– Но почему? Ты же делал успехи! Господин Пэн был доволен. Мне Фейга-Ита рассказала, что он даже освободил тебя от платы.

Мойша кивнул: действительно, освободил. Увидев его этюд, написанный в фиолетовых тонах, Иегуда Пэн долго пощипывал бородку, а потом взволнованно сказал:

– Очень хорошо. Диво как хорошо. Вы можете больше не давать мне денег за обучение. Работайте! Работайте больше!

Учитель признавал за ним право использовать любые краски. Но он не мог принять главного. Он не понимал, что можно именно так видеть мир. Людей, природу. Мойша интуитивно это чувствовал и поэтому рисовал то, что понравилось бы Пэну. «Чтение Торы», «Толкователь талмуда», «Старик в ермолке». Это было близко разговаривавшему только на идиш учителю. Но Пэн смеялся над парившим в ночном небе ангелом. И эти его вечные занудные задания: гипсовые головы, натюрморты.

– Мне наскучило рисовать старика Вольтера, – улыбнулся Мойша. – Его нос на моих работах все время почему-то загибался в сторону. И двух месяцев не выдержал я в школе Пэна. Взял там все, что мне могли дать. И пошел дальше.

Тея нахмурила тонкие брови и гневно воскликнула:

– Это Авигдор! Это он украл тебя у меня! Как же мне он не нравится! Я понимаю, что должна быть ему благодарна. Он нас познакомил. Но мне так страшно иногда делается, когда смотрю на него!

«Милая моя Тея, – подумал Мойша, отодвигая пустую тарелку. – Тебе не понять, как я гордился этим знакомством. Авигдор так снисходительно посматривал на меня, когда мы учились в гимназии. Мы даже дрались! Потом он перешел в коммерческое училище. Конечно, сын богатых родителей не должен сидеть за партой в простой городской гимназии! А затем, когда я начал делать успехи у Пэна, он стал носить мой этюдник. И все говорил: позанимайся со мной, я заплачу. А я занимался с ним не за деньги. Мне хотелось подружиться с Авигдором. А как нравилось бывать на его даче! Я уже не просто голодранец с Покровской улицы, у меня появился богатый знакомый. И в Санкт-Петербург меня надоумил поехать не кто иной, как Авигдор. Откуда мне было знать, что есть другие школы! Мы уехали вместе. Но как только покинули Витебск, разделявшая нас пропасть стала еще глубже. Он пил шампанское, а я рыскал в поисках корки хлеба. Он говорил о том, что скучает и не знает, как развлечься. А я был счастлив. Даже вечный голод не мешал мне радоваться тому, как моя душа начинает жить на холстах».

Тея встала из-за стола, принялась убирать тарелки. Ее жирная белая псина обиженно взвизгнула: никто и не вздумал угостить лакомым кусочком.

– Мне неспокойно, – всхлипнула девушка. – Я все время думаю, как ты, где ты. Евреям же нельзя там селиться.

– Успокойся, – Мойша весело улыбнулся. – Сейчас все в порядке. Адвокат Гольдберг оформил меня своим лакеем. Адвокаты могут держать слуг-евреев. Но, знаешь, и когда у меня не было этих бумаг, я особо не волновался. В тюрьме не так уж и плохо. Там кормят! А воры и проститутки относятся ко мне с уважением.